Труды - Антоний Блум

Как вы относитесь к теории перевоплощения? Все-таки одна ли жизнь у человека по христианству?

Перевоплощение, ряд последовательных жизней – нечто, чего я совсем не могу принять, я в это не только не верю, а как-то решительно протестую внутренне. В христианском мировоззрении нет никакого места для множества жизней и перевоплощения. Так думать можно, во-первых, если рассматривать каждого человека как единицу, оторванную от человеческого рода, чья судьба совершенно отдельна от судьбы его предков и его потомков. Второе – это в своем роде отрицание единственности и неповторимости данной личности. В-третьих, думаю, дело не так просто, как представляется. Можно ли сказать, что в христианском представлении жизнь человека кончается с его земной смертью? Думаю, что так сказать нельзя, потому что, проживши даже самый короткий срок, человек оставляет в жизни других людей след, как бы бросает в почву семя, которое будет прорастать еще очень долго.

Говоря уж очень не богословски, есть басня Крылова, где описываются два человека: один – убийца, другой – писатель, автор средней нравственности романчиков, скажем так{332}. Оба умерли и кипят в смежных котлах. И вот в процессе кипения писатель оказывается на поверхности, смотрит через край в котел своего соседа, думая: меня-то так кипятят – каково же ему, убийце? И оказывается, что убийца лежит в теплой воде и наслаждается отдыхом. Писатель тогда зовет дежурного беса, говорит: «Что за порядки у вас, безобразие! Я написал только несколько мерзких романчиков, а вы меня так круто кипятите, а он убил человека – и вы ему даете спокойно лежать в теплой воде, как в ванне. Что это значит?» А дежурный черт ему отвечает: «Это намеренно. Понимаешь, он в момент ярости убил человека – так мы его вскипятим, а потом даем немножко отойти. А тебе каждый раз, когда кто-нибудь покупает один из твоих романов, мы прибавляем по полену».

Конечно, в такой форме это кажется совершенно не богословским, но возьмите это более серьезно. Скажем, четыре евангелиста написали Евангелия, на основании этих Евангелий миллионы людей нашли Христа и начали совершенно новую жизнь. Можно ли сказать, что жизнь Матфея, Марка, Иоанна и Луки кончилась в день их смерти? Их слово звучит через столетия, их влияние продолжается через столетия, есть люди, которые являются, как говорится в тропаре русским святым, плодом их сеяния{333}. Нельзя оторвать человека, обратившегося через слово проповеди, от проповедавшего; человек, который услышал живое слово и стал святым, – плод этой проповеди.

Если взять другой пример: французский второстепенный писатель Гобино написал в свое время книгу о неравенстве человеческих рас{334}. Его романы и рассказы мало читаются, а это его произведение никем не читалось до дня, когда Гитлер прочел – и вдохновился. Можно ли сказать, что Гобино никакой ответственности не несет за то, что, прочитав его книжку, Гитлер выработал целую систему неравенства, которая повела от одного к другому ко всему тому, о чем мы знаем? Так что в жизни человека его ответственность продолжается до Страшного суда, до дня, когда вся история будет закончена.

То же самое можно сказать и о нашей наследственности, о прошлом. Каждый из нас по наследству получает свойства тела и души от всех предков, начиная от Адама и Евы. Но мы получаем иногда свойства не хорошие и не плохие: от нас зависит, что мы из них сделаем. Скажем, ты унаследовал обостренную чуткость. Это может в тебе – в значительной мере по твоему выбору – сделаться способностью глубоко сострадать, сочувствовать, понимать или, наоборот, легко раздражаться и отбрасывать людей. И в тот момент, когда ты сделал этот выбор, ты поляризовал эту возможность, и все, кто тебе передавал из рода в род эти свойства, оказываются перед катастрофой: ты взял их наследие и изуродовал его. То же самое можно сказать и в обратную сторону. И мне кажется, в поддержку такого взгляда можно взять тот факт, что два из Евангелий дают нам родословную Христову (Мф 1:1-16; Лк 3:23-38). Это не напрасно. Он унаследовал все то, что человеческий род из поколения в поколение приносил Богу как дар. Среди Его предков есть и святые, и грешники, есть и добро, и зло, но это все перемололось до момента, когда вдруг, наконец, созрело время, – Его человеческая личность была для Него как бы приготовлена.

