Прыжок - Илья Бражнин

Засмеялась Юлочка, махнула рукой повелительно.

— Отпустить немедленно.

Оба поднялись из угла, отдуваясь и оправляя рубахи.

— Ну и задал же я ему трепку! Скажи спасибо, что после еды ослаб малость, а то бы вовсе задавил.

— Кабы ты меня не сцапал неожиданно, еще неизвестно, кто кого скрутил бы.

— Эва! Вот бахвал! Люблю бахвалов. Дай пять!

Просидев еще с час, приведя в буйный беспорядок и мебель, и себя, и хозяев, Петька наконец с грохотом захлопнул за собой дверь джегиной квартиры и, гремя ступенями, сбежал с крыльца.

До угла ближайшей улицы шел он, посвистывая себе под нос что-то несуразное и непохожее ни на одну мелодию в мире, но потом посвистывание оборвалось. Петька нахмурился и шел, тяжело вдавливая в хлипкие деревянные тротуары свои кованые сапоги. Тяжкое раздумье обуяло лохматую его голову.

Последнее время это случалось с Петькой часто. Оборвав себя на полуслове, нахмурится вдруг Петька, бросит собеседника, и потом час не добьешься от него слова, думает он что-то свое, бормочет, прикидывает и чертыхается, зло чертыхается, жестоко. В работе все забывает, а как досужий час вывернется, так опять думать и чертыхаться, чертыхаться и думать.

Вымеряет дома комнату из угла в угол, пойдет по полям шататься.

Раз забрел к хозяйке нинкиной комнаты. Комната еще не сдана — остерегаются, славу дурную комната в городе получила. Осмотрев комнату, Петька промычал раздумчиво:

— Гм! Я бы, может, и взял ее.

Хозяйка встрепенулась.

— Плата вовсе недорогая. Пять рублей мне платить будете сверх положенной платы по саженям и ладно. Комната хорошая, светлая, будете довольны.

Петька решился окончательно:

— Ладно, за мной комната. Вот вам три рубля вперед. Давайте сюда ключ, хозяюшка.

Взял ключ и ушел.

Вернулся вечером, заперся у себя в комнате и до утра не выходил. Постучала было хозяйка на радостях угодить новому жильцу.

— Не хотите ли чаю?

Ответил из-за двери:

— Не хочу.

Попробовала заглянуть в замочную скважину — ключ торчит. Так и ушла спать и заснула довольная, что сдала-таки наконец комнату, кончилось заклятие.

А если бы не торчал ключ в скважине, может и не заснуть бы хозяйке в ту ночь так покойно. Увидала бы она в щелку, как жилец ее выпрыгнул в окно, ощупал внимательно с наружной стороны оконную раму, потом схватился за подоконник и снова влез в комнату. Если бы дальше смотрела хозяйка в скважину, еще больше диву далась бы да, пожалуй, и напугалась бы здорово, увидя, как крадется ее новый жилец от окна к кровати.

Ступит на половицу и остановятся, прислушается и опять ступит. А в комнате никого нет кроме него, и кровать-то, к которой крадется, пустая стоит, не застеленная даже — один сенник на досках.

Ахнула бы хозяйка и присела, пожалуй, на пол, а если бы дольше смотреть осталась, то видела бы, как, взяв свечку, рассматривал жилец подоконье. Долго смотрел. А потом еще дольше шагал по скрипящим половицам комнаты, низко опустив голову и заложив руки в карманы.

Утром заявился Петька в угрозыск. Там еще никого не было, кроме дежурного агента.

— Желаю дать показания по делу Светлова. Имею кое-какие дополнительные сведения и подозрения. Можно взглянуть в альбом? У вас, кажись, такой есть?

Агент исчез на несколько минут, потом принес громадный альбом. Петька листал его, не торопясь. Глядели на него с больших листов люди скуластые, узкоглазые, большеголовые, сухие, с настойчивым и холодным блеском глаз. Вдруг остановило внимание ширококостное лицо с плутоватыми глазами.

— Стой! Это что за птица?

Агент перевернул страницу, заглянул в какой-то справочник.

— Это Матвей Репников, ныне Матвей Кожухов, прозвище — Мотька-Солдат, или Мотька Резаный. Вор-рецидивист.

Петька положил тяжелую лапу на альбом, надавив так, что треснул где-то внизу корешок.

— Он убил!

— Что? Кто убил?

— Гневашеву убил он, понимаешь? Он, а не Светлов.

Агент блеснул глазами, почесал за ухом и насмешливо шмыгнул носом.

— Извините, товарищ. Дело Светлова знаю хорошо, с Кожуховым дело не раз имел тоже. Во-первых, мокрыми делами не занимается, во-вторых, в ночь убийства засыпался на неудачной краже в другом конце города. Я сам и брать его ездил.

Петька ударил кулаком по столу:

— А я тебе говорю, он убил.

