Хозяйка замка Ёдо - Ясуси Иноуэ

Когда она поделилась своим намерением с Гэнъи Маэдой, тот пришёл в недоумение.

— Не пристало княжне вести себя столь легкомысленно. Позволю себе усомниться, что ваша просьба о поездке в Омидзо будет удовлетворена.

— Просьба?! Я должна испросить разрешения на эту поездку? У кого?

Гэнъи Маэда не ответил, сказал только, что, если особа её положения будет вот так запросто разъезжать по сопредельным княжествам, это может породить ненужные пересуды.

После разговора со своим попечителем Тятя покинула приёмный зал тэнсю и, вернувшись на женскую половину, по-новому взглянула на своё пристанище. Теперь эти скромные покои на задворках замка стали для неё тюрьмой, и девушка впервые с ужасом осознала, что она не гостья, а пленница, заточённая в крепостных стенах Адзути.

IV

Новогодние торжества в 16-м году Тэнсё[62] прошли незаметно. Тятя не покидала своих покоев. Сестёр рядом с ней теперь не было, а с двумя прислужницами о чём толковать? Отдала распоряжение — вот и весь разговор. Её мучило предчувствие перемен в своей судьбе. Омаа — дочь Тосииэ Маэды, Тасуко — старшая сестра Такацугу, госпожа Сандзё — младшая сестра Удзисато Гамоо, — все они стали наложницами Хидэёси. Почему она одна должна избежать этой участи?

До сих пор Хидэёси не внушал Тяте ни страха, ни ненависти, отношение покойной матушки и сестриц к этому человеку было ей непонятно. От четырёх встреч с ним у Тяти сохранились воспоминания разные, но скорее приятные. За исключением того случая, когда Хидэёси в боевых доспехах величаво проскакал мимо верхом на боевом коне, он всегда казался ей всего лишь добродушным старичком. Этот старичок своими руками уничтожил кланы Асаи и Сибата, был повинен в смерти дорогих ей людей, и всё же ненависти, которой заслуживает заклятый враг, она к нему по-прежнему не питала. И вот теперь, обнаружив себя пленницей, отданной на милость его высокопревосходительства кампаку и томящейся в замке Адзути, она начала испытывать страх. Теперь при мысли о Хидэёси её пробирала леденящая дрожь.

С восходом третьей луны, когда набухшие почки вишнёвых деревьев только-только стали распускаться в замковых садах, Тятины смутные предчувствия внезапно оправдались. Число прислужниц, хлопотавших вокруг неё, неуклонно росло, на женской половине то и дело появлялись новые люди, жизнь закипела и забурлила, возникло какое-то суетливое движение во внутренних покоях, вроде того, что предшествовало свадьбе Охацу. Княжне один за другим доставляли роскошные наряды, опочивальня и гостиная, словно по волшебству, заполнялись предметами мебели и всяческой утварью невиданной красы. Всё это сумасшествие длилось десяток дней, затем Тяте нанёс визит Гэнъи Маэда с известием о том, что в скором времени ей надлежит покинуть Адзути и перебраться со всем добром в Дзюракудаи. Держался он при этом с большим почтением, нежели обычно. Тятя, и не подумав бунтовать против оглашённого ей решения, спросила лишь, когда именно состоится переезд.

— Дней через десять, когда сакура будет в цвету.

Своим поведением княжна не выдала ни одобрения, ни протеста. Она хранила молчание, размышляя об этих десяти днях, которые были даны ей на то, чтобы сделать свой последний выбор. Если она решит покончить с собой, её рука не дрогнет. Отец, мать, дед и отчим с этим справились, приняли смерть от собственных мечей. Вот и она сумеет сделать то, на что хватило сил у её хрупкой нежной матушки…

На следующий день после беседы с Гэнъи Маэдой Тятя отправила гонца в замок Омидзо с посланием, в котором просила Охацу уговорить Такацугу наведаться в Адзути, ибо ей срочно надобно с ним посоветоваться по делу чрезвычайной важности. И с того самого мгновения, когда гонец скрылся из вида, Тятя с нетерпением ждала приезда кузена. Она знала, что Такацугу, даймё небольшого, но всё-таки княжества с доходом в десять тысяч коку, теперь уже не вправе распоряжаться собой так же свободно, как раньше, но всё же надеялась, что он выкроит время и откликнется на зов, потому что не кто-нибудь, а она, Тятя, его об этом попросила.

Такацугу явился через пять дней, когда над озером Бива сгущались сумерки. Получив извещение о его визите, Тятя велела всем прислужницам удалиться, собственноручно пристроила дзабутон для кузена на самом почётном месте в гостиной и раздвинула сёдзи, несмотря на вечернюю прохладу. А затем села и стала ждать.

