Вазкор, сын Вазкора - Танит Ли

Руки Демиздор блестели бронзовыми и серебряными браслетами, а шея — золотыми обручами. Она вошла ко мне в огненный круг подобно дочери вождя. Но за открытыми прорезями маски ее зеленые глаза блестели презрением. А с другой стороны, когда я взял ее за руку, она дрожала, и грудь ее вздымалась под кисейной тканью, как от бега. Она хорошо знала, что ее ждет.

Я был рад, что заставил ее ждать, дал время погореть немного, как горел я сам.

Свадебный пир устраивается для мужской половины вокруг центрального костра крарла. Задолго до его окончания невеста идет в палатку, и вскоре жених встает и отправляется вслед за ней.

Скачущие огни костра, крики и тосты и переходящие из рук в руки чаши были бессмысленной интерлюдией между отбытием моей женщины и моим уходом к ней. Когда я поднялся, ночь окутала меня, голова моя звенела, и на всей земле была только одна дорога, та, что вела меня к ней.

Ряды палаток были темными и пустыми, только кое где светились красным светом жаровни да какая-нибудь женщина суетилась, припозднившись со своей работой. Свет горел только перед палаткой Котты, и она сама сидела перед лампой. Когда я проходил мимо, слепая женщина безошибочно окликнула меня по имени.

— Тувек, прежде, чем ты пойдешь туда, куда ты идешь, лучше тебе узнать кое-что.

Я рассмеялся, я был немного пьян — от возбуждения, а не от вина.

— Ты думаешь, я не знаю своего урока?

— Я думаю, ты знаешь его достаточно хорошо, — сказала она. — Ты не знаешь другого.

— Чего же тогда? Давай, Котта, я ждал этого несколько дней. У ночи только часы, и я не хочу терять их здесь.

Она встала и приблизилась ко мне.

— В моей палатке, — сказала она, — эшкирянка говорила со мной, как женщина с женщиной в час нужды. Она из благородного рода, рыцари и супруги их королей. Она была подругой одного из золотых масок, которые бросились на свои кинжалы в крепости: принца. Она считала это почетным, а ты лишил ее этого…

— Это прошлое, — сказал я. — Теперь наступает будущее.

— Может быть. Птица в ее груди трепещет крыльями из-за тебя, но голова осуждает ее. У меня в доме много лекарственных эссенций и ядов. Есть маленький каменный кувшинчик, одна-две капли из него хороши против боли в ногах у стариков, но если больше одной-двух капель, сердце остановится. Твоя эшкирянка расспрашивала меня об этих вещах и, поскольку она будет женой сына вождя, я ответила ей.

У темноты выросли острые края, и вино скисло во рту.

— И что же, Котта?

— Каменный кувшинчик ушел с твоей невестой, — сказала Котта. — Она взяла его. Она знает, что Котта слепа, и думала, Котта не заметит. Но у Котты свой способ видеть.

Я застыл, отупев от ее новости. Ярость белой волной захлестнула глаза.

— Значит, она отравит меня, — сказал я. — Но умрет она.

— Колодец глубже, чем ты думаешь, — сказала Котта. — Я предупредила тебя, чтобы ты остерегался, но испытай ее прежде, чем действовать.

Я уже поднимался по тропинке.

Кровь барабанила в висках. Миллион уловок голубями кружился в моей голове. Примерно в шести шагах от моей палатки я представил, как я найду ее, она даже убийство затмит своей красотой. И я уже знал, как действовать, будто планировал целый месяц.

Я открыл полог палатки.

Свет внутри был неяркий. Ее волосы и тело казались сотканными из света. Она была в маске — мне предстояло снять маску в эту брачную ночь — но она сняла одежду и ждала меня, лежа на локте, одетая в свое тело, в другом одеянии не было необходимости. Это была городская поза, поза куртизанки в ожидании принца. Она показывала ее всю, и в то же время скрывала, превращая в тайну. Тени, извиваясь, скользили между ее бедрами; изгиб ее талии, подчеркнутый ее позой, был опоясан серебряным отсветом лампы. Ее волосы прятали ее груди и не прятали; в такт ее дыханию сверкающие пряди раздвигались подобно травам на морских волнах. В другой руке, опиравшейся на бедро, она поддерживала серебряную чашу, невестин напиток, который должна была предложить мне, символ ее самое.

— Видишь, воин, — сказала она, — я подчинилась вашим обычаям.

Если бы я вошел туда, пьяный от желания, возможно, я бы не усомнился ни в чем. Но сейчас я видел, что плод был слишком сладок, паутина сплетена так, чтобы поймать меня наверняка.

Мой нож надежно висел на боку. Сейчас посмотрим, думал я, и моя жажда утонула в черной ночи в моей душе. Но я подошел к ней с горящими от нетерпения глазами, как она и добивалась.

Я не проглотил ничего из того, что было в чаше, но сделал вид, что выпил немного. У напитка был странный запах, очень слабый. Я никогда бы не заметил, если бы не был предупрежден.

— Ваше городское вино горькое, — сказал я ей. — Оно никогда не казалось мне таким раньше.

Ее глаза под маской смотрели прямо. Она подготовилась именно к такой сцене.

— Тогда не пей больше, — сказала она.

— Чтобы хороший напиток пропал даром? — Я сделал вид, что снова проглотил его. Потом я протянул руку и снял маску с ее лица.

Она была очень бледна, этого она не могла скрыть, и губы у нее дрогнули. Глаза расширились в ожидании.

— Демиздор… — сказал я, как будто что-то меня удивило. Потом я выронил чашу, и разбавленное снадобьем вино пролилось на ковры.

Она сжалась в комок и отпрянула от меня.

Я достаточно насмотрелся на то, как мужчины умирали, так что был в состоянии имитировать смерть. Если бы она была не так взволнована, она бы вспомнила, что сердца мертвых не стучат, как мое, что, как бы ни было слабо дыхание, его можно заметить. Но она была так уверена, что убила меня, что не стала проверять.

Я смотрел на нее из-под век, холодея от ожидания, что она станет делать, и моя рука лежала неподвижно наготове, рядом с моим ножом.

Сначала она не двигалась. Когда же она пошевелилась, что-то блеснуло на ее щеках в свете лампы. Она плакала; я никогда не видел ее слез раньше, даже когда ее любовник заколол себя, даже когда я взял ее как рабыню или когда Чула изрезала ее расческой.

Она медленно подползла ко мне на коленях.

Женщины как-то говорили мне, что мои ресницы были гуще девичьих. Их густота, несомненно, сослужила мне службу, я мог наблюдать за Демиздор сквозь них без особого труда, а она об этом не догадывалась.

Она начала говорить на своем языке, но мое имя звучало в нем. Она раскачивалась, как женщины племени над своими мертвыми мужчинами, и когда свет лампы падал на нее, она была так красива, что я уже готов был выдать ей, что жизнь в трупе еще теплится. Но вдруг она наклонилась и схватила мой нож так быстро, что я не успел остановить ее.

На мгновение я предположил, что она разгадала мой обман и собиралась убить меня снова и наверняка. Но через какую-то долю секунды, так быстро, что я едва успел прийти в себя, я увидел, в каком направлении движется нож.