— Заладила сорока Якова. Что же мы хуже вашего понимаем? — обиделся агент. — Мы каждого насквозь видим и ихнюю родословную по девятое колено знаем и повадки ихние изучили. Нас учить вам не приходится. У них, поймите, своя специальность. Если он домушник, скажем, так он нипочем на убийство не полезет, хоть озолоти его. К тому же никогда они в ночь на два дела не ходят. Коли он, скажем, убил бы, так никогда не пошел бы в тот же час чердак обрабатывать. Это уж, ах оставьте, — невероятно.

Агент оборвал вдруг себя и, выходя из комнаты, буркнул:

— Идите к следователю Макарову коли что, нам некогда.

Следователь выслушал внимательно все, что сказал Петька. Помолчал. Уронил небрежно:

— Почему же именно его подозреваете?

— Видал я его однажды в комнате Гневашевой. В отпуску она была. Случайно брел мимо, увидел окно заднее открыто, думал — не вернулась ли. Заглянул в окно и увидал эту рожу. Скверная рожа, с такой рожей у стенки стоять в самый раз.

— Гм, маловато!

Следователь раздумчиво пожевал губами и взялся за телефонную трубку. С минуту говорил он по телефону негромко и коротко. Потом положил аккуратно трубку на место.

— Подозреваемый вами взят в ту же ночь на краже на другом конце города; эта кража как бы устанавливает его алиби, непричастность к этому делу.

Петька грузно надавил на стол:

— Ну, чорт с ним. А случаем, не левша ли этот Мотька?

Следователь чуть приподнял брови. Но тотчас же с готовностью записал у себя что-то в книжке.

— Я справлюсь и узнаю. А скажите, почему вас это интересует?

Петька мотнул кудлатой головой и ответил глуховатым баском, будто пересиливая себя:

— Причины есть. Я порез на груди Гневашевой видел. С левой руки порез сделан.

Следователь наклонился над столом и вписал две строчки в свою книжку.

— Это существенно и остроумно. Я присмотрюсь к снимку убитой. Благодарю за показание.

Петька повалился совсем на стол следователя:

— Слушай, Макаров, разрежь меня на части, если не этот Мотька-Солдат убийца. Чую, что он. Только ловок дьявол, улик прямых собрать не могу.

Следователь задумчиво чиркнул спичку и, подвинув коробку с папиросами к Петьке, поднес спичку сначала ему, а потом прикурил сам.

— Признаюсь вам, товарищ Чубаров, в этом деле есть много темных, непрочитанных страниц. Мне тоже по некоторым данным кажется, что тут имеет место не простое убийство и, конечно, не самоубийство — сколько бы предсмертных записок ни имелось в деле. Исключительно поэтому я затягиваю дело, пытаюсь достать новые данные, но официальный сыск, должен вам признаться, уперся в тупик. Мы, что называется, сели на мель. Вот почему я с живейшим интересом отношусь к вашим показаниям и вашим попыткам узнать что-то большее, чем известно до сих пор. Вы, повидимому… — следователь замялся: — близко знали товарища Гневашеву и имеете, вероятно, свои причины интересоваться этим делом; я не против. Ваше рвение может нам очень и очень пригодиться. Кроме того, вы знали прекрасно всю обстановку действия, всех действующих лиц и их взаимоотношения — это может также помочь осветить дело с новой стороны. Вот почему я готов приветствовать все ваши попытки личного розыска. Обычно мы не поощряем таких вещей, но в этом деле я держусь иного мнения. Не доверять вашей честности мы не имеем оснований, ибо мы все прекрасно осведомлены о вашей общественной и политической работе. Словом, не удивляйтесь, если я попрошу вас подумать над этим делом, поискать в нем нового и не забывать заходить ко мне поделиться добытым материалом.

Петька встал, примял шапкой непокорную шевелюру, бурно вздохнул и стукнул тяжелым прессом по столу.

— Так-то так, товарищ Макаров. — и вдруг, оборвав себя, глянул прямо в глаза следователю. — А ты партиец?

Следователь стряхнул пепел с папиросы и ответил — спокойно, несмотря на неожиданность петькиного вопроса:

— Да, партиец.

Петька налег грузно на стол.

— Ну, так вот. Молол ты тут насчет того, что я близко знал Гневашеву, насчет интереса моего к делу и прочего. Вижу я, к чему ты гнешь. Хочу я тебе сказать, что думаешь ты не о том, о чем я думаю. Привык ты по своей работе на личном интересе людей ловить. А мой интерес в этом деле, ёлки-палки, таков, чтобы вскрыть, почему комсомольцы стали друг друга резать. А интерес, брат, горький. Что же с нас станет, коли мы, комсомольцы, станем разводить кинодрамы с ножевыми концами, а? Была Нинка — добрым комсомольцем и хорошей работницей. И чуется мне тут неладное. И хочется перекинуть мне дело на другой поворот. Сто сот дал бы, чтобы удостовериться, что не Гришка убил ее, понимаешь, не комсомолец, какой он ни на есть, а вор укокошил. Вот что меня мутит. Вот почему кручусь я вокруг этого дела. Понял? И прощай теперь. Узнаю что, загляну обязательно.