Орленев - Александр Мацкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
женный упрек в адрес московских газет, сообщивших, что пред¬
ставители труппы Литературно-артистического кружка, побывав¬
шие па репетициях «Царя Федора» в Художественно-Общедо¬
ступном театре, «пришли в такое умиление», что отложили свою
постановку и будут ее переделывать по московскому образцу.
Автор спешит опровергнуть ничем не обоснованные слухи: «Га¬
зеты, хотя и говорят об этом весьма убежденно, но тем не менее
заблуждаются... Постановки обоих театров резко отличаются
друг от друга, начиная с понимания центральной фигуры траге¬
дии и кончая мелочными подробностями»,—пишет «Новое
время». И более того, «дирекция Литературного кружка, вполне
сочувствуя московскому предприятию, интересуясь его серьезной
режиссерской работой, решительно не согласна с теми приемами,
с какими подошли москвичи к постановке трагедии Толстого.
Впрочем, во всем этом нетрудно будет убедиться при исполнении
«Федора» в Москве и Петербурге» 5.
В этой атмосфере ожиданий, намеков, слухов, нервного ажио¬
тажа, борьбы самолюбий, скрытой и явной полемики в понедель¬
ник 12 октября 1898 года в суворинском театре состоялась премь¬
ера «Царя Федора» с участием Орленева.
С той минуты, как открылся занавес и князь Андрей Шуй¬
ский обратился к боярам (в тексте пьесы — к духовным лицам)
с планом антигодуновского заговора, зал насторожился. Пока что
это был эффект чисто внешний.
Существуют разные мнения по поводу изобразительной сто¬
роны спектакля «Царь Федор» в суворинском театре. Газеты
дружно признали ее образцовой, в разных версиях повторяя, что
картины русской истории впервые на петербургской сцене приоб¬
рели такой очеловеченный и обжитой вид. Критик «Новостей и
Биржевой газеты» с несколько эксцентричным для тех лет псев¬
донимом Импрессионист уверял читателей, что со времен гастро¬
лей Мейнингенской труппы он не видел более тщательной и вер¬
ной духу истории постановки6. На основе этих триумфальных от¬
зывов одиннадцать лет спустя в ретроспективном обзоре журнал
Театра Литературно-художественного общества в Петербурге7,
описывая блеск декораций и костюмов в «Царе Федоре», с при¬
знанием отметил вкус и такт художника И. Суворова — знатока
русской старины. По словам летописца театра, все декорации
в трагедии были «интересны и эффектны», а художественное
изображение Золотой палаты он называет «прямо бесподобным».
Однако последующие оценки были далеко не такие единодушные.
Прошло еще двадцать лет, и П. П. Гнедич — писатель, историк
искусства, театральный деятель, с 1896 по 1901 год служивший
у Суворина управляющим труппой и непосредственно участвовав¬
ший в постановке «Царя Федора» — в своих воспоминаниях по¬
пытался разрушить легенду о ее самобытности и поэзии, пощадив
только Орленева, да и то с оговорками. С непонятным самоупое¬
нием, как бы себе назло, он унизил свое детище: все в нем было
обманом и ловкостью рук; «Гипноз публики доходил до того, что
сад Шуйского, который изображала старая ходовая декорация
леса, уже три года ходившая в нашем театре чуть не ежедневно,
возбудил неистовый восторг не только зрителей, айв печати.
Берега Яузы были написаны так плохо, что на другой день после
представления пьесы были размыты и написаны вновь. А послед¬
няя картина — Московский Кремль на третьем и четвертом плане
представлял собою только расчерченный холст, и Кремль по¬
явился во всей красе только на пятом представлении» 8. Гнедич
зло посмеялся и над сценическими эффектами, так понравивши¬
мися критике и публике *.
