Дрожь в основании ада - Дэвид Вебер

пленный, прикованный цепями к этой грязной палубе, все, что он мог делать, это слушать, пытаясь понять, что происходит, только на слух.

Больше не было ни залпов, ни взрывов, и, конечно же, это должно было быть хорошим знаком. Но он и его люди слишком много пережили от рук Тимити Мейкина, чтобы испытывать оптимизм. Кем бы он ни был, шулерит был самым свирепым фанатиком, какого когда-либо производила инквизиция, и ему уже был вынесен смертный приговор, если он попадет в руки чарисийцев. Если бы он был в состоянии…

Что-то треснуло над головой. Прочная палуба приглушала шум, но это звучало как выстрел из пистолета или винтовки, и Варней почувствовал, как напряглись мышцы его живота, когда он попытался понять, что произошло. В этот момент он почувствовал себя еще более беспомощным, чем тогда, когда его и его людей впервые приковали здесь. Они были так близко, спасение было так близко, но если их похитители решат…

Что-то врезалось в корабль, проехав рядом со скрежещущим грохотом обшивки, который потряс «Продигэл лэс» до самого киля. Весь корабль пошатнулся, а затем над головой раздался топот ног, несущихся по палубе. Десятки ног — десятки ног!

А потом раздался единственный голос, чарисийский голос, который выкрикнул всего три слова:

— Флот здесь, ребята!

По правде говоря, — подумал позже Хорейшио Варней, — они должны были слышать радостные возгласы из трюма «Продигэл лэс» всю дорогу до дома в Теллесберге.

II

КЕВ «Чихиро», 50, залив Горат, королевство Долар, и Храм, город Зион, земли Храма

— и я имею честь оставаться самым смиренным и покорным слугой его величества, и так далее, и так далее, — закончил Ливис Гардинир, откинувшись на спинку стула, в то время как ручка Мартина Вануика скользила по листу бумаги перед ним. Было поздно, и они вдвоем работали с середины дня. Лампы, свисающие с палубы, отбрасывали мягкий свет на его дневную каюту, а у локтя графа стоял заслуженный полупустой стакан виски. Он подождал, пока Вануик закончит писать, затем выпрямил свой стул и наклонился вперед над столом, положив руки на промокашку.

— Перечитайте это, пожалуйста, — сказал он, закрыв глаза, чтобы сосредоточиться, пока слушал.

— Конечно, милорд.

Вануик нашел первый лист длинного отчета и откашлялся.

— От Ливиса Гардинира, графа Тирска, с борта корабля его величества «Чихиро», стоящего в бухте Горат, девятого сентября восемьсот девяносто седьмого года Божьего, его светлости герцогу Ферну. Приветствие. В соответствии с вашей просьбой я пишу, чтобы сообщить вам о выводах, которые мои офицеры и я сделали из нашего осмотра захваченного броненосца, находящегося сейчас в бухте Горат. Боюсь, что даже самый поверхностный анализ должен предполагать, что…

Кто-то резко постучал в косяк двери каюты.

Глаза Тирска распахнулись в мгновенном раздражении, но раздражение почти так же быстро сменилось чем-то гораздо более близким к беспокойству, когда он увидел коммандера Алвина Хапара, стоящего в открытом дверном проеме, и выражение лица Хапара было застывшим.

— Прошу прощения, что прерываю, милорд.

— Почему-то сомневаюсь, что ты прервал бы меня, если бы это не было важно, Алвин. — Тирск слабо улыбнулся. — Полагаю, это ваш вечер покера на борту «Кэрейджеса».

Его вылазка не вызвала ответной улыбки у Хапара, и граф выпрямился в кресле.

— Очень хорошо, Алвин. Что привело тебя сюда?

— Сторожевой катер сообщает, что в гавань только что вошло судно, милорд, — сказал Хапар, очень спокойно встретившись с ним взглядом через стол. — Это «Продигэл лэс».

* * *

— Какие последствия это может иметь для молодого Мичисина и других, милорд?

Было утро. Ранний солнечный свет отбрасывал яркие линии, танцующие над головой, отражаясь от воды гавани и преломляясь в кормовых окнах, и еще больше солнечного света лилось через окно в крыше каюты. Граф Тирск стоял, прислонившись плечом к переборке и скрестив руки на груди, лицом к епископу Стейфану Мейку. Он не спал большую часть ночи, и его глаза были налиты кровью, а голос звучал хрипло от чего-то большего, чем просто усталость.

— Пока не могу ответить на этот вопрос, Ливис. — Мейк сидел в одном из кресел графа, его волосы блестели на солнце, как настоящее серебро, но его обычно живые карие глаза были мрачными, а выражение лица — тревожным. — Еще слишком рано говорить. Первые семафорные сообщения достигли Зиона всего час или около того назад. Уверен, что великий инквизитор… рассматривает их даже сейчас, когда мы говорим, но вы знаете столько же, сколько и я, о том, как, вероятно, отреагирует инквизиция.

Тирск начал огрызаться в ответ на это, его собственное выражение лица было сердитым. Но он остановил себя. Отчасти из благоразумия, но в основном потому, что Стейфан Мейк не был тем человеком, который пробудил этот гнев. Поэтому вместо того, чтобы выместить свой гнев на вспомогательном епископе, он выпрямился и заставил себя быстро обойти каюту. Он остановился, дойдя до кормовых иллюминаторов, затем остановился, глядя через взъерошенную ветром воду гавани на стоящий на якоре «Продигэл лэс».

Торговый галеон стоял на якоре, как чумной корабль, охраняемый не менее чем тремя вооруженными катерами, на всех развевался золотой скипетр Церкви Ожидания Господнего, а не знамя королевского доларского флота. На носу каждого