Моя жизнь - Айседора Дункан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На следующее утро я впервые отправилась осматривать Берлин. Поначалу на меня, мечтавшую о Греции и греческом искусстве, архитектура Берлина произвела большое впечатление.
– Но это же Греция! – воскликнула я.
Но после более детального осмотра я поняла, что Берлин совершенно не похож на Грецию. Это северное, нордическое представление о Греции. Эти колонны вовсе не дорические колонны, которые поднимаются ввысь в небеса олимпийской синевы. Это педантичная концепция Греции, разработанная немецкими профессорами археологии. А когда я увидела, как королевская гвардия гусиным шагом марширует, выходя из-за дорических колонн Потсдамской площади, то, вернувшись в «Бристоль», сказала:
– Geben Sie mir ein Glas Bier. Ich bin müde[44].
Несколько дней мы провели в Берлине, а затем покинули отель «Бристоль» и последовали за труппой Лои Фуллер в Лейпциг. Мы остались без багажа, даже маленький чемоданчик, который я привезла из Парижа, пришлось оставить вместе с остальными вещами. Как такое могло произойти с успешной актрисой мюзик-холла, я тогда не могла понять. У меня просто в голове не укладывалось, что после всей этой роскошной жизни, обедов с шампанским, великолепных апартаментов нас могли выставить без нашего багажа. Позже я узнала, что это произошло из-за Сада Якко, выступления которой организовала Лои Фуллер. Японская танцовщица потерпела неудачу, и все средства Лои Фуллер ушли на покрытие расходов.
Среди всех этих нереид, нимф и разнообразных радужных созданий выделялась странная фигура в черном строгом костюме. Застенчивая и сдержанная, она обладала прекрасно вылепленным сильным лицом, черными, зачесанными назад волосами и печальными умными глазами. Руки она постоянно держала в карманах пиджака. Она интересовалась искусством и особенно проникновенно говорила об искусстве Лои Фуллер. Она кружила вокруг стайки ярких бабочек, словно какой-то древнеегипетский скарабей. Меня сразу же привлекла эта яркая личность, но я чувствовала, что восторженное отношение к Лои Фуллер полностью овладело всей ее эмоциональной сущностью и для меня у нее ничего не осталось. В Лейпциге я тоже каждый вечер ходила смотреть выступления Лои Фуллер из ложи и все больше и больше восхищалась ее чудесным эфемерным искусством. Это удивительное создание то становилось текучим, то превращалось в свет, она переливалась всеми цветами радуги, переходя в пламя, и в конце концов разрешалась волшебными спиралями огня, несущимися к вечности. Помню, как однажды в Лейпциге я проснулась в два часа ночи от звука голосов. Голоса звучали приглушенно, но я узнала, что один из них принадлежал рыжеволосой девушке, которую мы называли Нянюшкой, потому что она всегда была готова утешать и нянчить любого, кто страдал от головной боли. Из доносившихся до меня обрывков их взволнованного шепота я смогла понять, что Нянюшка собирается вернуться в Берлин посоветоваться с некой особой, с целью достать необходимую для нашего переезда в Мюнхен сумму. А затем посреди ночи эта рыжеволосая девушка подошла ко мне и, страстно поцеловав, взволнованно сказала:
– Я уезжаю в Берлин.
Это была всего лишь двухчасовая поездка, и я не могла понять, почему она была так возбуждена и взволнована из-за предстоящего отъезда. Вскоре она вернулась с деньгами на поездку в Мюнхен.
Из Мюнхена мы намеревались отправиться в Вену, но снова у нас не оказалось достаточно денег, и на этот раз казалось совершенно невозможным добыть их. Тогда я вызвалась отправиться к американскому консулу за помощью. Я сказала ему, что он должен достать нам билеты до Вены; благодаря тому что мне удалось убедить его, мы наконец прибыли туда. В отеле «Бристоль» нас поместили в самые роскошные апартаменты, хотя мы приехали почти без багажа. К этому времени, несмотря на мое восхищение искусством Лои Фуллер, я стала задаваться вопросом, почему я оставила свою мать в одиночестве в Париже и что я делаю в этой труппе среди прекрасных, но безумных дам. Я оставалась всего лишь сочувствующей, но беспомощной зрительницей всех этих драматических событий en route[45].
В отеле «Бристоль» в Вене меня поместили в одну комнату с рыжеволосой девушкой, Нянюшкой. Однажды в четыре часа утра Нянюшка встала, зажгла свечу и, приблизившись к моей кровати, провозгласила:
– Бог велел мне задушить вас!
Я слышала, что, если человек внезапно сходит с ума, ему не следует противоречить. Несмотря на весь свой страх, мне удалось настолько овладеть собой, что я смогла спокойно ответить:
– Хорошо, но позвольте мне сначала помолиться.
– Ладно, – согласилась она и поставила свечу на маленький столик у моей кровати.
Я выскользнула из постели, распахнула дверь и, словно за мной гнался сам дьявол, бросилась по длинным коридорам и вниз по широкой лестнице, ворвалась в контору управляющего отелем в том виде, в котором была, в ночной сорочке, с развевающимися кудрями, и закричала:
– Дама сошла с ума!
Нянюшка бежала за мной следом. Шесть служащих отеля бросились на нее и удерживали до приезда врачей. Результат их консультации привел меня в такую растерянность, что я решила телеграфировать матери с просьбой приехать из Парижа, что она и сделала. Когда я поведала ей все о моем теперешнем окружении, мы решили покинуть Вену.
Так случилось, что во время наших гастролей в Вене с Лои Фуллер я однажды танцевала в Кюнстлер-Хаус[46] для художников. Каждый пришел
