Остап Бондарчук - Юзеф Крашевский

Тут он прервал речь и обратился с улыбкой к Остапу:

— А что, нельзя ли, милостивый государь, попросить вас к жене моей на чашку чая?

— Очень вам благодарен, я не пью. Мне хочется сейчас же приняться за дело.

— Сейчас? И не отдохнув?

— Сейчас, пан, сейчас.

— Но мы, пан, ничего не приготовили.

— Это нисколько не мешает, мне форм никаких не надо.

— Следовательно, пан прикажет призвать служащих?

— Сперва я попросил бы показать мне бумаги и объяснить, в каком положении находятся дела при текущих обстоятельствах.

— Бумаги, милостивый государь? Что касается до бумаг, то они все, то есть адвокатские или законные, лежат в уездном городе, а те, которые относятся к управлению — экономические и счетные, те по рукам у служащих.

— Но они тоже и у пана?

— Завтра я бы приказал собрать их.

— Признаюсь, пан, что не могу терять ни минуты, завтра я должен ехать в уездный город.

Управляющий почесал в голове, посмотрел внимательно на Остапа, хотел что-то сказать и замолчал.

— Видишь пан, — сказал он, помолчав, — прежде надо узнать в этой путанице положение вещей, с чего бы нам начать?

— С чего пану угодно, только бы поскорее.

— Пан ведь не знает, что это очень сложная машина.

— Я уже это немного знаю.

— А, тем лучше! Скажу пану, что я здесь потерял силы, здоровье. И теперь охотно, видит Бог, охотно пойду на покой.

Контору отделяли только двери от приемных комнат, управляющий сильно крикнул раз, другой, и из сеней показалась пригожая блондинка, довольно стройная. Взглянув на Остапа с кроткой и привлекательной улыбкой, она, жеманясь, сказала:

— Могу ли просить милостивого государя к себе покушать земляники и выкушать чашку чая?

— Очень благодарен, чаю не пью, земляники не ем. Мы тут сильно заняты.

— Но на минутку, ненадолго?

— Прошу извинить меня, пани, за отказ, но мне необходимо заняться делом.

— Пан к нам немилостив, — добавил Сусель.

Красивая блондинка, взглянув довольно сурово и презрительно на Остапа, повернулась и шепнула мужу:

— Я сюда пришлю чаю, когда уже пан так к нам немилостив.

— Следовательно, мы начнем? — торопил Остап.

— Вот бумаги! Пусть пан счастливо примется, — сказал управляющий, постепенно переходя из приятного в грозный тон.

— Без помощи пана я не желал бы начинать.

— Что тут напрасно воду толочь? Скажу откровенно: пан приехал сюда напрасно, потому что здесь трудно уже подать помощь.

— Почему?

— Потому что тут даже человек, который на этом зубы съел, ничего не присоветует.

— Что же будет?

— Что? А что быть должно. Ясно, что имение продастся, и владелец пойдет с сумою. Вот и все.

— Давно ты, пан, здесь управляешь? — спросил его Остап.

— Для чего пан об этом спрашивает? Лет десять, но я не виноват, я делал, что мне делать приказывали.

— И пан все позволял, не стараясь ни рассудительностью, ни доброжелательным советом наставлять графа на путь истинный, видя упадок имения, пан не удалился вовремя?

— А мне что же до этого? Мною распоряжались, я исполнял, а что случилось после, в том я умываю руки. Я тут ни в чем не виноват.

— Это окажется.

— Что же может оказаться? — воскликнул пан Сусель. — Ничего, и ничего не будет.

— А поэтому что же мне тут делать? — спросил иронически Остап.

— Делай, пан, что хочешь, а мой совет — не вмешиваться бы не в свое дело, потому что ты тут, пан, не найдешь ни начала, ни конца.

— Попробуем сперва, — сказал Остап, садясь за стол. — Прикажите позвать, пан, кассира, писарей и служащих.

Пан Сусель остановился, посмотрел, пожал плечами и, идя к дверям, начал что-то нетвердым голосом приказывать мальчику, который на пороге показался с чаем. Потом, шагая по комнате, отрывистыми словами, половину про себя, половину громко, говорил:

— Делай, пан, что хочешь! Это не моя вина, я тут ни на волос не сделал упущения, совесть моя чиста. Я потратил жизнь свою на эти дела и никого не боюсь, пусть кто хочет, судит.

Видя, что Остап начинает рассматривать бумаги, он снова спросил его:

— Так пан и в самом деле за дело берется?

— Не шутя, думаю заняться, и сейчас же. Желаю, чтобы и пан без отлагательства принялся за сдачу бумаг и кассы.

— Кассы! — повторил Сусель. — Но разве ты, пан, думаешь, что у нас есть касса? Я уже не помню, когда я тут грош видел.

