Красное небо - Вильям Козлов

— Деньги ваши стали наши, — хихикает Налим, ловко тасуя карты. — Сейчас я и у тебя, Вовка Грош, выиграю все гроши! Тот, кто меня обыграет, еще на свет не родился!

— Жульничаешь? — покосился на него Ратмир.

— Не пойман — не вор! — скалит зубы Налим. — Ловкость рук и никакого мошенства… Гляди, заметишь что — все деньги твои!

Но Ратмиру глядеть не хочется, все равно ничего не выглядишь: Степка играет по всем правилам. А если и мухлюет, то незаметно для других. Ратмир поднимается с табуретки и отходит к окну. Третий день моросит дождь. Небо над потемневшим бором серое, по нему бегут клочья дымных облаков. Это не летний освежающий дождь, весело просыпающийся на землю из с грохотом расколовшейся синей тучи. Тучи ушли на юг, а здесь осталась сплошная унылая серость.

Вторую неделю живут в дядином доме Ратмир и его дружки, а до этого они с месяц ездили на поездах, спали под скамейками на вокзалах, днем ошивались возле эвакуационных пунктов, где их иногда подкармливали. Даже добрались до города Кирова, а потом до Буя, но ни в одном эвакуационном учреждении так и не смогли сказать Ратмиру, где находится его мать, Варвара Андреевна Денисова. Не было таких документов в организациях, занимающихся делами эвакуированных. И тогда Ратмир предложил приятелям вернуться в Красный Бор, где хоть можно жить в доме. На носу зима. До чертиков надоело ему мотаться по поездам и вокзалам. Там он и в карты научился играть…

Степка Ненашев везде себя чувствовал как рыба в воде. Один раз, в пассажирском, к ним привязались несколько чумазых оборванных парней. Налим поговорил с ними в тамбуре на каком-то малопонятном воровском жаргоне, и те сразу отстали от них. Выручал их Степка и с едой. Ночью, когда в переполненном поезде беспокойно засыпали пассажиры, Налим выползал из-под нижней скамьи — его излюбленного места в вагоне — и надолго исчезал. Возвращался он, как правило, с какой-нибудь вкусной снедью и братски делился с приятелями. Иногда он брал с собой и Володьку Грошева, — правда, тот не очень-то любил эти ночные вылазки.

Ратмир пока в их темных делах не принимал участия, но понимал, что рано или поздно и ему придется заняться добыванием пропитания для всей компании. Сколько же можно быть нахлебником Ненашева? И так уже тот нет-нет да и отпустит язвительное замечание насчет некого барина-белоручки, который живет за счет денно и нощно трудящегося народа… Надо полагать, что барином он считал Ратмира, а «трудящимися» — себя и Володьку Грошева, как правило стоявшего на шухере. На большее Володька, по словам Налима, не был способен.

Заставить себя спереть у зазевавшейся бабы мешок с едой Ратмир так и не смог, он поступил иначе: ночью забрался в товарный вагон — они тогда ночевали на Ярославском вокзале — и похитил оттуда большой бумажный куль с воблой. Часть рыбы Налим обменял на хлеб и чесночную деревенскую колбасу, а остальную две недели ели. Провоняли воблой и просолились насквозь. Главной заботой в эти дни было где-нибудь напиться. А когда едешь на товарняке и он чешет часами без остановки, напиться простой холодной воды не так-то просто…

За спиной Ратмира Налим и Володька азартно резались и очко. Кажется, Грошев стал выигрывать. Только это ненадолго: Налим все равно его обставит. Он всегда выигрывает. Сначала Ратмир подозревал его в мошенничестве, но, сколько ни следил за его руками, так ничего и не смог заметить.

Карточная игра оказалась заразным делом. Она захватила и Володьку, и Ратмира. Ему даже по ночам, во сне, мерещились карты, смятые бумажки денег. Во сне ему всегда везло…

С домом поравнялась трехтонка, нагруженная рогожными кулями, прикрытыми сверху брезентом. Большая лужа раскололась на мелкие осколки, брызги пенистой воды и грязи с прибойным шумом ударяли в забор. Немного погодя прошла еще одна машина, потом потянулись повозки, запряженные взмокшими лошадьми. На телегах, закутанные в брезентовые плащ-палатки, неподвижными снопами торчали возницы. Даже не поймешь, военные это или гражданские.

Послышался негромкий гул мотора. Пролетел «юнкерс». Даже удивительно, что он в такую погоду вылетел с аэродрома. За месяц, что Ратмира не было в Красном Бору, поселок всего два раза бомбили. Один раз сбросили бомбы у железнодорожного моста, что у Ближнего луга, второй раз — на поселок. Два дома разрушило, но жертв было немного. Жители все еще ютились по деревням, а в поселок наведывались редко. Придут, поглядят на свое брошенное на произвол судьбы хозяйство, снова забьют окна и двери досками, ободранными неизвестно кем, и — обратно в деревню.

