Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов

— государственное предприятие, а не частный огородик, где можно тишком прихватить лишних пару соток — авось никто не заметит. Совхозу дана государством определенная площадь, составлен, утвержден и закреплен официально план угодий, на котором основаны все дальнейшие расчеты и отчеты. Откуда тут лишку взяться?

Даулетов вспомнил план-карту, что висит у него в кабинете. Контуры хозяйства отдаленно напоминают натянутый лук, широкий сектор круга. Там где у лука тетива, пределы «Жаналыка» обозначены толстыми, как палки, линиями — здесь граница с соседними совхозами. А там, где должна быть дуга лука, линия тоненькая, как нитка, — здесь угодья выходят в песчаную степь. В принципе можно двинуть поля в степь, но нужно обводнить землю, провести каналы, арыки, дренажные коллекторы — огромная работа, требующая средств, мощностей, времени. Но в документах о ней ни слова. Отвоевать землю у полупустыни — это подвиг, а подвига незачем стыдиться, незачем совершать его втихомолку, тайком. Да и Сержанов не из скромников. Уж если гараж на три машины открывался с такой помпой, то можно представить, каким торжеством должно было стать освоение новых земель.

«Странно, странно все это», — думал Даулетов, но теперь ему уже было совершенно ясно: скрытые поля есть. Но сколько их? Как обнаружить спрятанные земли? Провести обмер? Но с этим в одиночку не справишься. Засечь по спидометру? Но шоссе в ту сторону нет, туда идут лишь проселки, они петляют да к тому же и обновляются каждое лето, по проселкам не вычислишь. Надо бы найти какой-то ориентир на карте рядом со степной границей и считать, привязываясь к нему.

Тем временем их «газик» подъезжал к строящейся ферме, что возводилась на отшибе: подальше от аула, поближе к магистрали. Уже свернули с трассы к объекту и тут увидели встречный грузовик, груженный досками.

— Стой! — крикнул Даулетов и, подойдя к шоферу, полюбопытствовал: — Маршрут не перепутал?

— Чего? — прикинулся шофер грузовика.

— Доски, говорю, на стройку надо везти, а не со стройки.

Долговязый тощий парень, сидевший рядом с водителем, вылез из кабины и, заискивающе улыбаясь, подошел к Даулетову:

— Жаксылык-ага, ассаламу-алейкум. Не узнаете? Я ведь табельщиком у Елбая Косжанова. Вот купил, — махнул рукой в сторону кузова, — и везу.

Даулетов, словно не замечая табельщика, крикнул шоферу:

— Поворачивай!

— Что я вам? — озлился шофер. — То туда, то сюда...

— По-во-рачивай!!

— А мне-то что, — сказал вдруг шофер с таким презрительным равнодушием, что для полноты выражения его лишь плевка недоставало. — Я поверну... Пожалуйста...

Пока Даулетов садился в кабину грузовика, пока шофер разворачивал машину, табельщик все суетился, приговаривая: «Жаксылык-ага! Я же свой. Я ж не чужой. Жаксылык-ага...»

Подъехали к ферме. Сторож, сидя на пустом ящике, ел дыню.

— Где люди?

— Обед у нас.

«Что за чертовщина, — подумал Даулетов, — третий час езжу, куда ни попаду — всюду обед».

— Вы продали доски?

— Да как же могу? — изумился сторож. — На это есть прораб ПМК.

— Сгружайте, — приказал Даулетов, но ни шофер, ни долговязый табельщик и не думали подчиняться. Тогда он сам полез в кузов, Реимбай за ним и, открыв два борта, начали спихивать доски на обе стороны.

— Поаккуратней, — заметил сторож, — а то поломаются.

«Что за люд такой? — злился Даулетов. — Крадут — хоть бы хны, а тут жалко стало».

— Вы лучше позовите ко мне прораба.

По виду стройка больше напоминала разрушение. Недостроенная стена, неровная, клочковатая, словно обвалившаяся. Под ней груды наполовину битого кирпича. Какие-то панели разбросаны на земле. И кучи застывшего раствора как огромные лепёхи сухого кизяка.

Прораб шел медленно и неохотно. Был он узкогруд и узкоплеч, но несоразмерно большой живот нависал над ремнем низко опущенных брюк: будто арбуз под рубахой спрятан.

— Почему такой развал? — Даулетов спрашивал зло и строго.

Прораб же отвечал спокойно и даже с ленцой.

— А как красиво ни складывай, все равно потом разбирать.

— Так ведь портятся же материалы! — директор кивнул на груды битого кирпича.

— А это уже не мы, это транспортники виноваты, — пояснил прораб все так же безмятежно. — Шоферу что? Он подкатил, свалил — и обратно. «Мне, — говорит, — за ездки платят, а не за простой».

Даулетов понял, что толковать с прорабом бессмысленно. Тот чувствовал безнаказанность, потому и цедил сквозь зубы. Не нравится, как мы работаем? Перезаключайте договор с другой ПМК. С какой? А это уже нас не касается. Продал доски? Ну и что? До пятидесяти рублей дело неподсудное, можно применять только административные меры. А тут как раз до пятидесяти — ровно сорок пять. Всё, взятки гладки, дорогой товарищ директор. Может, что еще хотите спросить?

Понял это Даулетов и не стал ни о чем больше расспрашивать, лишь, показав на долговязого табельщика, бросил на прощание:

— Верните деньги вон тому.

— Вернем, — так же лениво согласился прораб.

В конторе Жаксылык был только около четырех. Не успел он усесться за стол, как в кабинет вошел Сержанов и, поздоровавшись, спросил:

— Что думаете делать с Ермуратовым?

— Кто это?

— Табельщик у Косжанова.

«Значит, уже донесли, — понял Даулетов. — Когда успели? Хорошо налажена у него связь».

— Гнать думаю, а вы что посоветуете, Ержан-ага?

— Не спешить.

— Зачем же тянуть, дело ясное.

— Погодите. Это вы сейчас начальник. Пока пересменка. Одна страда кончилась, другая не началась. А пойдет уборочная — и вы будете от всех зависеть. И от Косжанова, и от Ермуратова — от всех.

— Вот и не хочу в такую пору зависеть от жуликов.

— Какие все стали праведники и законники! — Сержанов начинал нервничать. — А знаете, по сколько люди вкалывают в страду? По десять — двенадцать часов. А сколько допустимо по закону? В уборочную — девять, как исключение. Что, сверхурочные платить станете? Нет, разоритесь. Для того чтоб заставить людей вкалывать на износ, их нужно либо устрашить, либо ублажить. Устрашить вы не сможете — характер не тот, норова нет. Значит, ублажайте. А вы что делаете? Хотел человек веранду пристроить