Так что я думаю, что в этом отношении нельзя судить о жизни какого бы то ни было человека раньше, чем вся история не будет окончена. И не только такими рядами предков и потомков, но даже вширь, потому что мы все друг друга встречаем, все друг на друга накладываем какую-то печать и каждый человек, который слышит слово, его или воспринимает, или отвергает, берет на себя ответственность и этим либо осуждает, либо оправдывает говорящего. В какой-то момент мы все станем перед Богом в очень тесной круговой поруке. И мне кажется, что совершенно не нужно усложнять или искажать христианское учение идеей перевоплощения, потому что мы думаем в порядке человеческого рода, а не отдельных особей, которые как бы просто вертикально имеют свою личную судьбу безотносительно других.

Молитвенное предстательство{335}

Я попробую сказать о предстательстве то, что мне кажется важным, чтобы связать это понятие с жизнью. Для начала отмечу: в приходской практике, как и в общественной жизни, предстательство почти всегда понимают и осуществляют в форме молитвы, то есть благочестивого обращения к Богу, когда Его просят что-то сделать в ситуации, которая представляется полной боли или как будто требующей Его вмешательства. И очевидно, что суть такого обращения – предстательство.

Но мне кажется, что очень важно нам понять, – особенно в нашу эпоху, когда человеческая солидарность осознана всеми, когда понятие ответственного соучастия стало основоположным, – что предстательство начинается не в тот момент, когда мы обращаемся к Богу с молитвой, а чуть раньше, и начинается оно с готовности взять на себя ответственность.

Вероятно, все вы знаете, что латинское intercedo, «предстательствовать», не означает «молиться», но «сделать шаг», «вступить в сердцевину ситуации». Предстательствовать означает встать там, где конфликт, встать между двумя сторонами противостояния. И это очень важно, потому что только при таком условии наше предстательство имеет вес. Мы заняли ответственную позицию, и наша молитва состоит не в том, что мы изложили перед лицом Божиим какую-то нужду, – мы сами здесь, предстоим и готовы к тому, что наше присутствие окажется решающим или, во всяком случае, значительным.

С этой точки зрения есть большая разница между тем, кто делает такой шаг, ставящий его в сердцевину ситуации протеста, напряжения, насилия, и тем, кто готов стать посредником или попытаться найти условия компромисса. Посредник остается снаружи. Он пришел извне, он обладает объективностью равнодушия, он может оценить ситуацию и вместе с тем остаться вне ее. Он будет посредничать от одного к другому, пытаясь найти условия соглашения, а потом уйдет. Предстательство предполагает не такое отношение.

Образ, который мне приходит на ум, мы находим в Книге Иова, в конце девятой главы. Иов доведен до отчаяния, раздавлен тем, что его друзья говорят ему о Боге и чего он не может принять, потому что у него сыновнее сердце и он не может думать, будто Бог поступает просто по произволу. И в какой-то момент Иов восклицает: где же тот, кто встанет между мной и Судьей моим, кто положит руку свою на Его плечо и на мое плечо? (Иов 9:33). Вот в чем предстательство, вот чего ожидал Иов! Не того, кто со стороны или мимоходом попытался бы сблизить противостоящие стороны, а того, кто встанет в самую сердцевину ситуации и протянет руки к обеим сторонам, чтобы их соединить.

Этот образ мы видим осуществленным в истории через воплощение Христа. Он, Христос, пришел, встал в самой сердцевине этого безысходного противостояния, этого как будто неразрешимого конфликта. Он сумел встать в сердцевине ситуации, потому что в Нем сошлись оба элемента конфликта: Он человек и Он Бог. Он Сын Человеческий и Он Сын Божий. Он Слово воплощенное, полнота Божества во плоти, и конфликт разрешается в этой плоти, в которой обитает полнота Божества.

Но в этом исходе две стороны. С одной стороны, конфликт до конца разрешен во Христе в том смысле, что Он совершенный человек, и человек, не разлучившийся от Бога, свободный от греха. С другой стороны, этот конфликт поражает Христа в Его целостности, потому что в Своей человеческой плоти Он умрет из-за Своей двойной солидарности. Душа Его скорбит смертельно (Мк 14:34), Он повешен на кресте, Он отвержен из града человеческого и в момент предельного ужаса, охватившего Его вследствие солидарности с падшим человеком, Он испускает крик отчаявшегося человечества: Боже Мой, Боже Мой! зачем Ты Меня оставил? (Мк 15:34).