Трудное примирение - Линн Грэхем

— Да, но…

— И мы не принимаем никаких мер, чтобы предотвратить последствия, — совершенно спокойно напомнил он.

Только теперь Кэтрин наконец поняла, в чем дело. Ее потрясло, что такая важная вещь могла совершенно вылететь у нее из головы. У нее не было ни одной контрацептивной таблетки. Ну да, она больше их не принимает. А ведь когда-то она впадала в настоящую панику, стоило ей спохватиться, что она забыла их принять. Если бы Люк знал, сколько раз они могли попасться, возможно, он почувствовал бы себя примерно так же.

Эти воспоминания всколыхнулись в ее душе, когда Люк заговорил о ребенке, будто это было естественнейшей вещью на свете. Хотя, конечно, так оно и есть… если ты замужем. Во всяком случае, ее первая реакция, ее испуг вполне объяснимы. Но теперь ей придется привыкать к иному взгляду на потомство.

Совершенно не замечая, что в ней происходит, Люк ласково обнял ее за плечи и прижал к себе.

— Разве ты не заметила этого упущения? — спросил он нежно.

— Нет, — пробормотала она, инстинктивно чувствуя за собой вину.

— Я хочу завести детей, пока еще достаточно молод, чтобы получать от них удовольствие.

В голове у нее промелькнуло, что он мог хотя бы сказать ей об этом, прежде чем принять такое решение. Но почти сразу же перед глазами возник манящий образ — вот она носит под сердцем его ребенка! Это ощущение захватило ее, и обида улетучилась.

— Да, — задумчиво согласилась она. Люк нежно погладил ее плечо.

— Я знал, что ты со мной согласишься. Теперь, вместо того чтобы с жадностью заглядывать в чужие коляски, ты сможешь посвятить себя собственному ребенку.

— А я так делаю? — шепнула она.

— Делаешь, — усмехнулся он.

Все, что имело отношение к детям, прежде не вызывало у Люка ничего, кроме неприязни. Естественно, что ей оставалось только дивиться его внезапному желанию. Но стоило ей подумать минуту-другую, как все встало на свои места. Люк вступал в брак с тем же чувством, с каким начинал всякое новое дело, то есть ждал от него совершенно определенных вещей. Ему нужен наследник, вот и все. Нельзя создать империю, если нет династии. Но она все еще не могла заставить себя улыбнуться, как и не могла избавиться от непонятной тревоги.

Это противоречило здравому смыслу. Она любит Люка. Она любит детей. В чем же проблема? Но тревога не оставляла, в висках у нее стучала кровь. А когда зазвонил телефон, стоявший на столике, и Люк нетерпеливо схватил трубку, она вздрогнула и почувствовала приступ дурноты.

Люк совершенно спокойно заговорил по-японски с уверенностью человека, владеющего дюжиной языков. Он нахмурился, а когда положил наконец трубку, со вздохом сказал:

— Дела. Придется пойти в дом, надо кое-кому позвонить. Вернусь, как только отделаюсь.

Солнечные блики на поверхности воды в бассейне в нескольких шагах от нее слепили глаза. А когда легкий ветерок поднимал рябь, зрелище становилось почти гипнотическим. Кэтрин ни о чем не могла думать, голова просто раскалывалась. Она с опозданием поняла, что, вероятно, слишком долго пробыла на солнце.

Тут ее дремотное состояние нарушил какой-то звук. Из-за деревьев выбежал ребенок. Он быстро перебирал своими пухлыми ножками, торопясь за убегавшим мячом. Он мчался прямо к воде, и Кэтрин в испуге вскочила. Но он успел схватить мяч до того, как тот скатился в воду. Тут же на склоне, ведущем к замку, появилась одна из служанок, которая тоже бежала вниз.

