Храм ночи - Донован Фрост

Ванир, которому, видно, этот спор давным-давно надоел, сплюнул через плотно сжатые губы:

— Ну, конечно, костоправ должен быть старикашкой, замшелым, как валун с местных гор, и с филином на плече. А из беззубой пасти вонь, как из гармовой глотки.

— Не обязательно он должен быть колдуном, но все же…

— Верно про вас, асиров, говорят: дикари — вы и есть дикари. Если кто умеет нашептать, чтоб синяк прошел, или там — рану зашить, так сразу же его подозревают, чуть ли не в родстве с обитателями Трольхейма. Киммерийцы и то больше вас соображают. Возьми вот Иллиаха нашего — он тоже может врачевать, когда не шибко пьян. Помнишь тот пиктский дротик, что прилетел через реку и приземлился аккурат мне меж лопаток.

— Ну, помню, даром, что на излете, и то — дырка была отменная. Да еще Браги сгоряча обломил тоненькое древко, что твою тростинку, а каменный наконечник так и остался.

— Так вот, Иллиах-то мне его вырезал ножом, а когда спину разнесло, как у того горбуна из таверны, помнишь? Так он мне каких-то корешков наварил, с грязью намешал и приделал к дыре. Вот тебе и лекарь, и совсем даже не колдун.

— Ага, — развеселился Хольгер, — ты седмицу выл и вино хлестал. Вино тебя на ноги и поставило, а не сено с грязью. Иллиах всего толкового и сделал, что стрелу вырезал, да и то размахнулся, словно жука из полена выковыривал — в дыру лошадиная голова бы пролезла. Как ты тогда не помер, ума не приложу. Только помню, что от того лечения разило от тебя, как от козла! А когда ты, всё вино в лагере дохлебав, отправился в «Расщепленный Пень» и полез там к Дарге, она тебе всю рожу ногтями исполосовала — раны получились посерьезнее, чем пиктские, — тут уже без настоящего лекаря не обошлось.

— Да… — мечтательно протянул Эгиль. — Серьезная была баба. Жаль, отравилась крысиным ядом.

— Во-во. А лекаришка тот, помнишь, чем кончил? — все гнул свое Хольгер.

— Да ну тебя, темень асирская. Не нравится тебе чернокафтанник — пойди, да проломи ему башку кулаком, — ты только на такие дела и горазд, а меня оставь в покое, — отмахнулся Эгиль.

— Лекаришка попался на том, что ночью пробирался к кладбищу и потрошил убитых. То сердце вырезал, то печенку, то, говорят — когда повозка маркитанток сгорела, — пальчики женские стал собирать, на том его и поймали. Говорят, целое ведро было у него в шатре, этих женских пальчиков, а уж запах-то…

— Уймись ты, воротит уже от твоих россказней. Помню я: он еще к королю жаловаться бегал, когда вырвался от пуантенцев. Все кричал, что для нас, для дураков, знания набирает. Только король у нас ученый — как зашел в шатер, да увидел, что он с мертвой бабой всю осаду спал на одной попоне, а баба та померла, аккурат, когда мы только крепость окружили, — почитай, целая луна прошла, — она уж и смердеть перестала, так и повелел его отдать тем пуантенцам. Они его и удавили.

— Говорят, там был тот копейщик, что очень даже часто ходил к сгоревшим маркитанткам — так он особо зверствовал. Сказывают…

— Да заткнитесь вы, оба! — взревел, не выдержав, Конан, который ехал поодаль, но все слышал. — А услышу, будет кто с капитаном задираться до приезда в столицу, — вывихну каждому по руке и велю Армледеру вправить, да не с первого раза.

Обиженные «эйнхерии» притихли. Полсотни гвардейцев и без того молчали, двигаясь идеальной походной колонной, вымуштрованные Конном и Армледером на совесть и на зависть остальным столичным полкам. Два десятка Драконов вместе с капитаном, Иллиахом и Ройлом, как только отряд выехал из урочища у Совиной Горы, ушли веером вперед, чтобы попытаться перехватить, не доходя до перевала, уходящих безлошадными разбойников.

Конан ехал, кусал губы и молил Крома, чтобы Хват и его оставшиеся дружки успели перебежать границу. Несколько десятков испуганных и измученных боем разбойников — не сила против черного «полувильда» тяжелой аквилонской конницы. Конан это понимал. Он надеялся, что окажется в немедийском лагере молодой горячий барон, из той же бельверусской академии, который захочет отличиться и прогнать захватчиков.

Это гарантировало отличную драку с весьма туманным результатом, а дальше, глядишь — и серьезная война не за горами. Надежда была слабая, но все же была.

— До Ильбарских Гор далеко, жива Деви Жазмина или нет — не ясно, да и вырваться из-под опеки Конна и Троцеро не так-то просто. Кром, я был бы рад смерти с мечом в руке на этом самом перевале, в хорошей пограничной стычке, — бормотал престарелый владыка Аквилонии.

— Мой король! — воскликнул один из гвардейских десятников, ехавший впереди колонны, указывая рукой вперед.

— Сам вижу, — пробурчал Конан.

Он проскакал вдоль остановившегося строя, слева и справа него возвышались, не отставая, северяне с обнаженными клинками в руках, настороженно зыркая из-под шлемов в сторону близко подступившего к тропе густого кустарника, откуда могла вылететь стрела. Когда из-за поворота показался несущийся во весь опор всадник, Хольгер выехал вперед и поставил коня поперек тропы, Эгиль еще ближе придвинулся к королю, привычно не обращая внимания на его грозное ворчание. Всадник резко осадил коня, и великолепный скакун заржал, заплясав на задних ногах. Асир вгляделся в лицо гонца и отъехал к кустам, пряча меч, тот же привстал на стременах и со свистом рассек клинком воздух замысловатой фигурой приветствия.

— Ты мошек-то не разгоняй, хватит махать. — Голос короля по мере продвижения по немедийской земле становился все более и более раздраженным. — Что там такое у Армледера?

— Мой король, — голос у гонца был чистый и звонкий, — два десятка Черных Драконов под командованием капитана Армледера настигли отступающего противника…

— Докладывай короче, мы не в Тарантии и не на плацу. Сколько их было, где главарь, что там немедийцы?

— Там было с полсотни всякого сброда. Они разбили лагерь прямо у дороги, перекусывали и раненых перевязывали. Никаких часовых… Мы отрезали им отход, ударили полумесяцем, взяли на пики и прижали к оврагу…

— Далеко отсюда? — переспросил Конан.

— Во-он за тем лесистым холмом вторая дорожная петля — и овраг.

— Всех покололи?

— Нет, восемь пленных… А вожака среди них не было. Сейчас их допрашивает этот… разведчик, Ройл.

— Отлично. — Конан действительно был рад, что загадочный Хват ускользнул от гвардейцев.

В змееподобном атамане чувствовалось что-то такое, забытое, из тех времен, когда под крепкими ногами киммерийца раскачивалась просмоленная, пропитанная кровью и морем палуба черной галеры, а крики чаек и раненых переплетались с воем ветра, свистом стрел и звоном оружия.