Здравствуй, Галактика! (сборник) - Владимир Рыбин

Вдруг этот холм раскололся, и из него вертикально вверх полоснуло слишком хорошо знакомое космолетчикам оранжевое пламя плазменного излучения. И вслед за этим сразу же, без паузы, зачастил сигнал бедствия.

Робот, разговаривавший с аями, бросился к вспучившемуся холму. Аи шарахнулись в другую сторону, в лес, расселись на ветках рядками, как зрители в театре, заинтересованно следили за происходящим. Похоже, их вовсе не пугало пламя, и страшились они только одного — пересекать невидимую черту, обозначенную линией воронок и холмов.

Пламя опадало медленно. Но еще до того, как оно опало, из холма поднялось что-то бесформенное и пошло к центру поля. С него ошметками опадала черная дернина. Скоро в нем можно было узнать робота. Белая паутина космами свалявшегося войлока опутывала его, свисала с излучателей и антенн, волочилась следом. На вытянутых манипуляторах он нес большой белый кокон. Второй робот подбежал к нему, ловко перехватил кокон, и они один за другим еще быстрей покатились к тому месту, где в нескольких метрах от поверхности помигивал желтый импульс, обозначавший конец нити.

«Вибрик» осел немного, когда оба робота повисли на нити, качнулся и медленно пошел вверх, втягивая в себя тяжелую ношу.

— Хочешь увести аппарат? — спросил Устьянцев, когда они поднялись уже на добрый километр.

— Потом вернемся, — ответил Брянов.

— Я бы не спешил. Выясним, что с Ниной…

— Спит Нина, спит в коконе. — Он кивнул на ее персональный пульт, где теперь светились все приборы, обозначая дыхание, температуру, давление крови.

— Слишком беспокойно спит. Кошмары. — Устьянцев, в свою очередь, кивнул на небольшой светившийся малиново прибор — психометр. — И понаблюдать надо бы за полем. Другого такого случая может не представиться.

Брянов поморщился и перевел аппарат в режим равновесия.

Через четверть часа в карантинной камере они разрезали упругую паутину кокона. Нина проснулась, и сразу резко подскочили все параметры ее организма: участилось дыхание, даже повысилась температура тела.

— Какой ужас! — вскрикнула Нина. — Они их едят!

— Кто? — спросил Брянов, удивляясь тому, что легкий скафандр Нины был совершенно цел и что облепленные паутинной слизью легкие антенны переговорных устройств работали исправно.

Роботы хлопотали над анализами паутинной ткани, слизи, воздуха в камере, а Брянов тщетно пытался оттереть прозрачный пластик шлема, чтобы увидеть наконец лицо Нины.

— Кто кого ест? — переспросил он.

— Ззумы… аев, — с отвращением выдохнула Нина.

— Уххи?..

— Нет никаких уххов, совсем нет. Это выдумка.

— Чья? — усмехнулся Брянов. Он не испытывал никакой тревоги, а необычные названия — аи, ззумы, уххи — его просто забавляли.

— Да этих же… людоедов.

— Людоедов?

— Как их еще назвать?!

— Все правильно, — сказал Брянов. — Обычный симбиоз. Одни организмы что-то дают другим и что-то берут от них.

— Это не симбиоз! — выкрикнула Нина. — Это обман!

— Успокойся. — Брянов погладил ее по плечу. — Все изучим, во всем разберемся.

— Нет, тут надо вмешаться.

— Вмешаться? Во что?

— В их… взаимоотношения.

— Так сразу и вмешаться…

Он наконец отчистил шлем и увидел глаза Нины — большие, почти безумные. И впервые забеспокоился, но как-то странно — тяжело, мучительно, словно сквозь сон.

— Почему ты ушла из «вибрика», оставив все открытым? — спросил он. — Куда ты шла?.. Можешь объяснить?..

— Могу, — нехотя отозвалась Нина и надолго замолчала.

Брянов терпеливо ждал. Постукивали роботы, торопясь выполнить многочисленные свои дела. Часто пульсирующе гудел «вибрик», нейтрализуя гравитацию.

— Могу, — повторила она. — Эта… похожая на Сонечку… просила отнести ее в лес… Она так плакала…

— Ну и что?!

Брянов хотел сказать, что это не объяснение, что его интересуют не внешние причины, а мотивы противоестественных для космолетчика поступков.

— А ты бы не пожалел? — опередила его Нина. — Ты бы не пожалел, когда плачет и говорит, что если останется на поле днем, то ее заберут уххи? Разве мы совсем растеряли доброту — основную человеческую добродетель? Разве недоброжелательство — первая заповедь космолетчика?..

— Но нельзя при этом нарушать порядок, рисковать…

— Я ничем не рисковала.

— Рисковала. И не только собой.

— Но ведь все обошлось…

— Это еще неизвестно. Мы недостаточно знаем планету. «Вибрику» теперь предстоит карантин.

— Ты боишься одиночества? — игриво спросила она. — Даже со мной?..

— Мы не каждый по себе, — перебил он ее. — Мы единый организм, и никто из нас не вправе без общего согласия рисковать даже самим собой.

— Если будем согласовывать каждое свое желание, мы обречем население звездолета на вымирание.

— Не преувеличивай, — сказал Брянов. — Благодушие, как видно, главная зараза этой планеты. Это оно в тебе говорит.

— Почему же не говорит в тебе? Ты ведь тоже выходил из «вибрика»?

— Было это и у меня. Теперь поослабло. Теперь я начинаю понимать: на планете в нас парализуется чувство опасности. К счастью, это, как видно, проходит…

— Жаль, — выдохнула она. — Вся наша жизнь — поиски радости. К этому сводятся даже дальние экспедиции. Радость улететь дальше, чем другие, радость открыть новые миры…

— Есть еще долг.

— И в основе чувства долга тоже лежит радость, только не индивидуальная, а коллективная. Нечто вроде общественного инстинкта.

— Пусть так, — сердито сказал он. — У нас еще будет время для дискуссий. А сейчас ответь на конкретный вопрос: как случилось, что ты оказалась в коконе?

— Я несла «Сонечку», — посерьезнев, начала она. — Не Сонечку, конечно, а эту… птицу. И упала в яму. А тут жуки. Такие смешные жучки… Бегают, зудят. И от этого зудения так радостно на душе. Сонечка, то есть птица, закрыла глаза и сложила крылья. Я подкинула ее, и она улетела. А сама легла на траву…

— Зачем?

— Мне было так хорошо, так радостно за птицу, за себя, за всех нас, отыскавших наконец легендарную планету радости.

— А потом?

— Потом я заснула. Проснулась уже здесь… Мне было так радостно…

— Радостно? Но тебе снились кошмары.

Ее лицо вдруг, словно она только что вспомнила об этом, исказилось гримасой ужаса.

— Да, да, — быстро заговорила Нина. — Они их, оказывается, едят. У живых высасывают кровь. Они и меня собирались съесть.

— Кто?

— Ззумы. Я говорила.

— М-да. Вот тебе и «смешные жучки».

Он начинал понимать, что к чему.

— Едят сами, а сваливают на несуществующих уххов?