Удар гильотины - Павел Амнуэль

– Я? Да что вы! Конечно, нет! У меня и в мыслях…

– Только что вы сказали – повторяю вашу фразу: «Значит, это был я».

– Я, – кивнул художник. – Но не тот я, что сидит перед вами.

– Да? А какой? Вас что, несколько? Братья-близнецы? Ну конечно, если там был ваш брат, он мог быть одет не так, как вы, потому вы и спросили… У вас нет братьев, Христиан, тем более – близнецов.

– Нет, конечно, – согласился Ритвелд. – Зачем мне убивать Альберта?

– Чтобы он молчал о вашей афере, – пожал плечами Манн. – Вы решили, что он – шантажист, платить не собирались…

– Тогда я должен был убить еще и Питера, верно? Он тоже знал. И Кристину. Те тоже знала, верно? Альберт сделал глупость, рассказав тебе, но ты знала, и я знал, что ты знала – я это понял, увидев, как ты вела себя на выставке. Значит, и Кристину я должен был убить, дорогой Тиль?

– Вы сказали: «Значит, это был я».

– А вы решили, что это признание. Да, я понял, что это был я. Другой. И я вот о чем думаю: если облить эти картины бензином, у меня есть канистра, должно хватить… Облить и поджечь, и чтобы все сгорело, как тогда в типографии. Дотла. Тогда Альберт окажется живой? Должен оказаться. А мы все – мы будем помнить, что происходило, или память наша тоже изменится, и вы, дорогой Тиль, перестанете понимать, что вас сюда привело, а я напрочь забуду о том, что просил вас расследовать убийство – действительно, как я смогу это помнить, если Альберт не умрет… или лучше сказать – не умер…

– Пожалуйста, – прервал Манн быструю и бессвязную речь Ритвелда. – Я понимаю, что вы хотите мне внушить. Это не убедит ни Мейдена, ни, тем более, суд. Это не убедит никого, даже Кристину, посмотрите, как она на вас смотрит – будто увидела привидение.

– Вы понимаете? – взмахнул руками художник. – Вы? Тиль, вы замечательный сыщик, вы дали ответы на все занимавшие меня вопросы. Но понять вы не смогли ничего. Извините. И я не хочу, чтобы вы понимали. Точка. Вы получите свой гонорар, когда я продам картины. А доказать, что именно я убил Альберта, вы не можете. И Мейден не сможет. У вас есть коробочка с ядом? Есть что-то, кроме рассказа Кейсера, а он наверняка не пойдет к Мейдену, он еще не сошел с ума, чтобы рассказывать в полиции историю, в которую никто не поверит. Что у вас есть против меня? Ничего. Верно, Кристина?

– Наш контракт не завершен, – упрямо проговорил Манн. – Было два вопроса. Первый – кто убил Койпера. Ответ – вы. Второй – кто вас шантажировал? На этот вопрос я пока не получил ответа.

– Получили, Тиль. Это тоже был я, успокойтесь.

– Звонили сами себе? – усмехнулся Манн.

– В некотором роде.

– Послушайте, Христиан, – сказал Манн. – Вы убили Койпера и признались в этом. Конечно, есть противоречия, но я с ними разберусь, будьте уверены. И не нужно мне вашего гонорара, неизвестно еще, насколько он велик.

– Доброе имя дороже, – кивнул Ритвелд.

– Вам смешно? Но для меня действительно…

– Послушайте, вы оба, – голосом, напряженным до такой степени, что казалось, сейчас сорвется на крик, сказала Кристина. – Хватит паясничать. Тиль, вы ничего не поняли в том, что сами обнаружили. Христиан, начните с начала – я хочу знать, я имею право, вы согласны?

– Да, – серьезно сказал Ритвелд. – Вы имеете право знать. Проблема в том, что такое знание. Что такое истина. Я с самого начала знал все. Но я знал, что то, что я знаю, – вовсе не то, что захотят знать остальные. Полиция, к примеру. Тогда я позвонил вам, Тиль, и попросил провести расследование. Я готов был принять любой ваш вердикт, но был убежден, что истину в моем понимании вы не раскроете. Так и произошло. В вашей версии множество прорех, но вы в ней убеждены, потому что глаза у вас направлены вовне, а нужно, чтобы они смотрели внутрь, в глубину. Впрочем, в ваших способностях я убедился – в конце концов, вы сведете концы с концами, отыщете если не факты, то их заменители, такие, чтобы можно было сложить мозаику исключительно из тех элементов, которые представляются вам ясными, доказанными и однозначными. На самом деле все не так, но это вас не будет беспокоить, потому что в любой картине главное – ее завершенность с точки зрения создателя, то есть вас.

– Не я дописываю картину, – пробормотал Манн, – а полицейское следствие и суд.

– Суд! – воскликнул Ритвелд, взмахнув руками. – Ваш суд оценивает вашу истину. А мою истину оценивает суд толпы. Оба суда уверены в своей оценке. Оба опираются на законы. Первый – на уголовное право. Второй – на законы художественного восприятия, такие же объективные, как закон Ома или Тициуса-Боде.

– Пожалуйста, – устало проговорил Манн. – Я не хочу спорить о вещах, в которых мало понимаю. Вы сами согласились: я сделал то, что вы просили. Нашел убийцу. Вы признались. Это, конечно, не доказательство. Доказательством может стать коробочка с ядом, на которой были бы ваши отпечатки. И знаете что я вам скажу? Она где-то здесь. Вы могли, конечно, выбросить коробочку в окно, когда выходили готовить кофе, но, скорее всего, не сделали этого, потому что предполагали, что коробочка еще может вам пригодиться. Мало ли что… К тому же, она такая маленькая, и спрятать ее легко. Тем более, что полиция, надо полагать, не станет подозревать именно вас, потому что не знает о подмене картин. Мне вы рассказали – зачем, кстати?

– Я хотел знать, – твердо сказал Ритвелд. – Я хотел знать, к какому выводу придет человек, имеющий полную информацию о происходившем. Полную. Я ничего от вас не скрывал…

– Кроме коробочки, – вставил Манн.

– Господи, далась вам эта коробочка! – воскликнул Ритвелд. – Вы уверены, что она была на самом деле?

Манн промолчал.

– Вы доложите обо всем полиции? – деловито осведомился Ритвелд.

– О чем? – спросил Манн.

– О ваших выводах.

– Меня наняли вы. Перед вами я отчитался. Могу прислать письменный доклад.

– И послать в полицию копию. Вы так и сделаете?

– Я обязан, – сказал Манн.

– Вы не работаете в полиции, – напомнил художник.

– Я обещал Мейдену сообщать обо всех найденных мной уликах и сведениях.

– Вот странно, – сказал Ритвелд, глядя в пространство. – И вы, и я пришли к одному и тому же выводу. И вы, и я живем в одном мире, видим и слышим одно и то же. Но понять друг друга не в состоянии. Вы говорите: Альберта убил я. Я тоже это знаю. Но я знаю также, что я, сидящий сейчас перед вами, Альберта не убивал и убить не мог. Я знаю, что произошло на самом деле, но вы мне не поверите, если я расскажу. Вы тоже составили себе картину преступления, и я знаю, что она неверна. Как абстрактное полотно, написанное талантливым художником, изобразившим собственный внутренний мир. И он, и зритель на вернисаже видят один холст, одни линии, одни цвета, – и в то же время ничего общего. В живописи это считается достоинством. В криминалистике – нет.