Арфеев - Даниил Юлианов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эта сучка обожала танцевать.
Но сейчас этот танец подходил к концу, боль ослабевала, Рома ещё раз поблагодарил ту девушку, которая дала ему таблетку. Наверное, именно на таких людях мир всё ещё держится — добрых и отзывчивых. Если тебе плохо, они помогут при первой же возможности, пусть и не в угоду себе. Их сила заключается не в мышцах или власти, а в доброте. В бескорыстной доброте, которой удивляешься в нашем мире как какой-то редкости. Но многие люди предпочитали не замечать её, а называть злом. Вышвыривание отца — мерзавца из дома — не зло, мамуль. Это самое настоящее добро, надеюсь, ты когда-нибудь это поймёшь.
Рома зашёл в ванную, плеснул в лицо холодной воды. Пару минут постоял перед зеркалом, вглядываясь в отражение своего лица, после чего смыл с костяшек оставшуюся кровь — мама её даже не заметила — и покинул квартиру.
12
Часы показывали пять утра, Петербург встречал рассвет, а Рома ел колбасу.
Голод был привычным последствием мигрени, так что всё, находившееся в холодильнике, тут же отправилось на стол. К счастью, танец закончился, и теперь лишь слабое эхо головной боли затухало где-то внутри. Скоро многие начнут просыпаться, выключать проклятый будильник, собираться на работу и поедут зарабатывать деньги. Но сейчас они спали, а Рома ел колбасу.
Он снимал небольшую квартирку, в которой ночевал два-три раза в неделю. Его мать была той ещё занозой в заднице, но была занозой любимой, поэтому он за ней время от времени приглядывал. Ему не хватало решимости оставить все счета на её заботу, поэтому и оплачивал их сам, потому что мог себе это позволить. Чёрт, да он мог позволить себе почти всё что угодно! Любое блюдо в ресторане, любую квартиру в городе и любую улыбку официантки! Но вот только перевоспитать маму ему никак не удавалось, сколько бы попыток не было предпринято. Если у человека нет желания меняться, он так и останется бултыхающимся куском дерьма, как бы ты его не тянул вверх.
Это закон…пусть будет природы. Да, это закон природы. Если кто-то падает и хочет удариться об дно, не мешай ему. Иначе ударишься сам.
Рома закусил колбасу хлебом и закрыл глаза.
Справа монотонно жужжал холодильник, и жужжание это на фоне тишины выворачивало наизнанку. Оно навевало чувство одиночества и пустоты. Даже стены замолчали, наконец заткнулись уступив место молчанию. Самое паршивое, самое гадкое, что можно чувствовать, сидя у себя дома, так это одиночество. Лишь собственное дыхание отзывалось в голове, весь мир продолжал молчать, будто специально отвернулся от Ромы. Да, от него отвернулись все. Начинаем загибать пальцы: Настя, любовь всей его жизни; отец, едрить его в жопу; мать, не различающая добро и зло. Один Женя всё ещё был на его стороне, но они с Ромой пока не были довольно близкими друзьями, поэтому да, дамы и господа, весь мир повернулся к нам огромной такой задницей. И что мы можем сделать в ответ? Ну?
Да ничего. Мы просто хотим любви. Вот и всё.
Рома открыл глаза и застонал. Прижался лбом к столу и позволил себе заплакать. Как же сейчас не хватало Насти! Как он хотел вновь обнять её, прижаться к её коже и поцеловать такие знакомые губы! Как он хотел просто слушать, как она что-то ему говорит и говорит, то и дело смеясь и отвлекаясь от темы. Настя…такая Настя… Она была для него чуть ли не всем, и понял это Рома только тогда, когда остался один, с колбасой в одной руке и куском хлеба — в другой. Он не умел готовить от слова «совсем». Предел его кулинарных способностей — сварить пельмени, и то облив себя пару раз кипятком и получив в итоге какую-то кашу. Но вот Настя… Она могла бы стать шеф-поваром мирового класса, если б захотела.
Как только Рома подумал об этом, улыбка проскочила на его лице, прямо под текущими ручейками слёз.
Настя готовила бесподобно. В её блюдах чувствовались некая теплота и что-то такое, что отличало от всех этих шедевров в ресторанах. Кухня была для неё мастерской, а различные ножи, сковородки, кастрюли и ещё бог знает что — инструментами. И с помощью этих самых инструментов создавалось то, отчего сердце сразу улетало к серо-голубым глазам. Она знала все тонкости готовки; никогда не забывала, что Рома любит, а что не любит, и никогда не разочаровывала завтраком, обедом или ужином. Конечно, они ещё не жили вместе, но дни, проведённые рядом, можно было обожать хотя бы за вкусную еду. Сколько бы не решалось споров, неизменным всегда будет одно: если женщина хорошо готовит, у неё уже есть один козырь в рукаве.
Настя казалась Роме ещё сексуальнее на кухне. Особенно с утра. Особенно в его рубашке. Её упругие ягодицы всегда выглядывали из-под белой ткани и притягивали своими формами, своими изгибами. И только один мог их коснуться, мог снять эту рубашку и насладиться тем телом, что бесконечно любил. Солнечные лучи всегда подчёркивали красоту Насти, отражались бликами в её серо-голубых глазах и освещали до боли приятную улыбку, после которой обычно следовал поцелуй.
Рома застонал громче и схватился за края стола.
Иногда она хрюкала, когда смеялась. Иногда била его ногами во сне и всё время перетягивала на себя одеяло, так что холодные ночи становились ещё холоднее. Она любила лезть целоваться по утрам, зная, что из её нечищеного рта воняет так, будто там кто-то умер. Обожала кричать «Я МОНСТР!!!» после того, как смывала с себя всю косметику. Ей были чужды притворства и вечные маски — Настя всегда поражала искренностью и честностью. Говорила то, что думала. Делала так, как считала нужным. И пусть порою это подбешивало, оно не могло не вызывать уважения. Эта девчонка способна постоять за себя, и силе воли её можно только позавидовать.
Но лишь с Ромой она могла быть слабой и полностью открытой. Лишь с Ромой она не стеснялась хрюкать и пукать, смеясь над этим вместе с ним.
Как же сейчас он хотел оказаться рядом с ней! Прижать к себе и поцеловать макушку, гладя по спине и наслаждаясь моментом! Наплевать на все ссоры! Они окупят их страстным поцелуем и
