Чингисиана. Свод свидетельств современников - А. Мелехина Пер.

И возгласил тогда же Чингисхан:

«Бадай и Хишилиг спасли мне жизнь, великую услугу оказали. И, покровительство у Нёба Вечного найдя, хэрэйдов я поверг и на престол высокий я взошел. Так пусть же ныне и вовеки, аж до праправнуков, наследники престола моего заслуги этих двух мужей не забывают!» Так повелел он.

Хэрэйдов племя повоевав,Своих никого мы не позабыли —Пленных меж всеми распределили.Тумэн тубэгэнцев в полон забрав,Его на части тотчас поделили,Мужам и сродникам всех раздали.В день боя, еще не приспела тьма,Донхайдцев множественный народУж был по стойбищам разведен.И полоненных жирхинцев тьма —Воинственный и жестокий род —Меж воями также был поделен.

Довершив избиение хэрэйдского народа, Чингисхан сидел всю зиму в урочище Абжига худэхэри.

Ван-хану и его сыну Сэнгуму удалось вырваться из кольца наседавших на них мужей Чингисхана. Когда, добравшись до места Нэгун ус в урочище Дидиг сахал, Ван-хан спешился у реки, чтобы утолить жажду, на него наехал Хори субэчи из караульного отряда найманов.

«Я — Ван-хан», — назвался беглец. Но Хори субэчи не знал хана хэрэйдов в лицо; он не поверил иноплеменнику и убил его.

Тем временем сын Ван-хана Сэнгум, его конюший Хухучу с женой ехали втроем в обход урочища; в поисках источника они скакали по пустынному песчаному нагорью, как вдруг Сэнгум заприметил стадо куланов, которые паслись, отбиваясь хвостами от оводов и мух. Сэнгум сошел с коня, передал поводья конюшему, а сам крадучись стал подбираться к куланам. Когда Сэнгум удалился на порядочное расстояние, Хухучу поворотил своего коня вспять и пустил его рысью, уводя за собой и лошадь хозяина. Жена конюшего окликнула мужа:

«Всегда ты был хозяином приближен,Ни платьем, ни едою не обижен.Души в тебе не чаял он — почто тыСпешишь отвергнуть ханские заботы?Зачем ты от Сэнгума убегаешь,На произвол судьбы его бросаешь?»

Видя, что жена начинает отставать, Хухучу крикнул ей: «Никак, ты хочешь стать женой Сэнгума?»

На что та ответила: «Негоже, милый, бессовестною тварью, псу подобной, считать меня! Прошу тебя, оставь ему хотя бы чашу золотую! Пусть будет из чего воды напиться».

Хухучу швырнул назад золотую чашу и поскакал восвояси. Явившись к Чингисхану, конюший поведал владыке, как бросил Сэнгума средь песчаных барханов, пересказал слово в слово свою перебранку с женой. Выслушав его, Чингисхан повелел: «Дарую жизнь лишь женщине его. Конюший же, что бросил хана, что своего же властелина предал, и моего доверья недостоин». И Хухучу тотчас был казнен.

Узнав о случившемся в урочище Дидиг сахал, мать Таян-хана найманского Гурбэсу* сказала: «Ван-хан — потомок рода древнего и ханского к тому же. Пусть принесут мне голову несчастного того. И если убиенный — точно хан хэрэйдов, устроим тризну по усопшему тогда».

С чем и послали к Хори субэчи. Тот голову убитого отсек, доставил в ставку, где ее и опознали. А опознав, водрузили на белый войлок и совершили обряд жертвоприношения — возложили перед новым кумиром напитки и кушанья; прислуживали при этом невестки — стол трапезный накрывали, кубки с вином подносили, наигрывали на хуре*.

В разгар церемонии голова Ван-хана вдруг рассмеялась.

«Она смеется!» — вскричал взбешенный Таян-хан и велел ее растоптать.

Воля хана была немедля исполнена.

Тогда найманский воевода Хугсэгу сабраг, поступок хана не одобрив, изрек: «Негоже, хан, с кумиром — главою хана убиенного — так обходиться. Вон и собаки заскулили на дворе. Все это не к добру! Отец твой, Инанча билгэ, однажды слово обронил такое:

«Почтенные пришли ко мне года,Жена была, однако, молода.И был всевластным Небом дар мне дан:На свет явился мальчик — сын Таян.Тщедушным, словно хилый тальник, сын мой рос,И задавал я сам себе вопрос:Как сможет он страною управлять,Тьмой подданных своих повелевать?»Сомнения терзали душу твоего отца, и, видно, неспроста.Собаки брешут — беды на носу.Единовластно ханша ГурбэсуВ округе всем и всеми управляет.Ты робок, Таян-хан, и мягкотел.Охота — твой единственный удел,Другого голова твоя не знает».