— Scusi, signorina, scusi! — закричала она, горячо извиняясь за вторжение, и схватила ребенка на руки. Он яростно вырывался. Когда его уносили с его драгоценным мячом в руках, у Кэтрин перехватило дыхание.

Ее словно ударило по голове. Она оцепенела от ужаса. Дэниэл… Дэниэл! Когда она пришла в себя, прелести роскошного, отделанного мрамором бассейна больше не существовало.

Вцепившись в телефон, она набрала внутренний номер. Секретарша взяла трубку.

— Это мисс Пэрриш. — Голос у нее так дрожал, что ей пришлось прокашляться. — Узнайте, пожалуйста, номер телефона в Лондоне и соедините меня. Это срочно, — выпалила она, напрягаясь изо всех сил, чтобы вспомнить девичью фамилию Пэгги и ее адрес.

Дрожа, точно жертва катастрофы, она успела сесть, прежде чем ноги ей окончательно отказали. Что же это за мать, которая может забыть о своем ребенке? «Боже милостивый, хоть бы я проснулась, хоть бы этот кошмар оказался сном», — молилась она.

Телефон зазвонил.

— Алло? Алло? — раздался голос Пэгги.

— Это Кэтрин. Дэниэл с тобой?

— Он пошел за сеном. Я тут совершенно замучилась с этими перестановками, — тараторила Пэгги. — У нас телефон дня два не работал, а мы и не знали. Ты, наверно, просто с ума сходила, пытаясь дозвониться?

— Да, но…

— Да чего тебе волноваться, — со своей обычной нетерпеливостью перебила Пэгги. — Я несколько раз пыталась позвонить тебе из будки в деревне, но тебя не было. Ты, наверно, истоптала там все тротуары, пытаясь найти работу, если место у миссис Энсти тебе не подошло.

— Я…

— У Дэниэла все прекрасно. Погода отвратительная. Мы вот собирались сегодня ночевать в палатке, но если ты хочешь с ним поговорить, то, конечно…

— Нет-нет, все нормально.

Меня похитили. Я в Италии. Завтра я выхожу замуж. Сказать такое было невозможно. Пэгги решила бы, что ей самое место в сумасшедшем доме. Как бы там ни было, надо успеть вернуться до того, как они приедут в Лондон. Никто не должен ничего знать, решила она в первом приступе отчаяния.

— Кэтрин, туг кто-то приехал. Ух, какая потрясающая машина. Я могу тебе перезвонить?

— Нет… нет. Я не дома… Я звоню из другого места. Поцелуй от меня Дэниэла.

Она бросила трубку, точно та жгла ей руку, и побрела к шезлонгу.

Все ужасные, абсолютно непростительные события последней недели обрушились на нее. Ее колотило, трясло, крутило. Унижение выписывало в душе огненные письмена. Дальше уже падать некуда — после всего, что Люк с ней сделал.

Пока она не имела возможности узнать, что с ней случилось, он продумал свой чудовищный план. Этого человека с характером Борджиа хлебом не корми, только дай ему интриговать и подстраивать хитроумные ловушки. Для него это было не сложнее, чем украсть конфету из-под носа у ребенка. Ребенка. Ребенка'. От этих мыслей она побледнела, ее бил озноб, она ничего не могла с собой поделать.

Целую неделю она не подозревала, что потеряла четыре года жизни. Он не оставил в пределах ее досягаемости ничего, что могло бы пробудить ее память. На милю вокруг не было ни газет, ни телевизора, ни календаря.

Все до последних мелочей было учтено самым хладнокровным, расчетливым образом. Все это было дело рук Люка. И он ни разу не ошибся. Ей бросили наживку, она заглотнула крючок, и ее вытащили, как рыбку. Только у рыбы, наверно, больше развит инстинкт самосохранения. Рыба не станет сама карабкаться вверх по леске, не будет мазохистски спешить наткнуться на нож, вспарывающий ей кишки, и поглядывать на шипящую на огне сковородку… именно то, что она и делала.