Князь Ядыгар (СИ) - Агишев Руслан

Вот и сейчас, когда Аркашка подошел ко мне, очередная партия видимо уже подходила к концу, накаляя атмосферу на судне.

– Что–ж, пошли, поглядим, – буркнул я, отрываясь от борта. – А то слышу, скоро морды друг другу начнете бить.

Почти с полсотни ратников и с десяток человек команды сгрудились вокруг двоих – полусотника, седого как лунь, в бурой едва накинутой на плечи овчине, и плотного, с громадным выпирающим вперед животом, владельца струга. Они с жадным любопытством ловили каждое слово этих двоих.

– И где же ты, Матвей Силыч, свою ладью упрятал? – наконец, после долгого молчания выдал полусотник, с досадой всматриваясь в берестяной свиток с парой разлинованных на нем квадратов. – Уж и мест-то чистых не осталось. Видиться мне, ан и нет ее… Торговые душонки, все вы такие. Сначала гордыми кочетами прыгаете, а как дело, то в кусты лезете…

Его противник, едва не буравя взглядом чужой кусочек бересты, побагровел лицом. Возмущенно засопев, он тяжело встал со своего места и, наклонившись вперед, захрипел. Как же так, какой-то темный полусотник, солдафон, что в торговых делах ни бельмеса, такое говорит о нем? Он, Матвей Силыч всю свою жизнь горбатился, перевозя товары из Москвы в Нижний. В жару ли, в холод ли, его струг с товаром был в пути, плывя по реке и отбиваясь от лихих людишек. А это рыло неумытое такое порушение его чести делает?!

– Ты что языком своим поганым мелешь? Матвей Силыч Артамонов, гость торговый с жалованной грамотой, даденой царем-батюшкой, сроду ничего не пужался, – своим внушительным пузом он навис над полусотником. – Ни татар поганых, ни сабли вострой, ни темной пучины не пужался. И не тебе, бражник испитой, честное имя мое марать… Ставлю я на кон, усадьбу добрую в Господине Великом Новагороде, что мою ладью, тебе пес, ни в жисть не замать!

Теперь пришел звереть черед полусотника, который, встав, больше напоминал вытянувшегося во весь рост бурого медведя, чем человека. Наклонив лобастую голову вперед седобородый недобро зыркнул.

– Усадебку, значит, ставишь. Добро, купчишка, добро, – с угрозой прошипел Еремей Петрович, потрясая листком бересты перед носом соперника. – Сгодится мне такая усадебка. Ой, как сгодится. Штаны последние сыму, по миру пойдешь, лебеду жрать у меня будешь …

Буравя друг друга глазами, они свалились на свои места обратно. Видя этих нахохлившихся здоровых мужиков, у одного из которых уже седая бородища до пупа, я отчетливо понимал, что еще немного и вся эта вроде бы невинная игра может вырасти в обиду на всю жизнь. В это время за такое оскорбление платилась немалая вира, так как наносился ущерб репутации человека. Если же оскорбляемый был купцом, то вира вообще вырастал до немыслимых размеров. «Бараны! Научил же на свою голову. Мордобоем тут ведь не обойдется. Предки тут так обижаются, что мама не горюй! Поколениями могут враждовать, все помнят вплоть до пятого-шестого колена… Видимо, придется этих двух орлов припугнуть».

– А ну хватит! – расталкивая в стороны застывших в ожидании людей, рявкнул я. – Что как малые дети насупились?! А?!

С угрозой посмотрел я сначала на первого. Продавив его взглядом, перешел ко второму. «А что князь я или не князь?! Я же князь Ядыгар, бывший правитель Казанского ханства! По современной табели о рангах я тут, на этом струге, практически царь! Взгляд в пол! В пол, я сказал! Смотри, какой упертый…».

Купец, владелец струга, по роду деятельности должный иметь бешенную чуйку, чтобы выжить, сразу же опустил голову. Бормоча себе что-то под нос, он уставился на меня макушкой своей горластой шапкой и принялся рассматривать свои ноги. Сотник, же оказался «крепким орешком», вздумавшим пободатся со мной взглядом. «Ах ты, хрен бородатый, возбухать вздумал. Я тебе покажу…».

– Ты, Еремейка, что вызверился на меня? – насупившийся полусотник, выставивший в мою сторону свою острою бороденку, действительно, напоминал оскалившегося зверя, эдакого обозлившегося пса. – Я же сказал, хватит! Хватит лаяться друг на друга! – хмуря брови, перевел я взгляд на присмиревшего владельца струга. – И тебя это касается!

Однако, полусотник и не вздумал успокаиваться. Бурлящая внутри него обида ни затихала и вновь вырвалась наружу.

