Свобода или смерть: трагикомическая фантазия (сборник) - Леонид Филатов

…В следующую секунду они уже улепетывали вдоль по тротуару, целеустремленно тараня собой праздную толпу, точно небольшой кавалерийский эскадрон, срочно вызванный к месту боевых действий…

— Комсомольцы-ы, добровольцы-ы!.. — дурашливо пел им вслед Толик. — Мы сильны нашей верною дружбой!.. Сквозь огонь мы пройдем, если нужно!..

— Толя, не надо!.. — потянула его за руку Сильви. — Пойдем отсюда!.. Не хватало тебе в первый же вечер познакомиться с местной полицией!..

— Вот это свобода!.. — изумился Толик. — Когда «голубые» хватают тебя за задницу — никакой полиции рядом нет, а когда тебе хочется спеть задушевную русскую песню — полиция тут как тут…

…Пока Сильви забирала в рецепции ключи и почту, Толик с удивлением наблюдал, как с улицы вползала в холл престранная процессия. Это были молодые бритоголовые люди в длинных просторных одеяниях и в сандалиях на босу ногу, каждый держал в руках что-то вроде деревянной трещетки, звук которой отдаленно напоминал треск кастаньет…

— Это кришнаиты, — объяснила Сильви, перехватив недоуменный Толиков взгляд. — Они проводят марш мира. То есть путешествуют по разным городам и раздают пацифистские воззвания…

Проходя мимо Толика и Сильви, кришнаиты так низко склоняли головы и так почтительно здоровались, как если бы сегодня им посчастливилось встретить самого Кришну с супругой. Судя по тому, как спокойно отреагировала на появление пришельцев мадам Лоран, Толик понял, что эти странные люди тоже являются законными обитателями этого дома…

— Ты, наверное, очень устал… — сказала Сильви. — Но если завтра тебе не рано вставать, мы могли бы зайти ко мне и выпить кофе…

…Комната Сильви была под стать Толиковой и выглядела более чем скромно. На туалетном столике громоздились всевозможные пузырьки, баночки, коробки, вороха дешевой бижутерии. С настенного календаря глупо улыбался красавец в плавках, рекламировавший лосьоны от Диора. На диване валялись брошенные и забытые впопыхах блузки и юбки…

Необъятный и таинственный мир, полный огней и интриг, сузился до размеров обычного гостиничного номера, и ореол «блистательной парижанки» вокруг Сильви изрядно померк, но сейчас Толику это даже нравилось: «домашняя» Сильви казалась ему проще, понятней и ближе, с ней он чувствовал себя спокойней и уверенней…

— Послушай!.. — неожиданно для себя сказал Толик. — Сегодня я впервые прилетел в Париж… И первая женщина, которую я здесь встретил, была ты… Может, это судьба?..

— Я всего лишь соседка!.. — Сильви была явно не готова к столь фундаментальному прологу. — Роман с соседкой — это несерьезно. Вот если бы мы столкнулись на улице, в толпе…

— Даже если бы я прожил в Париже всю жизнь, — Толик продолжал настаивать на эпохальной интонации, — и встретил тебя перед самой смертью, ты все равно была бы для меня первой!

— Красиво!.. — смиренно согласилась Сильви. — Так мог бы сказать Мопассан. Правда, он сделал бы это втрое короче и не так патетично…

— У тебя есть кто-нибудь?.. — почти грубо спросил Толик. — Ну я имею в виду… друг или любовник… не знаю, как это у вас называется…

— А как ты думаешь? — Сильви все больше забавляла Толикова основательность. — Я вполне взрослый человек. Должна же у меня быть какая-то личная жизнь?..

— Так вот с сегодняшнего дня, — мрачно объявил Толик, — никакой личной жизни у тебя не будет. Теперь я буду — твоя личная жизнь. Я один.

— Толя!.. — Сильви даже всплеснула руками. — Да ты скрытый тиран!.. А как же все твои разговоры о свободе личности?..

— Свобода свободой, — без тени юмора сказал Толик, — а увижу здесь какого-нибудь козла — башку ему оторву, так и знай!..

Сильви расхохоталась. Толик некоторое время растерянно смотрел на нее, будто соображая, чем же он ее так рассмешил, а потом вдруг обхватил ее лицо ладонями и поцеловал прямо в смеющийся рот.

Среди ночи тишину дома прорезал истошный женский вопль, затем послышались сердитые мужские голоса. Беседа велась явно не в парламентарных тонах.

Сильви и Толик еще некоторое время лежали в постели, прислушиваясь к тому, что происходило в коридоре, а потом разом, как по команде, откинули одеяло и принялись одеваться.

