Том 6. Третий лишний - Виктор Конецкий

Стало тесновато и громко. А на вопросы пришлось отвечать уже мне. Например:

— Что такое: «Вместе ехали, вместе приехали»?

Чешу в затылке. Все герои смотрят на меня с затаенным ожиданием чего-то очень веселого. Я говорю, что не знаю. Объясняют:

— «Вместе ехали, вместе приехали» — это «Харьковчанка» в стометровой трещине!!!

Всеобщий гомерический хохот. («Харьковчанка» — специализированный вездеход, который делают в Харькове. И вот если он провалится на сто метров под лед со всем экипажем, то это и означает, что герои вместе ехали и вместе приехали.)

Есть подозрение, что питомником, где рождаются неуловимые потом и вездесущие анекдоты, является Антарктида. Отсюда, с высот в пять километров при температуре минус восемьдесят градусов, новорожденные анекдотики сползают в мир. Первый попавшийся пример.

Профессор спрашивает на приемном коллоквиуме у студиоза: «Когда родился Гегель?» — «А кто это, простите, профессор, такой?» — «В каком году умер Кант?» — «А кто это такой?» — «Чем занимался Карл Маркс?» — «А кто это…» Профессор, снимая пенсне: «Вы откуда, коллега?» — «Из Урюпинска». Профессор, задумчиво протирая пенсне: «А может, бросить все к чертовой матери и махнуть в Урюпинск?»

Постучал старпом Витя Мышкеев:

— У вас весело, господа. Виктор Викторович, не желаете ли прогуляться на шлюпочную палубу? Капитан просит вас осмотреть вельботы. В моем почтительном сопровождении. Их куда-то к богу в рай сдвинуло той волнишкой.

Ветер сбавлял обороты. Мы выходили из зоны шторма. Но на шлюпочной палубе было достаточно противно. И сквозило, как на паперти заколоченной церкви.

Один вельбот был немного сдвинут с кильблоков, но шлюпбалки, при достаточно беглом осмотре, показались мне непострадавшими. Один штормтрап, скатанный и закрепленный обычно возле вельбота, был сорван волной и исчез. Другой — волна, расчехлив его, раскатила по палубе на всю длину, но не оторвала. Все это были мелочи и ерунда.

В разрыве штормовых туч ярко сверкала незнакомая звезда.

Более тщательно осматривать шлюпбалки при таких кренах мне не хотелось: побаивался улететь в пространство под вельботами. Эти пространства в шторм стараешься миновать возможно быстрее — какое-то особо жидкое ограждение палубы под вельботами, как-то так начинает нести туда на каждом попутном крене…

Ямкин был в каюте, пил кофе.

Я доложил о состоянии вельботов и спросил, по сколько идем.

— Учитывая эффект Допплера, так сказять, будем считать, по десять узлов. Гудишь с гостями? Ты их со скуки в каюту взял? И без самоуплотнений нашли бы выход.

Во мне почему-то прозвучали красивые слова геофизика: «Со мной идут синие ветры!» Поэт Ростислав Алексеевич! И хорошо, что волна-выродок свела меня с ним и его друзьями.

— На вашем месте я все-таки собрал бы пассажиров утром и объяснил им технологию случившегося. И принес разные извинения…

— От лица Нептуна я буду у них прощения просить?

— Так будет по-человечески. И еще. Я буду рекомендовать пострадавшим подать иск на судно для возмещения материальных убытков, Юрий Иванович. Замокли фотоаппараты, кинокамеры, мягкое барахло.

— Они опытные люди, товарищ Конецкий. Вам следует знать, что они вам ответят: «Иск подать, а потом год против пароходских юристов по судам кулаками махать? Нет, доброхот-батюшка, дороже нам этот иск станет». Вот как они тебе ответят.

— Посмотрим. Но судно обязано предложить пострадавшим подать иск на пароходство.

— Делайте, как хотите, хотя это и не ваше дело, так-с сказять.

— Что с окнами придумали? Может, попробовать снять стекла из кормового пассажирского салона?

— Не хочется разорять пароход. И так ремонтные ведомости урезали на три четверти. Запросил Москву на заход в Кейптаун. Если дадут «добро», там и воду возьмем, и стекла, и птичье молоко. Все. Иди лакай с гостями дальше. И можешь не являться к завтраку.

— Спасибо и на этом.

— Тараканы во втором классе есть?

— Да. Опять появились. Повытряхивало их штормом.

— Эх, разрешили бы Кейптаун! Там и отрава есть на тараканов безотказная.

— Ты был в Кейптауне?

— В прошлом рейсе на Антарктиду аппендикс у пассажирского администратора.

Я ушел. Мне показалось, что ему не хотелось, чтобы я уходил. И еще показалось, что он завидует моему сидению с «гостями».

