Саквояж со светлым будущим - Татьяна Устинова

— А не похож разве? — буркнул Тимофей Кольцов. — Мишка, заплывай справа, справа заплывай! Смотри, он тебя обходит! А ты… — тут он повернулся к жене, как будто, кроме них, на лужайке больше никого не было, — а как второго мальчика зовут?

— Сильвестр.

— Сильвестр, а ты не поддавайся ему, смотри, оборону держи!

— Я держу!

— Пап, мы молодцы?

— Салаги вы, а не молодцы!

— Похвали их, Тим. Смотри, как они стараются.

Телефон в Машином кармане продолжал наяривать марш. Джентльмен на дорожке беззвучно хохотал, Нестор озирался, словно выбирая направление, куда ему сбежать побыстрее. Охрана была безучастна, Катерина безмятежна, ее муж мокр с головы до ног и практически гол, а Мирослава Цуганг-Степченко была на грани обморока. Или истерики.

Есть ли грань между обмороком и истерикой и если есть, какова она?!

Ах, как жаль, что нельзя досмотреть представление до конца, вот беда какая!… Поминутно оглядываясь на «театр военных действий», Маша выбралась на дорожку, проскочила мимо джентльмена и рысцой побежала к дому, откуда ее все продолжал вызывать начальник.

Собственно, начальника она увидела на веранде с витражами. Лицо у него было желтым, а рубаха малиновой, и Маша не сразу поняла, что это именно от витражей. В руке он держал телефон.

— Дьявол тебя побери. Маша!…

— Не ругайтесь, Дмитрий Андреевич, я вам сейчас все…

Из распахнутых вглубь дома двустворчатых дверей, на ходу закуривая, вышел Илья Весник.

— А говорят, Кольцов приехал. Правда или нет, никто не знает?

— Я знаю, — сказала Маша. — Приехал.

— Откуда? Ты его видела?

— Он купается в бассейне, — сообщила Маша. — Со своим сыном Мишей. А его жена сидит в шезлонге.

— Какая осведомленность! — поразился Весник. — А нам его даже не показали! Кстати, я не знаю, как планируется обед, может, Тимофей Ильич с этим украинским кандидатом Головко будут отдельно обедать, и даже скорее всего. А мне бы надо с ним познакомиться…

Маша решила, что лучше не говорить Веснику о том, что с олигархом она уже познакомилась. Зачем понапрасну человека расстраивать!

— Наплевать мне на Кольцова, — пробормотал фрондер Родионов, — мне надо пару книг подписать, а ты шатаешься неизвестно где!

— Я сейчас их принесу, Дмитрий Андреевич!

— Да уж пожалуйста!

В это время со стороны бальной залы к ним приблизился еще один персонаж. Он не шел, а именно приближался — сияя улыбкой, безупречными зубами, безупречными волосами, безупречно отглаженным пиджаком. Маша скосила глаза. У Родионова пиджак был мятый. Льняной, летний, он становился мятым словно сам по себе, стоило только его надеть, но Родионову все это как-то подходило, и в мятом пиджаке он не выглядел… несвежим. Отглаженный персонаж, напротив, казался картонным, вырезанным из гламурного журнала.

Его звали Андрей Поклонный, и он был знаменитый актер.

Впрочем, когда он приблизился, оказалось, что улыбка относится не к Воздвиженскому и его компании, а к мобильнику, из которого, как видно, в ухо Андрею лилось что-то очень приятное.

— Ну, спасибо тебе, дорогой, — говорил он время от времени и с удовольствием взглядывал по сторонам, будто ожидая от окружающих, что они разделят его удовольствие. — Ну, спасибо тебе большое! Ну, а как же иначе…

Весник показал на него глазами, потом закатил их и беззвучно захохотал. Маша посмотрела на издателя с неудовольствием. Она отлично знала это закатывание глаз в свой адрес, которое означало, что она, Маша, непременно должна приходить в восторг от таких мужчин!…

А она вот не приходит. Она вообще ни от каких не приходит, кроме одного.

— Дмитрий Андреевич, я пойду и принесу книги.

— Да тебя только за смертью посылать!

— Я поднимусь в комнату и сразу вернусь, вот клянусь вам!

— Совсем от рук отбилась, — пожаловался Веснику великий, и они оба уставились на нее.

Маша быстро пошла к высокой двустворчатой двери, за которой начинался длинный коридор — дача была спланирована немного как общежитие. Две «залы», две просторные веранды с витражами и широкими ступенями в сад, а между ними длинный и довольно сумрачный коридор, в который выходило множество дверей, и еще была лестница на второй этаж. Из интерьерных причуд Маша запомнила только лосиные рога, которые висели так, что оказывались как бы на голове у каждого, кто случайно проходил мимо них. Мирослава Цуганг-Степченко щебетала, что ее «чоловик» добыл эти самые рога в прошлом году.

