Суровый воздух - Иван Арсентьев

Стояли ясные, жаркие дни. Было душно. Над укрепленным районом повисла тишина, лишь изредка прерываемая артиллерийскими налетами. Тишина эта была тревожной. Она словно таила в себе накапливающуюся силу грозового разряда.

Советское командование производило последнюю перегруппировку сил, подтягивало авиацию. По всему фронту скрупулезно и долго работали разведчики. Артиллерийские наблюдатели выискивали и наносили на карты новые вражеские огневые точки. Над передним краем вспыхивали короткие,. но яростные воздушные схватки. Это истребители пробовали свои силы и умение, изучали тактику противника, прощупывали его слабые места. Противник был силен. К тому времени в район Керченского полуострова перебазировалась «знаменитая» воздушная дивизия «Удэт», состоявшая из лучших фашистских «ассов», снятая Гитлером с противовоздушной обороны Берлина. Основная масса советской авиации наступления – бомбардировщики и штурмовики – притаилась на полевых аэродромах, готовясь к моменту, когда боевая обстановка потребует максимальной ударной силы для прорыва «Голубой линии».

Штурмовики подполковника Хазарова получили приказ перебазироваться на ближайший к передовой аэродром. На рассвете полк поднялся в воздух и улетел из Тихорецка курсом на юго-запад. Еще только первые лучи солнца прошли над землей, сгоняя со степи фиолетовые тени ночи, а последний самолет заместителя командира полка по политической части Грабова уже приземлился на новой точке и зарулил на стоянку. Аэродром раскинулся на западной окраине станицы, рядом с железнодорожным вокзалом. Это было желтое, выгоревшее под солнцем поле, кое-где покрытое чахлой, пыльной травой. По границам его, разбросанные в шахматном порядке, лежали бурые подковы самолетных капониров с накинутыми на них поверху маскировочными сетями.

После посадки всех эскадрилий Хазаров приказал собрать летный состав полка и, когда летчики и стрелки выстроились, обратился к ним с короткой речью:

– Полк наш вполне готов для выполнения любых заданий командования, – сухо сказал он, оглядывая строй. – Перед штурмовой авиацией нашего фронта поставлена задача – содействовать наземным частям в прорыве линии обороны противника. Задачу эту штурмовики будут выполнять рядом массированных ударов по объектам врага. Подчеркиваю – массированных. Это новое в нашей работе. В операции прорыва будет принимать участие много авиаполков, и это обязывает нас, гвардейцев, действовать в духе наших славных традиций. С завтрашнего дня начнем боевую работу. Летать будем всем полком вместе. Сегодняшний день отводится на осмотр материальной части и предполетную подготовку. Боевые расчеты объявит вечером капитан Рогозин. Время вылета: «эн» плюс четыре ноль-ноль. Начало операции – зашифровано.

Распустив строй, Хазаров вместе с Грабовым ушел на командный пункт.

После завтрака в эскадрильях прошли партийные собрания. Штурманам раздали карты районов, указали запасные аэродромы, сообщили радиопозывные, радиопароли и шифры летчиков. Все принялись за работу. Острый запах нитролака распространился в землянке командного пункта, где шла склейка полетных карт. Все, что было разведано, засечено, сфотографировано авиасъемкой, наносилось на карты в виде значков, кружков, треугольников. Все это заучивалось на память. Техники, как ужи, заползали в самые недоступные уголки машин, проверяли все до последней заклепки. Из трехтонок, подъезжающих к стоянкам, то и дело сгружали бомбы, ракетные снаряды, ящики с боекомплектами. И, наконец, как самый верный признак того, что события вот-вот должны начаться, пришла шифровка. Генерал Гарин передавал дополнительные данные о целях и воздушной обстановке в районе действий.

Время до полудня пролетело незаметно. Воздух полыхал жаром. С утра еще тянул кое-какой ветерок, но затем и он стих, словно устал, разморенный духотой. В горячем безмолвии даже листья на деревьях не вздрагивали. Дым от папирос голубыми паутинками поднимался вверх. Пользуясь свободным послеобеденным часом, летчики отдыхали под камышовым навесом. Недоспавшие ночью развалились на свежескошенной траве. Черный, как жук, Зандаров в промокшей от пота гимнастерке беззлобно поругивал полкового врача Лиса:

– И что за пристрастие у него? Напустит в воду хлорки, противно к бочке подойти… Химдегазатор, а не вода…

Остап, зевнув, толкнул дремавшего рядом Черенка:

– Эй, куме! Пойдем ко мне на стоянку. Микола мой хвастал, что землянку вырыл, что тебе катакомба. Пошли, а то мухи здесь житья не дадут.

– Пошли, – согласился Черенок, надевая фуражку.