В четырехместной каюте было уже человек двадцать. Если говорит один — это монолог, два — диалог, а дальше как, если на древнеримском языке? Кажется, хор. Попробую изобразить:

— А я бабку все вспоминаю! Такая старая! Только и может в огород сходить, укроп вырвать…

— Завоевание человеком космоса никогда не опиралось на исчерпывающие знания о законах полета! Это кто сказал?

— Нет, рыбу я не ем. Свечусь потом во сне. Жена пугается. От фосфора…

— Укроп у нас высокий — нагибаться не надо…

— Разве ты пилот?! Летать боишься! А мы что, альпинисты?

— Я, конечно, женщин люблю! Только они в скором поезде долго в гальюне красоту наводят…

— Помню, уезжаю, а дочке третий годок, говорит мне: «Папа, я сегодня спала будким сном…»

— А кто с тобой спорит?

— А я так скажу! Когда красота огромна, не хочешь ни водки, ни курева!

— Отец три месяца назад помер, а сказали только вчера! Вот суки — нервы мне берегли, а?! (Плачет.)

— Вернусь, пойду работать в Медпиявку. Знаешь, что такое? Межреспубликанская контора по заготовке, выращиванию и сбыту медицинских пиявок!

— Ничто не останавливало тех, кто посвящал себя небу! Таков человек, и здесь его величие, трагедия и красота! Кто сказал?

— С ума сошла! Стирать белье! А вода где? Сменяем первый класс на второй, а второй на палубную команду…

— Давай из «Служебного романа» споем?! Ту, что Алиса Фрейндлих?

— Врубите музыку!

— Ведь чудом, чудом ты не гробанул нас тогда на вертолете!

— Девочки, что вы такое гнилое шампанское притащили? В нос…

— Тише! — сказал я. — Действительно, дорогие товарищи, эта хулиганская волна унесла тот покой, который мне здесь только снился!

— Блок! — объяснил окружающим доктор географических наук вполне трезвым голосом. — А вот это кто: «Все кверху дном, все сбились с ног, — господь бог на небе скончался, и в аде сатана издох!»? Это, братцы, Гейне в переводе Тютчева.

— Своим богохульством и хулиганством Гейне камуфлировал высокий романтизм! — вскричал Ростислав Алексеевич. — А вы что здесь делаете из моего дня рождения?! Хотите, обезьянку покажу?

Очевидно, это был его коронный номер, потому что все сразу притихли.

Теперь представьте себе мужчину, пятидесятилетнего, роста среднего, очень сильного, с лицом мужественным (на переносице пигментное пятно — там, где на противоморозной маске остается прорезь для глаз или очков); никаких радикулитов и обморожений конечностей, хотя зимовал и у черта на куличках; один только смог вспомнить случай, когда ему стало плохо: на станции «Восток» в азарте срочной выгрузки транспортного самолета поднял и метров пять пронес восьмидесятикилограммовый баллон с газом, и тогда его ударил приступ горной болезни, и думал, что умрет; геофизик с мировым именем, друг знаменитейших ученых; самый сдержанный из присутствующих, то есть во всех отношениях достойный муж, — мгновенно превратился в шимпанзе, или мартышку, или, может быть, бабуина! Гениально! Полнейшее перевоплощение! Куда там Райкину!

Он чесался, раскусывал блох, прыгнул на верхнюю койку, обнюхивал помирающих от хохота коллег, нюхнул и под подолом девиц — это уже когда вошел в некоторое ошаление от сознания точности создаваемого обезьяньего образа. Да, все гениальное немного патологично…

Отызображав обезьяну, Ростислав Алексеевич запыхался, объяснил, что давно не ел свежей капусты, а она-то и укрепляет двигательные мышцы.

— Вот я и говорю, что зайцы недаром капусту любят, — заметил полярный пилот. — Свекла тоже вкусная, а заяц не ест. Подай ему, подлецу, капусту…

Тут мы все опять сильно встряхнулись, потому что наехали на очередную кочку. Бутылка с тухлым шампанским опрокинулась на австралийца. Он хладнокровно отворил белесо-рыжие ресницы и полез было к себе на койку, но по дороге опять передумал, опять сел в уголок и вдруг, ткнув пальцем в наклейки, поинтересовался: чем «Столичная» отличается от «Московской»?

Полярный пилот объяснил:

— Та из горбыля, эта — из штакетника.

— Нельзя объяснять непонятное через непонятное! Это нарушение законов формальной логики! — вмешался доктор географии.

Шум опять начал перерастать в древнеримски-древнегреческий хор.

Но вдруг летчик запел.

Он откинул голову, уперся затылком в переборку, ногами — в край каютного столика. Ноги были в моих валенках. Он запел «Песню первопроходцев» — весьма дурацкая, между нами говоря, песня, этакое «Гром победы раздавайся!». Но когда он тонким голосом очень хорошо повел «…ты не горюй, что не пришло письмо…», то легко отодвинул куда-то простой мелодией тяжелые удары волн в борта, вибрации и говор подвыпивших товарищей.