В путь-дорогу! Том III - Петр Дмитриевич Боборыкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нассаускій подданный, — шалдашничалъ татуированный: — вотъ, братецъ, знакомься въ этой филистеріи, года черезъ три и предложи руку и сердце. И стипендію за тебя въ казну заплатятъ.
— Зачѣмъ ему, — кричали бурсаки: — у него есть король въ Германіи, тотъ за него будетъ кавировать.
Отецъ протоіерей прислалъ сказать въ русскую корпорацію: ие угодно ли будетъ господамъ студентамъ участвовать въ ношеніи плащаницы и въ составленіи хора для свѣтлой заутрени.
— Пустите меня, — просилъ Варцель: — плащаницу носить.
— Нельзя, Миленькій, — шалдашничали бурсаки: — вѣдь ты нѣмецъ, братецъ, лютеровой ереси.
— Да ничего, — уговаривалъ Варцель — ей-богу ничего, я въ прошломъ году несъ же у поляковъ на похоронахъ крестъ въ бѣлой рубашкѣ.
— Да то у католиковъ, а здѣсь никакъ нельзя.
— Ну, такъ я хоть пѣть буду.
— Да и пѣть нельзя, — поддразнивали бурсаки.
— Нѣтъ ужь, господа, какъ хотите, а буду. Вѣдь пускаютъ же на свѣтлую заутреню нѣмцевъ, ихъ видимо-невидимо навалитъ, такъ тѣ вѣдь глазѣть только придутъ да съ дѣвками христосоваться, а я всѣ пасхальныя пѣсни знаю, я въ Харьковѣ пѣвалъ: Пріидите пиво піемъ новое!…
Идя по церкви и поддерживая плащаницу вмѣстѣ съ тремя другими бурсаками, Телепневъ опять увидалъ предъ собой фигуру дѣвочки. Она стояла въ своемъ сѣренькомъ бурнусѣ и смотрѣла на него любопытно своими большими глазами. Лицо ея показалось Телепневу необыкновенно серьезнымъ для такого возраста. Темно-русые волосы, плотно приглаженные на лбу, придавали лицу ея что-то степенное. Когда процессія прошла мимо нея, она повернула голову, но потомъ опять быстро приняла прежнее положеніе и почти закрыла глаза. Телепневъ, осторожно спускаясь со ступеней паперти, вспомнилъ вдругъ о своей Машѣ. Эта дѣвочка въ сѣромъ бурнусѣ почему-то перенесла его въ большой дикій домъ, который въ послѣднее время точно отошелъ для него въ недосягаемую даль.
«Лучше ли ей, этой дѣвчуркѣ», — думалъ Телепневъ: «чѣмъ было моей Машѣ, во время оно?»
— Что зазѣвался, — шепнулъ ему жирный шаржиртеръ сзади: — спустилъ совсѣмъ конецъ плащаницы.
Пришло Свѣтлое Воскресенье. Бурсаки наканунѣ спѣвались съ дьячками. Но все у нихъ выходило какъ-то похоже на гимнъ: «Товарищи друзья». Самымъ лучшимъ пѣвчимъ оказался Телепневъ. Когда онъ подошелъ въ двѣнадцатомъ часу къ церкви, большая стояла толпа у паперти. Полицейскій и два педеля многихъ не пускали въ церковь.
— Что это такое? — спросилъ Телепневъ у Варцеля, отправившагося съ непремѣннымъ намѣреніемъ пѣть.
— А это нѣмцы лѣзутъ. Они все думаютъ, что въ русской церкви въ свѣтлый праздникъ представленіе происходитъ, вотъ ихъ педеля и гоняютъ.
— Зачѣмъ?
— Шкандалы, братецъ, производятъ; цѣловаться со всѣми лѣзутъ. Нѣмецъ и мундиръ себѣ нарочно достанетъ, и свѣчку купитъ, подлецъ, и личину православія на себя приметъ, продерется, каналья, къ самымъ образамъ.
На паперти ихъ обоихъ также остановили педеля и осмотрѣли, въ мундирахъ ли они.
— Herr Warzel, — прогнусилъ съ ужимкой одинъ изъ педелей: — Sie sind doch…
— Я русскій! — отрѣзалъ Варцель и двинулся въ церковь.
— Вретъ, вретъ, — пустилъ татуированный, который стоялъ тутъ же на паперти: — у него въ Германіи король есть.
