Подростки - Борис Ицын

— Всем рассказать надо! — произнес седобородый слесарь Михей, когда кочегар кончил чтение. — Обязательно рассказать!

— Размножить и распространить, — предложил человек, держащий факел.

— Размножить, черта в ступе! — с досадой произнес молодой смазчик. — На днях наши на казаков нарвались. Гектограф пришлось в колодец бросить. Другой скоро ли сваришь?

— Ну, значит, от руки переписать надо, — решил молчавший до сих пор Степан. — У тебя одна? — спросил он кочегара.

— Две.

— Вот и ладно, — произнес Михей: — одну Степа возьмет, одну я. Напишем за ночь, а завтра на рассвете у меня в Порту встретимся.

В ту ночь ребята не спали. Они вместе с Данилой, Степаном, Еленой до четырех часов утра переписывали листовки.

Перед рассветом Данила и Степан унесли написанное в Порт-Артур к старому слесарю, которого в организации звали «Отцом».

Вздремнув часа три, ребята наскоро перекусили и побежали на станцию. Там было необычно оживленно. Рабочие толпились у пакгаузов и складов, на стенах которых были расклеены рукописные прокламации. Белели они и на доске для объявлений. По перрону бегал растерянный станционный жандарм.

— Расходись! — кричал он еще издали, подбегая то к одной, то к другой кучке народа. Бежал он, смешно семеня ногами, поддерживал левой рукой путавшуюся в ногах шашку, а правой для чего-то разглаживая пушистые сивые усы.

При его приближении толпа расходилась, но сейчас же собиралась у другой прокламации. Пока вспотевший от беготни и волнения блюститель порядка сдирал одну листовку, десятки людей успевали прочесть другую.

Из депо вышли два паровоза. Один из них направился под поезд, другой на маневры: на тендере обеих машин белели листовки. Совершенно потеряв голову и не соображая, что он делает, жандарм погнался за паровозом. Громкий и дружный смех толпы заставил его остановиться. И тут, должно быть, сообразив, что не то делает, он солидно кашлянул в кулак и побежал звонить по телефону.

Через полчаса на станцию прибыл отряд жандармов под командой поручика. Плотный, невысокого роста, с небольшими, лихо закрученными усиками, в новенькой щегольской шинели, поручик явно храбрился, но по всему было видно, чувствовал себя не в своей тарелке. Он нервно теребил темляк шашки, без нужды то и дело поправлял кобуру и шагал преувеличенно твердо и четко, как на параде.

Едва только небольшой отряд показался у здания вокзала, весь народ точно ветром сдуло. Рабочие ушли в депо. Шмыгнули туда и ребятишки.

Отряд направился в мастерские текущего ремонта. Тут и обычно-то стоял мрак от дыма, копоти и пара, а сейчас рабочие постарались особенно. На всех паровозах, стоящих на горячем ремонте, кочегары отчаянно зашуровали топки. Машинисты принялись травить пары, а стук начался такой, что даже привычного человека оглушал.

Это было так неожиданно, что жандармы, войдя в депо, сразу растерялись. Поручик выхватил из кармана платок и прикрыл им рот и нос. Вдруг грохот точно по команде стих.

— Господа! — опомнившись, крикнул поручик во всю силу легких. — Прошу соблюдать порядок и работать, — офицер продолжал кричать, поражаясь удивительной тишине и все еще не различая ничего в полумраке. — Вам понятно, господа?

И вдруг чей-то молодой, насмешливый голос прокричал:

— Вам понятно, товарищи? Тогда не верьте этой жандармской шкуре.

— Что!? — грозно крикнул поручик.

— А то! — ответил из темноты другой голос. — Поворачивай оглобли, царский опричник!

Это было сигналом. Молчавшее депо ожило. Отовсюду послышались крики, угрозы.

— Молчать! — захлебываясь от злости, закричал поручик, но голос его потонул в новом взрыве криков.

— Молчали, будет! Сам молчи! — неслись отовсюду из полутьмы возмущенные голоса. — Убирайся, кровопийца! Долой самодержавие! Да здравствует революция!

Рассвирепевший офицер выхватил револьвер. Прогремели один за другим два выстрела, и где-то вверху тоненько звякнуло разбитое стекло.

Наступившая сразу после выстрелов тишина прорвалась новой бурей криков. Ребята заметили, как к паровозу, стоящему на горячем ремонте, около которого сгрудились жандармы, прокралась сгорбленная фигурка. Мгновенье, и паровоз зашипел, обдавая жандармов клубами горячего пара. Привыкшие к темноте, ребята увидели, как под потолком, по железным балкам, проползло несколько фигур, и неожиданно вниз полетели гайки, болты, куски железа. И сейчас же фигурки с ловкостью кошек метнулись к стенам. Оглушенные, окутанные паром жандармы не могли понять, откуда летят в них эти гайки да болты. Они выхватили револьверы. Загремели беспорядочные выстрелы.