– Не могу я так, княже. Господь послух, не могу, – с надрывом произнес Еремей Петрович, дергая ворот своего кафтана. – Обиду мне великую нанесли. Меня, гривной отмеченного самим государем, какой-то безро...

Новые оскорбления уже были готовы вырваться из его рта, как я с силой топнул по палубе струга. «Баран упертый! Обида у него, видите ли, великая?! И что, теперь резать друг друга нужно? Чертово время! Они с ума тут все сходят. То за место за столом едва не в кровь бьются, то чей род древней в поединке выясняют. И пацаны, и мужики, и старики...». Я и сам свидетелем недавно был, как двое дворян, молодцы едва шестнадцати-семнадцати лет, поссорились друг с другом по поводу того, кому первому со струга на берег сходить. И эти два «сопляка», остановив выгрузку товаров с целого струга, на полном серьезе начали мериться древностью своих родов. Один орал, что его предки еще у самого Мономаха в подручниках были; второй еще громче вопил, что в его крови вообще кровушка самого Владимира Святого течет. Страшно было то, что рядом с ними, набычившись в сторону друг друга, стояли и их родственники и друзья. Для них всех этот спор имел самое жизненное значение...

«Придется подключать тяжелую артиллерию. По-другому, эту обиду затушить не удастся!». Мне внезапно пришла в голову хорошая идея, как потушить эту ссору или хотя бы переключить их внимание на что-то другое.

– Хорошо, Еремей Петрович, хорошо, – улыбнулся я, внезапно резко меняя тон. – Значит, обида твоя тебе важнее обчества. Велика, значит-ца, твоя обида, сильно велика. Смуту в ряды товарищей вносишь, заповеди Господа о прощении совсем не чтишь..., – набычившийся полусотник побагровел лицом, цвет которого стал напоминать еще мало неизвестный здесь томат. – Гляжу и ратники твои, и сотоварищи такие же, – я прошелся взглядом и по притихшей за ним группе поддержке, состоявшей из едва ли не большей половины плывших на струге воинов. – Раз так..., – я замолчал, выдерживая длительную паузу и давая им самим придумать себе наказание. – Тогда видно не следует мне больше истории былинные вам рассказывать. Раз нет среди вас согласия, то и мне не о чем с вами разговору разговаривать...

Оценить мою угрозу современный человек вряд ли бы смог. В век вездесущего информационного и постинформационного общества, когда каждый из нас ежедневно осознанно или неосознанно потребляет терабайты самой разнообразной информации, над этими словами мы можем лишь посмеяться. Не расскажешь какие-то истории, былины? Ха-ха-ха! Напугал! Скорее насмешил так, что мы сейчас животы надорвем! Интернет расскажет все и обо всех, смакуя самые незначительные подробности, расписывая в красках и в звуках – далекие и экзотические страны, самые невиданные и подчас безумные обычаи и традиции, красивейшие уголки природы, жизнь знаменитостей и политических деятелей и т. п. У нас вызовет смех даже сама постановка вопроса, так как исключительно насыщенная информацией окружающая нас среда является для современного человека уже насущной потребностью. Однако, здесь, в век сабель, лука, первых несуразных огнестрельных мушкетов, все обстояло совершенно иначе! Ритм жизни был совершенно другой, более медленный, размеренный. Громадные расстояния и несовершенные средства передвижения сужали повседневный мир человека до его непосредственного окружения – затерянного в лесах хутора, сельской общины или города. Здесь и сейчас съездить куда-то, в другое село или другой город было уже настоящим испытанием. Если же купеческому обозу предстояло отправиться из Москвы, к примеру, в Холмогоры, то к предстоящему путешествию начинали долго и вдумчиво готовится едва ли не за полгода. Сам же такой обоз по мог двигаться неделями, а то и больше, если непогода (бездорожье, метель и т. д.) заставала его в пути.

Естественно, все это формировало и совершенно другого человека, зашоренного, относящегося с настороженностью ко всем и всему новому и незнакомому. Простой люд практически ничего не знал о других странах, населяющих их народах и обычаях. Им казалось, что там живут люди с песьими головами, у которых из рта раздаются не слова а собачий лай. Лишь немногие, торговые люди, послы и их сопровождающие, скитальцы – перекати-поле и многочисленные выкупленные из Крыма пленники получали возможность хотя бы одним глазком взглянуть на далекие земли и живущие там народы. От них в народе и распространялись многочисленные противоречивые истории о чужеземных диковинах и невиданных обычаях, о громадных городах с роскошными дворцами, о вечно жарком лете, о бескрайнем море-океане. Сотни и сотни бездомных бродяг, калик-перехожих, бродячих скоморохов бродили от села к села, от города к городу, передавая эти байки и сочиняя новые...