Не вняв увещеванью воеводы, самолюбивый Таян-хан надменно рек:

«Торчат в степи, что на востоке, и много возомнили о себе монголы. Их кучка жалкая до смерти запугала, согнала с отчины и в бегство обратила, и, наконец, свела-таки в могилу Ван-хана, потомка древлеславнейшего рода. Ужели всех прибрать к рукам они хотят, поставить хана своего над нами? Известно, что на небе два светила — луна и солнце; в их воле освещать небесный свод. Но как же можно на земле двум ханам сразу править?! Я непременно попленю монголов этих и в отчину свою их пригоню»*.

Но мать его на это возразила:

«Что пользы нам от них? Одна морока!Немытые тела их так смердят,Одетые в нестираный халат.Нет от монголов никакого прока.Нам приближать их вовсе не пристало.Вот разве только девок их отбить,Пригнать да хорошенько их отмыть —Могли б они коров доить, пожалуй».

На это Таян-хан сказал:

«Какие б ни были они, а все же мы пленниками их приведем к себе, колчаны их захватим».

Но тут все тот же верный воевода Хугсэгу сабраг предостерег его: «Не много ль на себя берешь, мой хан? Тебе ли говорить такое? Одумайся, прошу».

Надменный Таян-хан, не вняв ему, тотчас же отослал посла по имени Торбиташи к главе онгудов Алахуши дигитхури со словами: «Монголов кучка, что в степях восточных, кичиться стала силою чрезмерно. Так вместе повоюем тех монголов, их попленим, колчаны отберем. И выступай, мой Алахуши, немедля и будь в моей дружине правым краем».

Выслушал найманского посла Алахуши дигитхури и отослал с таким ответом: «Нет, не могу быть правым краем в твоей дружине».

И тут же вождь онгудов послал гонца по имени Юхунан с поклоном к Чингисхану и словами: «Найманский Таян-хан твои колчаны отобрать грозится. Мне предложил в его дружине правым краем быть. Я отказался — и Небо Вечное тому свидетель. Теперь же, зная замыслы его, я шлю гонца тебя предостеречь: будь осторожен, не дай врагу себя обезоружить»*.

Юхунан, посыльный Алахуши дигитхури, разыскал Чингисхана в урочище Тулгинчэгуд в окрестностях Тэмэн хээр, где он устроил облавную охоту. Выслушав онгудского гонца, здесь же, в урочище, собрались держать совет*, как быть, что делать.

«Отощали лошади у нас, воевать теперь не можем», — сетовали многие мужи. Но Отчигин ноён* им возразил: «Тоже мне нашли причину — кони, мол, их отощали. А мои — крепки и в теле. Разве смеем сложа руки мы сидеть, коли известие такое получили?!»

Отчигин ноёну вторя, Бэлгудэй ноён такое слово молвил:

«В живых остатьсяДа с колчанами вдруг расстаться?Стоит ли тогда за жизнь цепляться?Для достойного мужа, поверьте,Нет почетнее смерти,Чем сном забыться вечнымНа просторе степном, бесконечном.Верой в силы свои укрепляясь,Так найманы рекут, похваляясь:«Наш улус — обширный, пространный!..Многочисленны мы, найманы,И стада у нас так обильны,Род найманов — воинственный, сильный».На найманов ратью пойдем,Нападем на них, нападем.Все найманские земли займем.Не помешкает наша ратьЛуки, стрелы у них отобрать.Если мы нападем тотчас,Не успеют найманы от насИ свои табуны угнать.Побросают скарб, побегут,Даже ставку свою не свернут,Не успеют юрты убрать.В одиночку они и скопомПо лесным разбредутся тропам —Гибель каждого ожидает…Таян-хан набег замышляет —Слов коварных его не снесем,Нападем на него, нападем».

И одобрил Чингисхан речи Бэлгудэй ноёна, и, покончив с охотой, откочевал из Абжига худэхэриг, и стан раскинул в местечке Ор нугын хэлтгий хад, что на реке Халхин-гол. Подсчитав силы свои, разделил Чингисхан дружину свою на тысячи, на сотни и десятки и поставил над ними тысяцких, сотников да десятников.

А Додаю, Доголху, Угэлэ, Толуну, Бучарану и Суйхэту был пожалован чин высокий — чэрби*.

И, покончив с этим, занялся Чингисхан устроением личной караульной стражи — хишигтэна*, в коей было восемьдесят хэв-тулов — ночных охранников и семьдесят турхагов — гвардейских стражников дневной охраны.