— Это удивительно, — возразил Остап. — Однако я здесь у пана не вижу недостатка, экипаж видел порядочный, и фортепиано слышал, и в доме все так хорошо.

— Что ж ты, пан, воображаешь, что человек существовал и жил только по милости графа? Жена моя, однако, тоже принесла кое-что в приданое, а я явился сюда не с голыми руками. Еще и то будет милость Божия, если я свое спасу, потому что все истратил, помогая графу. А кто знает, кто за это заплатит, разве Бог?

— Оставим жалобы, — сказал Остап, возвращаясь к столу, — примемся за работу.

— Как видно, пану совершенно ново за дело-то браться. Тут месяца высидеть мало, чтобы только этой азбуке научиться.

— Тем скорее надо начать.

— Я предостерегаю пана, что он не сыщет никакого ладу, это хаос.

— Это вина пана, если так все запутано.

— Моя вина! Так? Пан грозит мне? Но мы посмотрим, что из этого будет! Моя вина! — ворчал пан Сусель. — Я выйду чист, не знаю только, как другие-то выйдут. Я, пан, имел полную доверенность от ясновельможного графа и служил ему десять лет, а потому в один час не могу уйти и получить отказ.

— Это справедливо, пан, но к делу, пан, к делу.

— Делай же, пан, что хочешь, — грубо отозвался Сусель. — Я сейчас выезжаю, и мы увидим, что пан тут придумает. — Сказав это, управляющий вышел, хлопнув дверью, и отправился к жене.

— А что, душка, скверно! — воскликнул он, входя в комнату, убранную коврами, цветами, фарфором и мебелью красного дерева.

— А что делает там тот пан?

— Взялся тотчас же за счеты и хочет меня, как вижу, спихнуть.

— Но ты никогда ничего не умеешь придумать.

— А что же тут придумаешь?

— Не допускать его.

— Прекрасно. Как же это?

— Есть тысяча средств. Выгнать его из дома, запереть бумаги и поехать в город, там тебе дадут совет и найдут средства.

— Прогнать его, когда он так уже влез в контору, что и ваша милость не могла оторвать его оттуда. Что же, я его за двери выпихну?

— Ты вечная разиня! — отвечала пани. — Что мне до этого! Как постелешь, так и выспишься, а я сейчас выезжаю.

— И я с тобою.

— Для чего?

— Что же я здесь буду делать?

Пани важно прошлась по комнате, пожала плечами, позвонила и приказала вошедшему слуге запрягать коляску.

Созванные служащие тотчас же собрались. На лицах их было тоже видно замешательство.

Один старый кассир, Яков Полякевич, стоя за другими с грустным лицом, ждал спокойно, но безучастно, приказаний. Старый слуга, он один только не пользовался беспорядком, скорбел о нем, но не имел силы остановить графа.

Холостой, безродный, всем сердцем привязанный к своим господам он рад бы был спасти их, но один ничего не мог сделать. Весь двор давно уже не считал Полякевича Божьим созданием: все над ним смеялись, а более еще над аккуратностью, с которою он записывал в реестры деньги, которых никогда в глаза не видал. Яков не обращал на это внимания и делал по-своему. Хотя касса давно уже была в руках управляющего, однако же, пан Яков весьма подробно знал о всех приходах и вносил их в книгу.

Приказав всем приготовиться к сдаче счетов и объявив, что пан Сусель уже не будет с этой минуты управлять имением, Остап отправил всех вон из канцелярии, сделав знак Полякевичу, чтоб он остался. Альфред при прощании с Остапом, указал ему на Якова, как на самого верного служителя.

Уходившие посмотрели искоса на пана Якова.

— Ты уже давно здесь, — обратись к нему, сказал Остап, — и от тебя я всего более могу научиться. Граф поручил мне тебя, как вернейшего своего слугу, помоги мне познакомиться с делами и людьми.

— Милый пан мой, — сказал тихо Полякевич, показывая пальцем на дверь, — много надо тут говорить, много делать и много переделать.

— Есть ли что-нибудь в кассе?

— У меня давно уже ничего нет, — отвечал Яков, надевая очки. — Но по приходу и расходу оказывается по моим ведомостям, что должно бы находиться 2 злотых, 15 грошей. Вот книжка. Уже лет пять, как в кассе никогда разом пяти злотых не было, — добавил он с выражением.

— Куда же делись деньги?

— Пан управляющий заблаговременно назначил их на текущие расходы.

— А реестр приходов?

— Формальные должны быть у него, у меня же мои собственные, писанные только из любопытства: по ним, пан, можно тоже немножко доискаться, пусть пан эту книжку просмотрит. Тут каждая вещь записана в точности.

— Благодарю, — сказал Остап, взяв книжку. — Надеетесь ли вы получить в сию минуту сколько-нибудь доходу?