Николай нагнулся и схватил молоток. Почти не целясь, швырнул его в жандармов, которые копошились в облаке пара всего в нескольких шагах от ребятишек, спрятавшихся за паровозом. Молоток попал в цель: с одного из жандармов слетела шапка, и он схватился за затылок. Гайки, зубила, молотки, полосы железа, обломки рессор летели со всех сторон. Жандармы не успевали увертываться от этого страшного града. Беспорядочные выстрелы смолкли, и ребята увидели, как побежали к выходу жандармы. Когда они были уже у выхода, Валя тоже удачно запустил в спину одного из убегавших длинный и довольно тяжелый болт.

После этого жандармы долго не рисковали заглядывать в депо. Два дня в депо не заходил даже мастер Врублевский. И только по перрону теперь уже ходил не сонный городовой, а наряд казаков-оренбуржцев.

Мальчики не помнили себя от радости. Прежде всего они сбегали в город и рассказали своим приятельницам-гимназисткам о стычке с жандармами и своем участии в ней. Затем они дня три подряд вспоминали подробности и даже похвастались кой-кому из наиболее надежных поселковых ребятишек. Впрочем, скрыть происшедшее в депо было нельзя. О нем знали не только в поселке, но и в городе. Тот факт, что отряд жандармов, пусть и не очень большой, отступил перед рабочими, ребята рассматривали чуть ли не как победу революции. И даже поспорили с Данилой.

— Трусы вы! — кричали они в азарте. — Надо собраться всем, да и побить полицию.

— Не порите горячку, — улыбаясь, успокаивал ребятишек Данила. — Дело-то только начинается. А полиция, она еще когти покажет, будьте уверены. Надо арестов ожидать.

И Данила готовился к возможному визиту полиции. Ребята по его заданию уже два раза бегали на другой конец города к Восточному бульвару, передавали маленькому, бледнолицему сапожнику небольшие свертки. Они знали — это были книги.

Данила около недели не ночевал дома. Но все было спокойно. Парень перестал ждать обыска и теперь на ночь приходил домой. В депо тоже все утихомирилось. Только Степан не каждый день ходил с Валей домой. Раза два-три в неделю он один уходил в Порт-Артур. Мальчик догадался, что где-то проходят собрания организации, но ничего не спрашивал, понимал — любопытство в таком деле неуместно.

Январь подходил к концу. Стояла пасмурная безлунная ночь. Митя поздно вернулся от Коли — ребята учили уроки, надо было нагонять, они пропустили почти неделю занятий.

Утомленный мальчик быстро уснул. В середине ночи раздался громкий и настойчивый стук в дверь. Проснувшись, он увидел, как старший брат в одном нижнем белье торопливо перебирал какие-то бумаги, рвал их на мелкие кусочки и осматривался, ища места — куда бы бросить. Мать, стоя посреди комнаты, крестилась часто и торопливо трясущейся рукой. Стук повторился. Митя понял, в чем дело.

— Давай! — он подскочил к брату. — А сам одевайся.

— В плиту и сожги! — шепнул ему Данила, подавая клочки мелко разорванных бумаг.

Мальчик бросился к плите, открыл ее и, схватив всегда лежавшие на месте, в печурке, спички, поджег бумагу. Ему было почему-то холодно, точно после купания в ветреный, пасмурный день.

— Сейчас, сейчас, чего ломитесь, — открыв двери в сени, крикнул Данила спокойным голосом. — Надо хоть одеться-то.

— Открывай немедленно!

— Открой, мама, — сказал Данила, натягивая брюки. — Дай-ка, спички на место положу, — все так же спокойно продолжал он. Но когда Митя подавал брату коробок и коснулся его руки, он почувствовал, что рука эта холодна, как лед.

Перепуганная мать вернулась в комнату. Сразу за ее спиной мальчик увидел белые от инея, точно в муке, усы, обмерзший мерлушковый воротник и запотевшее пенсне полицейского пристава.

За приставом вошли трое рослых городовых, а за ними, смущенно покашливая, сосед Никифор Назаров, вынужденный присутствовать при обыске в качестве понятого.

В избу хлынул морозный воздух. Пламя лампочки мигнуло и затрепетало. По бревенчатым стенам запрыгали уродливые тени. Комнатка сразу стала темной и маленькой. Тяжелые, кованые сапоги городовых стучали по деревянному полу.

Растерявшаяся мать изогнувшись, точно для поклона, подала приставу стул. Тот сел. Один из городовых стал около дверей. Двое других молча смотрели на пристава, все еще протиравшего пенсне. Данила казался совершенно спокойным, и только по тому, как долго не мог он застегнуть пуговицу на воротнике рубахи, мальчик понял, что брат волнуется.