Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Петляя между участками, по узкому проселку «газик» пробирался обратно к центральной усадьбе, к конторе. Встречную машину заметили издали по облаку пыли.
— Кого ж это сюда несет? — спросил Даулетов, спросил просто так, чтобы прервать молчание. Его водитель не любил ездить молча и сейчас сидел явно огорченный. — Черт гонит или бог шлет? А, Реимбай?
— Подъедем, поглядим.
При сближении оба «газика» сбросили скорость и остановились дверца к дверце — обычай степных шоферов. Во-первых, перекинуться хоть парой слов, расспросить, как там дорога впереди. А во-вторых, подождать, пока осядет пылища, — кому в нее нырять охота?
— Жаксылык Даулетович! — голос был звонким, возглас неожиданным, и не успел Даулетов опомниться, как перед радиатором машины увидел смеющуюся женщину.
— Шарипа!.. — он выскочил из кабины. — Каким ветром?
— Морским, Жаксылык Даулетович, морским. — И тут же пояснила: — На Арал в экспедицию.
— То-то я гляжу — принарядилась, как на свидание.
На Шарипе было простенькое голубое платье, но с большим отложным воротником, чем-то напоминавшее матроску. В таких нарядах разгуливали девушки в фильмах по чеховским рассказам. Ныне такой покрой, кажется, не в моде (впрочем, что касается женской моды, то тут Даулетов полный профан — он и сам знал об этом и, честно говоря, почему-то даже немного гордился своей неосведомленностью), но Шарипе платье шло.
— Нравится? — она засмеялась и на секунду приняла какую-то манерную позу. — Сама шила.
— Прямо невеста. Невеста Арала.
Шарипа вмиг сникла, погрустнела, и Жаксылыку стало неловко: вот ненароком задел женщину, напомнил, что заневестилась, засиделась в девках, а ведь, может, и не без его вины, хотя в чем та вина, он и сам не знал, но подозревал тайком, что есть она. Но на сей раз ошибся.
— Невеста — хорошо! — сказала Шарипа. — Вдовой бы не стать.
— До этого, надеюсь, не дойдет.
— И я надеюсь. Но годы просидеть рядом с умирающим — тоже не радость, согласитесь.
— Уже лечим, Шарипа. — Тут Даулетов по-армейски вытянулся и, приложив руку к полям шляпы, отчеканил: — Разрешите доложить, товарищ гидролог. Ваше приказание выполнено: расход воды в «Жаналыке» доведен до нормы.
— Благодарю за службу, — подхватила она шутку. — Знаю, Жаксылык Даулетович, и действительно благодарна.
Сидевший в кабине Реимбай ерзал и маялся. Разговор происходил рядом с открытой дверцей, и он чувствовал себя так, будто подсматривает и подслушивает что-то недозволенное. Жаксылыку и Шарипе казалось, что они не говорят ничего такого, но Реимбаю, человеку постороннему, по мельчайшим приметам — интонации, мимике, жестам, взглядам, переминаниям с ноги на ногу, да мало ли по чему (он бы и сам не смог ответить — почему именно) — было ясно: нечто давнее, скрытное, запретное связывает директора с этой красивой веселой женщиной. И за каждым словом их разговора таится другой, невысказанный смысл.
— Так, значит, на море? Надолго ли?
— Месяца на два.
— Ничего, Арал близко.
— Южный близко, а Северный вон где. Да, кстати, — переменила тему Шарипа, — как там мой дядя Ержан-ага?
— Ого! Теперь уже дядя, а то был просто «брат отца». Помирились они?
— Возможно, отец на какое-то время переберется к дяде. Я даже рада буду. — И тут же поспешила пояснить свои слова, поскольку во взгляде Даулетова увидела и вопрос, и надежду, и настороженность: — Рада потому, что отцу одному и скучно и, главное, трудно. А тут все-таки и люди, и уход. Вернусь, заберу его обратно. — И заторопилась: — Ну, прощайте. Пора.
— До свидания.
Эту обычную прощальную фразу Даулетов произнес так, что выделил слово «свидание». Он не собирался этого делать, как-то само собой вышло. Шарипа уловила второй смысл сказанного. Посмотрела удивленно, но была в ее взгляде и надежда и даже благодарность. Или это лишь почудилось? Как бы там ни было, но ответ ее прозвучал, как показалось Даулетову, печально.
— Теперь уж не скорого.
— Но и не так долго ждать — два месяца.
— Сколько воды утечет, — оба рассмеялись двусмысленности выражения и расселись по своим машинам.
Давно исчезли, растворились в знойной дымке и голубое платье в окне «газика», и сам «газик», и пыль, поднятая его колесами, а Даулетов все как бы продолжал разговор, досказывая, переиначивая, домысливая и то, чего не было. После прошлой их встречи он думал о Шарипе. Не очень часто — дела, суета, текучка, — но все же думал. И, вспоминая ее, грустил, как грустят о несбывшемся когда-то, а теперь уже несбыточном. И грусть была ему приятна. Видимо, человеку для ощущения полноты жизни нужны не только приобретения и находки, но и упущения, и безвозвратные потери. Нужно человеку, чтоб было в его судьбе нечто такое, о чем можно сожалеть, печалиться, за что можно и корить себя, но вот вернуть утраченное уже нельзя.