— А вот то рожки, — говорила она Воздвиженскому, проводя экскурсию по «Лувру», — то рожки моего чоловика, бо он справный охотник!

Сам Мирославин «чоловик» и «справный охотник» был высоченный, усатый и довольно унылый субъект в английском твиде с кожаными нашивками на локтях. Должно быть, именно так ему представлялся помещик — в твиде с нашивками, хотя ничего менее уместного, чем этот самый твидовый костюм жарким майским днем на официальном приеме, придумать было трудно.

В коридоре никого не было, и Маша быстро добежала до лестницы, перепрыгивая через ступеньки, поднялась на второй этаж, чуть не поскользнулась на скользких лакированных полах темного дерева и очутилась в коридоре второго этажа. С разгону она некоторое время соображала, какую именно спальню отвели им с Сильвестром, потому что все двери были одинаковыми. Кажется, предпоследняя дверь с правой стороны. Или последняя?…

И вот еще вопрос — эти двери запираются, как в гостинице, или в них вообще нет замков, как в обычном доме?!

Так которая же? Последняя или предпоследняя?

Самое скверное, что Маша в отведенную ей комнату ни разу не заходила. Госпожа — то есть нет, не госпожа, пани, конечно! — пани Мирослава, сопровождая ее и Воздвиженского наверх, просто указала, кто в какой комнате станет ночевать — начальник довольно далеко от секретарши, — и уверила, что горничная «разберет их багаж».

Маша взяла с собой даже не чемодан, а небольшой саквояжик. Складывая вещи, мечтала она, что когда-нибудь поедет в отпуск с Родионовым. Только не так, как в прошлом году в Турцию, когда он брал ее с собой только из соображений собственных удобств, а… по-настоящему. Он станет мужчиной, а она его женщиной, и в их саквояже будет лежать их общее светлое будущее — чудесные летние вещички, льняные, шорты, плавки и сарафаны, пахнущие морем и свежим ветром. И совершенно неважно, куда они при этом поедут, хоть на Ямал или в зону вечной мерзлоты, и тогда в саквояже будут свитера и шапки-ушанки! Все равно светлое будущее никуда не исчезнет из саквояжа, который Маша Вепренцева перед отъездом сложит с такой внимательной заботой.

Был еще один отдельный саквояж с книгами, который повсюду таскала за собой Маша, хоть и тяжело и неудобно, а как же иначе? У великого то и дело просили «книжечку подписать», и на этот случай всегда должен быть стратегический запас.

Только где его теперь искать, этот запас, в последней комнате или все же в предпоследней?!

А, будь что будет!

Маша оглянулась — никого не было в сумрачном коридоре, только где-то далеко-далеко за тридевять земель слышался гул голосов и звон бокалов — очень приятный, очень дачный шум. Еще секунду помедлив перед выбранной наугад дверью, она постучала. И прислушалась.

Ничего. Никакого ответа.

Маша нажала на ручку и толкнула дверь. Солнечный веселый свет после полумрака коридора сильно ударил ей в глаза, она зажмурилась, поморгала и только потом огляделась.

Комната как комната. Похожая на гостиничную. Широченная двуспальная кровать под покрывалом, лакированный комод с зеркалом в форме груши, гардероб — одна дверца чуть-чуть приоткрыта, цветы в керамической вазе.

Вот как понять, ее это комната или не ее?! Надо посмотреть в гардеробе вещи. Она брала на смену еще один бронетанковый брючный костюм с белой рубашкой и джинсы и майку Сильвестру. Если вещи ее, значит, и комната ее. Железная логика.

Она подошла к гардеробу и распахнула его. Пусто. На алюминиевой трубе болтались несколько пластмассовых «плечиков», а больше ничего не было.

Может, вещи в комоде?…

Какой-то ровный и едва слышный гул добавлялся к отдаленному «гостевому» шуму, и Маша никак не могла разобрать, что это за шум. Как будто вода лилась.

Маша подошла к комоду, мельком удивившись, что цветы в вазе искусственные, а не настоящие. Интересно, кому это в голову пришло теплым маем в самой серединке цветочной, медовой, разнотравной Украины водрузить на комод цветы из пластмассы?! Как на кладбище!…

Ваза стояла на серебряном подносе, в котором каталось солнце, а под ним была подстелена белая салфеточка с фестонами. Маша потрогала фестоны.

В выдвижных ящиках тоже ничего не оказалось.

Ой, матушки родные, моя это комната или не моя?!

В конце концов, это просто смешно.

Ветер шевелил легкую кисею на окне, а за кисеей было жарко, день как будто еще только расходился, хотя был уже пятый час, и пахло оттуда именно медом, и разнотравьем, и свежескошенной травой. Когда ее только успели скосить, вернее, когда она успела так вырасти, что ее уже надо косить?…