В окно Ратмир увидел тетю Глашу. Высокая, статная, с корзиннкой на согнутой в локте руке, она прошла мимо, старательно обойдя лужу. На голове у нее васильковый платок, на ногах забрызганные грязью резиновые сапоги…

Надо бы сходить к Тарасовым, — может, Пашка прислал с фронта письмо… Добился он все-таки своего, попал в воинскую часть. Там, на разбомбленной немцами станции, и решилась его судьба. Лейтенант рассказал раненному в ногу осколком майору о том, как Пашка задержал немецкого летчика. Сначала майор хотел их всех отправить с попутным поездом в тыл, но Пашка заявил, что он не затем добрался до самого фронта, чтобы теперь возвращаться обратно. Конечно, майор может посадить его в вагон и даже приставить охрану, но только он, Пашка, все равно сбежит…

Весь день Пашка, Ратмир и Володька Грошев помогали военным и железнодорожникам приводить станцию в порядок. Здание сильно пострадало, пришлось возводить над дежуркой новую крышу: прямо на потолочины клали доски, а сверху настелили крашеным железом, сорванным с вокзала.

Пока железнодорожники восстанавливали путь, военные расчистили территорию.

Вечером, когда они, уставшие, вместе с бойцами прямо на путях подкреплялись хлебом и мясными консервами, приковылял, опираясь на узкую доску, майор. Присел на подставленный ему бойцом пустой ящик, закурил и, глядя на мальчишек покрасневшими от бессонницы глазами, сказал:

— Вам бы, ребятишки, в школе за партой сидеть, а вы вкалываете наравне со взрослыми… И вон чего выдумали: подавай им фронт!

— Сейчас везде фронт, — вздохнул пожилой боец. В одной руке у него опорожненная консервная банка, в другой — корка хлеба, которой он подчищал дно жестянки.

У майора вьющиеся светлые волосы, крепкий, раздвоенный посередине подбородок, взгляд острый. На гимнастерке орден Красной Звезды. На одном луче эмаль немного облупилась. Сразу видно, что орден майор заработал не в эту войну, а давно. Поглаживая колено раненой ноги — она у него была без сапога, — майор задумчиво смотрел на ребят. Вид у него усталый, — казалось, сейчас закроет покрасневшие глаза и заснет мертвым сном.

— Сколько тебе лет-то? — посмотрел майор на Пашку.

— Пятнадцать… Скоро будет пятнадцать, — ответил тот. — Я читал, что Тимур Гайдар в шестнадцать лет командовал армией…

— Аркадий Гайдар, — не выдержал и поправил Ратмир. — И не армией, а полком.

— Я и говорю, — закивал Пашка.

Майор смотрел на него и думал о своем сыне. Тому в этом году исполнится четырнадцать, столько же, сколько и этому синеглазому мальчишке. Врет он, что ему пятнадцать… Что же делать? Этот синеглазый все равно удерет на фронт — отчаянный! Может, пристроить при полковой кухне? Пусть картошку чистит…

— Ладно, Павел Тарасов, — бесцветным голосом произнес он. — Я оставлю тебя при своей команде. На свой страх и риск… — Он пристально взглянул на встрепенувшегося мальчишку. — Не ребячье это дело воевать… Если все вы побежите на фронт, перебьют вас, как воробьев, кто же потом, Павел Тарасов, жизнь-то новую будет строить? Кому восстанавливать города, пахать землю, выращивать хлеб?..

— Поезд прибывает, — заметил Пашка. На лице его появилась улыбка, он уже не слушал майора, мысли его были далеко — там, на фронте… И не вина Пашки, что он в этот момент забыл про Ратмира… И Пашка, и его друг понимали, что двоих майор не возьмет. Об этом они уже не раз говорили: не бывать им на пару в одной части. Если Ратмир хочет, то нужно самостоятельно устраиваться… А хотел ли Ратмир на фронт? Конечно, хотел, но не так страстно, как Пашка Тарасов. Эти бомбежки, раненые, убитые… Это здесь, в тылу, а что делается на фронте?.. И поэтому он не особенно расстроился, когда майор, скользнув по их лицам суровым взглядом, обронил:

— А вы, ребята, по домам. — Он обратился к пожилому бойцу: — Голицын, обеспечь мальчишек сухим пайком, посади на первый же поезд — и чтобы их духу тут больше не было!

На прощание Пашка сказал приятелю:

— Патроны в мешочке на чердаке. Под сундуком со старой обувью… Мамке скажи, что я… Не убьют меня немцы! Пусть не кручинится. С фронта напишу, как обустроюсь…

— Напиши… Может, я к тебе приеду, — сказал Ратмир. — Что мне одному делать в поселке?

— Добрый ты, — усмехнулся Пашка. — А нонче добрым быть нельзя. — Он повел синими глазами в сторону разбитого вокзала. — Вон что они делают, сволочи!