Действительно, «Царь Федор» у Суворина по сравнению со
спектаклем Художественного театра с достоверностью его реа¬
лизма (о котором, по преданию, Ключевский сказал: «До сих пор
я знал только по летописям, как оканчивался русский бунт, те¬
перь я знаю, как он начинается» 9) много проигрывал в остроте
исторического видения и в чувстве натуры, особенно в тех карти¬
нах, где действие трагедии из царских и боярских палат уходило
на городские просторы, на московские улицы конца XVI века.
Но ведь были у суворинского «Федора» и страстные защитники,
и среди них Стасов и Амфитеатров, высоко оценившие искусство,
с которым были выполнены для спектакля декорации, костюмы и
бутафория. Нелегко теперь, спустя десятилетия, сказать, кто и
в каких пунктах был прав в этом споре.
Я видел «Царя Федора» с Орленевым в сентябре 1926 года
в Ленинграде (по тогдашней привычке записал свои впечатления,
* Не скрывая своей иронии, он разоблачает нехитрые тайны театра.
Оказывается, что для поразившего воображение петербургских рецензентов
«гала-помера» (лихой гонец скакал от первой кулисы через мост и скры¬
вался в воротах города) суворинская дирекция пригласила какого-то ка¬
зака, давно отслужившего свой срок; по правилам кавалерийской службы
гонец выезжал на сцепу на старой белой лошади и получал за это два
с полтиной. Никакой художественности пе было и в сцене колокольного
звона. В этом случае дирекция, не утруждая себя выдумкой, пригласила
звопаря из Аничкова дворца и платила ему по той же таксе — два с пол¬
тиной.
и эти записи полувековой давности облегчили мою задачу био¬
графа). Спектакль был рядовой, наспех обставленный, со случай¬
ными партнерами, и по контрасту со скудостью и провинциальной
отсталостью его антуража знаменитый гастролер, несмотря на
злые следы прожитых лет сохранивший тон импровизации, не
заученности, а поминутного открытия (как будто он играл свою
роль не в тысячный раз, а в первый раз), казался особенно при¬
влекательным. И, обращаясь к своим впечатлениям и сопоставляя
их с откликами современников петербургской премьеры, я думаю,
что если в оценке «Царя Федора» в Художественном театре прав
был Н. Эфрос, писавший, что у этого спектакля «два героя —
mise en scene и г. Москвин» 10, то у трагедии А. К. Толстого в су-
воринском театре был только один герой — Орленев, хотя тогда,
в 1898 году, его окружал сравнительно сильный ансамбль и
вполне сносный, а по тем условиям — даже незаурядный, декора¬
тивный фон. Объяснение этой диспропорции я вижу в том, что
Орленев в «Царе Федоре» не только хорошо представлял свое
время, но и пошел дальше его и в понимании нравственной про¬
блематики пьесы и в развитии художественной техники; все же
остальное в петербургском спектакле было на высоком профес¬
сиональном уровне, но на уровне домхатовском, «дореформенном»,
без проблеска будущего.
В мемуарах Орленева сказано, что на другой день после «Фе¬
дора» он «проснулся знаменитостью». И на самом деле: с утра
13 октября слава преследует его по пятам. На улице к нему под¬
ходят незнакомые люди и восхищаются его игрой. Поздним вече¬
ром в модном ресторане публика узнает его и устраивает овацию;
он теряется, не знает, как себя вести, и, смущаясь, предлагает
всем, кто находится в зале, вместе поужинать. Лакеи сдвигают
столы, и веселая встреча с речами и тостами затягивается до рас¬
света.
В ту ночь он потратил месячное жалованье, все до послед¬
него рубля, и хорошо еще, что кто-то из присутствующих взял па
себя часть расходов по оплате импровизированного ужина. Быть
знаменитым оказывается совсем не так удобно. Вихрь нарастает
с каждым днем: модные драматурги присылают ему только что
сочиненные новинки; актеры без ангажемента просят его о за¬
ступничестве; провинциальные антрепренеры приглашают на га¬
строли; газеты печатают интервью с ним; министры и генералы
зовут на торжественные приемы; он не знает отбоя от дам света
и полусвета, и т. д. Поначалу это коловращение забавляет Орле¬