На сей раз Такацугу пришёл не из сада, а со всем достоинством, приличествующим даймё, прошествовал по внутренней галерее и, опустившись на колени у входа в гостиную, вежливо извинился за то, что так долго не подавал о себе вестей. Гордость и отчаянная решимость, пламеневшие в его глазах в прежние времена, угасли, сменились холодной сосредоточенностью. Этот новый, жестокий Такацугу совсем не понравился Тяте. В нём уже невозможно было узнать того обезумевшего от любви юношу, который цеплялся за подол её кимоно…

Тятя предложила ему подойти ближе, указала на почётное место, но Такацугу упрямо остался у входа. Больше не пытаясь заставить его пересесть, княжна напрямую спросила, в курсе ли он последних решений, принятых в Дзюракудаи.

Такацугу, сидевший неподвижно, положив, согласно этикету, руки на колени, кивнул:

— Да.

— Вам не холодно? — Тятя встала, задвинула сёдзи и опустилась на прежнее место.

— Лучше оставьте их открытыми.

— Почему?

Такацугу не счёл нужным ответить на вопрос и повторил посуровевшим тоном:

— Оставьте сёдзи открытыми.

Тятя снова поднялась, толкнула тяжёлую раму ладонью, и комнату затопили свежие весенние сумерки.

— И каково же ваше мнение? — вернулась она к прежней теме.

— Это благоприятное событие.

— Вы действительно так думаете?

— Да, действительно.

— Но кампаку уничтожил мою семью!

— Не вы ли сказали мне во время последней нашей встречи, что времена нынче изменились?

— Да, я так сказала. Времена изменились. Но в этом простом утверждении нет исчерпывающего ответа на вопрос, который меня сейчас мучает.

— В таком случае настоятельно прошу вас не делать из меня советчика. Вам не кажется, что в своих играх со мной вы зашли слишком далеко, заставив приехать сюда только для того, чтобы я помог вам найти ответ на такой вопрос? — Произнося эти слова, Такацугу слегка побледнел.

Конечно же он прав, со своей точки зрения. Полыхающий страстью взгляд кузена был ещё свеж и ярок в Тятиной памяти, а в ушах по-прежнему отчётливо звучали его речи о том, что он мечтает лишь об одном — жить с ней, забыв о славе, чинах и земельных угодьях. Да, она поступила бессердечно, сначала отвергнув его, а потом призвав для того, чтобы спросить совета: стать ей или не стать наложницей Хидэёси. Кроме того, даже если Такацугу скажет «нет», что это изменит? Воля человека, обладающего абсолютной властью, оглашена. Ослушаться приказа кампаку — значит вынести самому себе смертный приговор.

Несколько мгновений они смотрели друг другу в лицо в полной тишине, затем Такацугу проговорил, глядя в сад:

— Совсем стемнело. Я зайду к вам завтра утром, — и поднялся. Только что он не хотел оставаться с ней наедине в покоях за закрытыми сёдзи, теперь боялся продолжить разговор с глазу на глаз в полумраке.

Тятя знала, что сейчас он уйдёт, но не сделала ничего, чтобы его удержать. Она сидела склонив голову и молчала, медленно тонула в темноте до тех пор, пока прислужница не принесла светильник.

И почему всё-таки она попросила Такацугу приехать из Омидзо? Почему позвала его на помощь, твёрдо зная, что уже никто не сможет ничего изменить в её судьбе?

Тятя велела одной из свитских дам справиться о том, где Такацугу проведёт ночь. Дама ушла и вскоре вернулась:

— Господину Кёгоку отвели Соколиный павильон.

Тем вечером Тятя отпустила прислужниц рано, в час Пса, и, раздвинув сёдзи, вышла на энгаву. Луна цедила тусклый свет. Спустившись в сад, девушка поёжилась от ночной прохлады. Но приближение весны уже чувствовалось, на голых ветвях деревьев проклёвывались листочки.

Тятя осторожно пошла вперёд, мимо галереи, и вдруг остановилась, напуганная странным шумом, похожим на отдалённый рокот волн, — то ли сердца перестук, то ли отголоски весёлого пира… В слабом сиянии лунного света, застоявшегося в саду, она двинулась дальше, держась в тени замкового крыла, хоронясь от непрошеных взглядов, дальше и дальше, к строению, которое примыкало к северо-западной стене внутреннего кольца укреплений. Приблизилась к энгаве, опоясавшей Соколиный павильон, и остановилась, пытаясь рассмотреть какие-нибудь тени внутри, за закрытыми сёдзи. Ни звука, ни шороха. Такацугу, должно быть, уже лёг или вовсе отсутствует…

Девушка тихо постучала. Ничего не произошло. Постучала чуть сильнее и услышала лёгкие шаги — человек шёл по комнате к энгаве. Тятя порывисто отбежала к кустам, спряталась за ветвями.