Скворцы - Ольга Фост

Асфальтовый зной пробирался меж ремешками босоножек, жарко облизывал Але ступни. От встречных прохожих пахло мороженым, распаренными телами и умопомрачительной вкусноты варёной кукурузой, которую продавала у Сухаревки женщина с ещё лет сорок тому назад уставшим, но очень добрым лицом. Аля работала неподалёку — и второй август подряд лакомилась незамысловатой этой стряпнёй. Август без кукурузы — это не август.

Обычно Аля покупала один, а тут попросила сразу два початка — при виде их жизнерадостных улыбок губы сами причмокнули, да и желудок не просто попросил — визгливо потребовал: «Дай-ай-яй!!!!» Подёргивая коленкой, она дождалась сдачи и вприпрыжку направилась к забору, окружавшему вросшую в землю церквушку. Там, ожидая подаяния, сидели немытые и нездоровые с виду попрошайки. Их кирпичного цвета кожа едва не отбила у Али аппетит, но благоухание кукурузы победило всё и вся. Поэтому оголодавшая женщина тут же забыла о неприятном соседстве. Вожделенно сияли тугие, лакированные зёрна… она жадно и крепко впилась в их упругие бока…

Надо было видеть, с какой скоростью оголилась и вторая кукурузина — даже солнышко изумилось. Коснулось лучиком довольной Алиной улыбки, а та носовым платком вытирала пальцы и удивлялась — чего это вдруг набросилась на кукурузу… вон, и живот теперь барабанчиком. Лицо горело — но от сытости это тепло или солнце так расцеловало щёки? Радость, ласковая, ласковая, пощекотала под сердцем, и кругами разошлась по телу, шире, глубже… коснулась самых таинственных закоулочков. И такая вдруг нежность ко всему миру овладела Алей, такое милое счастье пропело в ней высокую колокольную трель, что не столько разобрала она сказанное, сколько догадалась о пришедшей весточке: «Я — беременна».

— Я? — удивилась вслух. — Да? Ох, господи, хорошо бы как!

Мелькнуло — и растаяло, и вот уже спешит она к метро, и вот уже влажная, жаркая людская толчея затягивает Алю в свои лабиринты, но мягко разгорается в неведомой глубине её тела крохотная звёздочка — а через шестнадцать дней придёт и обычное женское подтверждение этому.

— Серёжа?

— Да?

— Сон я видела…

— Какой, радость?

— Иду по дороге в гору, и камешки мелкие всё время в сандалии попадают. Хромаю, хромаю — но иду. Знаю, что должна идти — только это и держит. А наверху небо чуть светится, словно перед зарёй. У меня в руке фонарик, я себе им свечу. И кружок от него на камни такой жёлтый, жёлтый, и противный, как желтушная кожа. И вдруг — железная дорога поперёк. Я — по шпалам, чтобы к людям выйти. Выхожу… к какой-то заброшенной платформе с одним-единственным тоскливым фонарём. А там — ты. Бегу к тебе, но тут налетает пурга. И тебя закручивает в эту пургу. Я плачу, плачу, и так больно, так страшно, что с тобой что-то стряслось.

— Это сон, милая. Ничего со мной не стрясётся.

Олеся приподнялась на локте. Положила ладонь Сергею на грудь. Дрогнули её губы, не зная, плакать ли будет хозяйка, улыбнётся ли… Не улыбнулась, глянула пристально. Как приходит к нам, ещё здоровым, тоскливое предчувствие недуга? Нежно, до боли нежно целует он её в последние дни, но веет от его губ хмельной прохладой листопада. Не давая сказать ни слова, прижимает к себе, лишь закрывается входная дверь… а нередко они и остаются там же, в узенькой, как девичья постель, прихожей. И дарит такую ласку, и так дарит ласку, как только на прощание и бывает.

Сердце уже не просто стучало под ладонью — билось в неё, а молчание ещё разделяло их. Но когда-то же надо решаться? Зябкая волна пробежала вдоль позвоночника, но Сергей постарался, чтобы голос не дрожал:

— Жену зовут работать во Францию — с возможностью остаться насовсем.

Вот оно! Так оно всё и заканчивается, — резко, на вдохе, — и падает скошенное.

Горло заболело, и сбилось дыхание, — закрыть бы глаза и умереть прямо сейчас! Но и Олеся смогла выговорить:

— Вы, конечно же, вместе?

Сергея не обманула эта видимость спокойствия, но взрослым куда чаще, чем хотелось бы, приходится принимать милостыней поданную ложь.

— Работать смогу и я — эмигрантское наследие ещё изучать и изучать. Пресса там русскоязычная есть, да и французский выучить не проблема.

Oн помолчал задумчиво и проговорил больше для себя:

— Сына надо от армии увозить. Ведь здесь лучше не станет.

Хотела она ему ответить, да с дыханием ещё не справилась.

— Очень похоже на то, что мы, нашими собственными голосами, позволили сотворить монстра, и теперь, кто как может, пытаемся сбежать от него, — он придвинулся, обжёг объятием и жаркой просьбой, — душа моя чудная, уезжай к маме. И Германия с Францией рядом…

Олеся подняла на него сверкнувший взгляд, покусала на нижней губе кожицу. Сорвала до крови — ну, это как обычно. Головой покачала — едва заметно, но Серёжа увидел. От солнечного сплетения уже растекалась холодная пустота, но Лиса не позволила телу зайтись в крике. Нет, нет.

Вы когда-нибудь хватались за телефон как за спасательный круг? Ну и хорошо, если нет. Дрожа — как же медленно крутится этот диск! — Олеся набрала номер.

— Шурупча! Привет! Слушай, я сегодня дома не ночую, родная. Да, скажи Сашке и маме… Ну, придумай что-нибудь, Шуронька! Нет, всё — потом. Прости, опаздываю…

Наощупь положила трубку на кольнувшие холодком рожки рычажков и прильнула к любимому. Провела ладонью по его щеке, к седому виску — и пальцы согрелись в тепле волос. Мужчина закрыл глаза, склонил к ней лицо. Звенящим туманным серебром обволокло мысли, потянуло в тёплый омут. Но всё-таки в тот невыносимо острый и упоительный, в тот отчаянно краткий и жестокий миг женщина ещё сумела устоять. Она прикоснулась поцелуем к морщинке между бровей, к доверчиво закрытым векам, к губам. Напоследок успела изумиться тому, с какой силой и как созвучно бьются сердца. А потом — взлетела.

Стремительно, на привольном вираже — в ночное поднебесье, к лунной дорожке, что вьётся меж влажно сияющих облаков, к тебе, к тебе, всё ближе и ближе — к тебе. Всё светлее и светлее вокруг, всё гуще и горячее становится воздух, подъём резче, вот он уже совсем отвесный и не хватает, не хватает, не хватает дыхания… Не сорваться с этой кручи… Помоги мне! Держи меня! Держи!

Ты слышишь? — музыка!

Вместе? — к свету!

И льётся, и льётся, и льётся свет — за волной волна. Они несут, качают — ликующе, трепетно, звонко… и всё-таки на долгий-долгий миг теряется дыхание… Тьма…

А когда сумрачный рассвет пробрался сквозь непрочную защиту гардин, затянула она последний узелок. Через едва разомкнутые ресницы Сергей видел, как по тёмному двигалось светлое. Вот — наклонилось, подбирая что-то с пола, вот — чуть остановилось и решительно ушло в тень. Обратно в хранящую пряный аромат их тел комнату Олеся уже не заглянула — нельзя отнимать у спящего его спасение.