Они успели как раз к финалу разыгравшейся драмы. Двое смуглых мужчин, явно южного происхождения, отчаянно жестикулируя, наскакивали друг на друга, точно два бойцовых петуха. Красивая рослая женщина — вероятно, тоже дитя экваториального пояса — пыталась утихомирить их как могла, но в результате только подливала масла в огонь. При всем своем лингвистическом невежестве Толик все-таки уловил, что перепалка шла на испанском.

Между тем коридор заполнялся людьми. Разноцветными стайками высыпали из своих комнат лилипуты. Степенной вереницей притопали кришнаиты. Появились еще какие-то люди, которых Толик видел впервые.

Внезапно один из спорщиков резко выбросил руку вперед — Толик даже не услышал звука удара, — и его оппонент кубарем полетел вниз по лестнице. Победитель швырнул вслед поверженному еще несколько темпераментных проклятий, после чего сгреб рослую красавицу в охапку и стремительно уволок ее в комнату. Так Толик впервые познакомился с Рикардо и Долорес.

Толпа квартирантов постояла еще некоторое время в оцепенении, а затем, словно очнувшись, задвигалась, завозилась, зашумела…

Сильви и Толик спустились на один лестничный марш. Пострадавший лежал без движения, уткнувшись лицом в пол. На светлом пиджаке его во всю правую лопатку расплывалось громадное кровавое пятно. В центре пятна торчал здоровенный нож…

— Боже мой! — ахнула Сильви. — Надо срочно вызвать врача и полицию. Может быть, его еще можно спасти!..

Неожиданно пострадавший слабо застонал, зашевелился и вскочил на ноги с резвостью, которой никак нельзя было ожидать от столь очевидного кандидата в покойники. Он осторожно завел левую руку за спину и, чуть поморщившись, рывком выдернул нож из-под лопатки. Затем аккуратно вытер его носовым платком и сунул во внутренний карман пиджака с таким видом, как если бы это была обыкновенная расческа. Видимо, сознавая необычность продемонстрированного им аттракциона, пострадавший счел необходимым обратиться ко всем присутствующим — а главным образом к Толику и Сильви — с пространной тирадой, в которой французская речь была густо перемешана с испанской.

— Он говорит, — с трудом переводила Сильви, — что не надо ни врача, ни полиции. Он не хочет для Рикардо никаких неприятностей. Кроме того, Рикардо пытается заколоть его уже не в первый раз, но, по счастью, все заживает на нем, как на собаке…

С этими словами пострадавший задрал рубашку и предъявил любопытствующим смуглый живот, на котором и в самом деле можно было увидеть множество шрамов.

— Рикардо его близкий друг, — продолжала переводить Сильви, — и соратник по борьбе. Но Рикардо очень ревнив.

Он постоянно ревнует всех к своей жене Долорес. Этот недостаток очень мешает ему как лидеру, и собратья по партии неоднократно говорили ему об этом…

Толпа квартирантов сгрудилась на верхней лестничной площадке и напоминала благодарную цирковую галерку, каждую секунду готовую взорваться овациями на любую хлесткую реплику шпрехшталмейстера.

— В заключение он хочет сообщить, — переводила Сильви, — что его зовут Хорхе Гонсалес. Он благодарит всех собравшихся за участие в его судьбе и считает, что, пока в отдельных людях есть сострадание к ближнему, человечество может рассчитывать на лучшее…

Несостоявшийся покойник церемонно раскланялся и исчез в темноте лестничного марша.

Лилипуты и кришнаиты зааплодировали.

…Утром Толик, довольный собой, стоял под душем. Сегодня ему нравилось все — нравилась погода, нравился Париж, нравилась Сильви, нравилась седенькая и чистенькая мадам Лоран с постоянно исходящим от нее слабым запахом пиццы, нравился весь этот суматошный дом, густо населенный эксцентричными фантомами из всех стран света, а самое главное — нравился себе и сам Толик, нравился глубоко и принципиально.

Вот он стоит, по пояс отраженный в запотевшем зеркале, совсем еще не старый мужчина с далеко не дряблыми мышцами, а если хорошенько выдохнуть воздух, то исчезнет и намек на грядущее пузцо, а если обратиться к хорошему стоматологу, то можно будет улыбаться обеими сторонами рта сразу… Нет-нет, сегодня Толик решительно себе нравился. Решительно и бесповоротно.

Зазвонил телефон. Толик выключил воду, подхватил полотенце и, наспех задрапировавшись, выскочил из ванной. В трубке любезно застрекотали по-французски, и Толик успел уже было приуныть, как вдруг в картавом мусоре чужой речи остро сверкнуло родное словечко «Моску».

— Да-да! — закричал Толик по-русски. — Это я заказывал Москву! — и, спохватившись, добавил: — Уи, уи, сэ муа! Мерси, мадемуазель! — В трубке что-то пискнуло, а потом послышался голос Евпатия.