Церковь была биткомъ набита, и Телепневъ дѣйствительно узналъ много нѣмецкихъ бурсацкихъ физіономій въ мундирахъ и со свѣчами въ рукахъ. Всѣ они пробрались впередъ и заглядывали на женскую половину, гдѣ царствовалъ бѣлый цвѣтъ. Бурсацкій хоръ заработалъ довольно энергично; но выходило какъ-то такъ, что бурсаки пѣли особенно, а дьячки особенно. Нѣмцамъ все-таки нравилось. Они жарились и потѣли въ мундирахъ съ чужаго плеча и все чего-то дожидались необыкновеннаго. Телепневъ стоялъ на клиросѣ сбоку, и ему видно было всѣхъ помѣстившихся у амвона. Опять его взглядъ упалъ на дѣвочку съ серьезнымъ лицомъ. Она стояла рядомъ съ своей матерью и съ смуглой дамой, въ бѣломъ платьѣ гораздо ниже колѣнъ, но все-таки слишкомъ короткомъ, по ея росту. Она вовсе не смотрѣла по сторонамъ, какъ обыкновенно дѣти въ свѣтлую заутреню, а напротивъ, напряженно молилась, такъ что все ея лицо поблѣднѣло и ротъ полуоткрылся. За ранней обѣдней она и двѣ дамы пріобщались. Телепневъ слѣдилъ за выраженіемъ ея лица, когда она подходила къ священнику и послѣ причастія прикладывалась къ чашѣ. Что-то мистически-страстное блеснуло въ глазахъ дѣвочки и разлилось по лицу истомой.
Телепневъ даже пересталъ пѣть, а слѣдилъ все глазами за молодой причастницей до самой той минуты, когда она скрылась изъ церкви.
Отецъ протопопъ пригласилъ бурсаковъ, пѣвшихъ на клиросѣ, разгавливаться, а матушка попадья, получившая воспитаніе въ нѣмецкомъ пансіонѣ, игриво упрекала Телепнева, накладывая ему ветчину на тарелку, въ томъ, что онъ до сихъ поръ не хотѣлъ съ ними познакомиться.
XXVII
Пришла весна, но не кра s ая, а очень слезливая и холодная; Телепневъ смѣнилъ шубу на пальто и каждое утро бѣгалъ черезъ рѣку въ лабораторію; много препаратовъ наготовилъ онъ, и профессоръ Шульцъ одобрительно мычалъ, глядя на его работы. Бурсацкія сходки и попойки пріѣлись ему до приторности.
— Ты будешь на Völkerschmorung? — спросилъ его тевтонецъ въ лабораторіи въ началѣ апрѣля.
— Что такое?
— Völkerschmorung, всѣ на «Dom» пойдутъ.
— Зачѣмъ?
— Какъ же зачѣмъ это день основанія университета.
— И что-жь будутъ дѣлать?
— Пѣть общимъ хоромъ. А оттуда пойдутъ Zum weissen Ross.
На ближайшей сходкѣ русскіе бурсаки толковали о томъ, какъ имъ посолиднѣе развить идею въ день Völkerschmorung. Изъ кассы ассигновали на это двадцать пять рублей, да у Телепнева заняли столько же.
Былъ довольно ясный, но холодный апрѣльскій день, когда со всѣхъ концовъ города спѣшили бурши на верхъ, въ университетскій садъ. Фуксы тащили гезефъ. Въ этотъ день позволялось транспортировать корзинки съ пивомъ сколько душѣ угодно. Везли даже на дрогахъ сотни бутылокъ, и все это должно было выпить въ какихъ-нибудь два часа. Телепневъ вмѣстѣ съ Варцелемъ и ольдерма-номъ препровождалъ транспортъ пива и холодной сженкп въ бутылкахъ на Домъ, гдѣ они выбрали уютное мѣстечко, вблизи анатомическаго театра, въ маленькомъ гротѣ, и оставити хранителемъ этихъ сокровищъ безмолвнаго Якова.
Къ тремъ часамъ человѣкъ четыреста студентовъ собралось на мостикѣ. По дорожкамъ гуляли профессорскія и бюргерскія семейства, и въ разныхъ мѣстахъ подъ кустиками фуксами были приготовлены пивные запасы. Центръ въ толпѣ стоявшихъ на мостикѣ составляла корпорація Арминія, въ которой былъ лучшій хоръ. Дирижеръ этого хора, долговязый, худой буршъ съ рыжими волосами, держалъ въ рукахъ свертокъ нотъ и ровно въ четверть четвертаго взмахнулъ этимъ сверткомъ по воздуху. Вся масса грянула.
Gaudeamus igitur
Juvenes dum sumus.
Телепневъ вмѣстѣ съ бурсаками стоялъ также въ толпѣ и