– Жора! Пойдем с нами, – позвал Остап Бороду. Борода, не отзываясь, лежал на солнцепеке, бросив на голову белый платок. Мокрая от пота широченная спина его блестела точно полированная. Время от времени он почесывал чубуком трубки подбородок, причмокивал губами и гоготал, перелистывая увесистый том Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», невесть как попавший в полк.

– Не хочет… – подмигнул Остап и добавил вполголоса: – Я его сейчас другим пройму.

– Жора! – позвал он громче. – Пойдем, не то пожалеешь. Микола полное ведро вишен принес! Слышишь?

Но Борода хранил невозмутимое молчание.

– Не действует, – усмехнулся Остап. – Зачитался. Пошли одни.

На стоянке тринадцатого номера мотористы и оружейники заканчивали подготовку машины. Техник-лейтенант Школяр, засучив до локтей рукава, копался в маслофильтре. Увидев подходивших летчиков, он вытер ветошью руки и пошел им навстречу.

– Товарищ лейтенант, экипаж занимается подготовкой матчасти, – доложил он Остапу.

– Как мотор?

– Зверь!

– На затяжеленном винте гонял?

– Обязательно.

– Ну и как?

– Поет…. Скрипка Страдивариуса! – прищелкнул языком техник.

– Поет-то поет, а тянет как?

– Хоть до Берлина! – заулыбался Школяр, ревниво поглядывая на «ил», блестевший свежим лаком.

– Я слышал, ты квартиркой здесь обзавелся? – поинтересовался Остап, подмигивая Черенку.

– Как же! Прошу на новоселье… – пригласил Школяр, отодвигая деревянную крышку в насыпи капонира. Летчики, согнувшись, проникли в дыру.

– О-о… Да здесь настоящее овощехранилище! – засмеялся Остап, протискиваясь вперед.

В узкой, как щель, землянке были устроены короткие нары. В головах вместо подушки лежал чехол от мотора. Стены увешаны пучками полыни.

Черенок потянул носом, интересуясь, зачем понадобилось технику столько полыни. Школяр стал было распространяться о необыкновенных свойствах полыни как средства для отваживания комаров, но Остап с сомнением заметил:

– Напрасны старания. Не поможет…

В землянке было прохладно. Летчики сели на нары. Черенок вынул из кобуры пистолет и принялся за чистку. Остап снял сапоги, бросил на землю чехол от мотора и, блаженно улыбаясь, растянулся. Сверху в крышку постучали. В открывшееся отверстие просунул голову Оленин.

– Можно? – спросил он насмешливо.

– Влезай, только складывайся вчетверо. Место у нас лимитировано, – отозвался Остап.

– Ух, какая благодать! Прямо тебе ледник, – вздохнул Оленин, вытирая мокрый лоб. – Вы сидите здесь, а там гость с визитом прилетел, – кивнул он головой на потолок.

Оленин отодвинул крышку, показал на небо. В голубой синеве парила еле заметная черная черточка, оставляя позади себя белую, медленно тающую полосу.

– Листовки сбросил, – равнодушно сказал Остап. – Поди, призывает переходить фронт, и пропуск, наверное, напечатал. Смотри, смотри, вон они!

Несколько бумажек, покачиваясь в восходящих потоках воздуха, медленно опускались на аэродром. Школяр, выбежав из капонира, поймал листовку и, чиркнув зажигалкой, поднес к огню. Если бы он в этот момент оглянулся назад, то увидел бы, как из соседнего капонира кто-то выбежал, поднял листовку и скрылся обратно в укрытие.

Едва по земле пробежали первые струйки молочного света и из глубоких балок потянул свежий предрассветный ветерок, как оглушительный грохот потряс землю. Шквал огня и железа с воем обрушился на вражеские позиции. «Голубая линия» задрожала, затряслась. Над немецкими окопами поднялись фонтаны земли, багровые шары, гроздья слепящих брызг. Это вступила в действие артиллерия крупных калибров – таранная артиллерия прорыва. Среди неистового грохота еле пробивались нарастающие, яростно фыркающие звуки гвардейских минометов. Так длилось десять, двадцать, сорок минут, час! Когда стало совсем светло, лавина черных огнехвостых снарядов, как стая хищных птиц, низверглась с гремящего неба. Тысячи тонн грунта поднялись к небу. В зоне обстрела уже нельзя было разобрать, где находится запад, где восток. «Голубая линия» кипела, трещала, крошилась, обволакивалась клубами черного дыма. Фашисты были оглушены, придавлены, парализованы. А небо все продолжало посылать смерть и разрушение. Огненный ураган достиг необыкновенной силы, и вдруг все смолкло – как отрезало. Мертвая тишина повисла над землей. Еще раз где-то далеко-далеко бухнула запоздалая пушчонка и, слоено застыдившись своего одиночества, тут же умолкла. Безмолвная истерзанная земля дымилась гарью тротила.