Искусство слышать стук сердца - Ян-Филипп Зендкер

Взгляд дочери напомнил ему глаза жены, когда они с Яданой впервые встретились. И улыбка несла в себе такое же волшебство, как губы Яданы. Моэ до сих пор не мог противиться чарам этой улыбки. Ему вдруг стало по-настоящему стыдно.

Ядана молча запеленала дочь, обнажила грудь и принялась кормить Ми Ми.

Вскоре Моэ убедился: его дочь унаследовала от матери не только красивые глаза, но и спокойный, неунывающий характер. Ми Ми никогда не плакала, редко кричала и спала всю ночь напролет. Словом, находилась в полном ладу с собой и окружающим миром.

Ничего не изменилось в характере девочки и когда она впервые попыталась встать на ножки. Ей шел второй год, и она бойко ползала по дому. В тот день Ми Ми выбралась на крылечко и подползла к перилам. Ядана и Моэ во дворе кормили кур и свиней. Оба следили, как Ми Ми вцепилась ручонками в столбики перил. Видно, она решила, что и ей пора ходить, как другие. Но искривленным ступням не под силу удержать тело, и Ми Ми, испуганно взглянув на родителей, рухнула на пол. Неудача не обескуражила ее. Ми Ми снова потянулась вверх и снова упала. Моэ хотел броситься на выручку, хотя и не понимал, как и чем помочь дочери. Ядана крепко схватила его за руку.

— Не надо. Ми Ми должна сама убедиться, что ноги ее не держат и ходить она не сможет.

Ми Ми не плакала. Она терла глаза и разглядывала перила, словно причина была не в ногах, а в столбиках и досках. Потом девочка утроила усилия… Но после шестой неудачи бросила это занятие, села на пол и улыбнулась родителям. С тех пор она больше не предпринимала попыток вставать и ходить. Поняв, что ей суждено только ползать, Ми Ми прекрасно освоила этот способ передвижения по дому и двору. Она так проворно взбиралась на крыльцо и скатывалась вниз, что родители едва поспевали за ней. Она гонялась за цыплятами, а в жаркие летние дни, после дождя, когда жесткая земля становилась мягкой и податливой, обожала барахтаться в грязи. Ми Ми играла с братьями в прятки и забиралась в такие укромные уголки, что ее не могли найти.

Не изменился характер девчушки и потом, когда она подросла и стала лучше понимать важность здоровых ног. Ми Ми жадно следила за беготней соседских ребят и их лазаньем по ветвям высоких эвкалиптов — границам дворов. Ядана чувствовала: дочь завидует ребятне, но не настолько, чтобы позволить зависти омрачить жизнь. Ей не суждено бегать и лазить по деревьям, но в жизни есть немало других сторон, где ничто не сдерживает ее свободу. Любознательность Ми Ми не знала границ.

Из всех даров, которыми судьба наделила девочку, самым удивительным был ее голос. В раннем детстве Ми Ми немало времени проводила на спине Яданы, пока та работала в поле. Желая развлечь дочку, Ядана пела. Вскоре Ми Ми выучила почти весь репертуар наизусть и подпевала матери. С каждым годом голос Ми Ми становился все красивее. Ей уже исполнилось семь лет. Вечерами, помогая матери готовить ужин, она пела на кухне. Привлеченные вокалом соседи собирались перед домом, ловя каждый звук маленькой певуньи. Двор не вмещал всех желающих; часть слушателей стояли на дороге, а иные влезали на эвкалипты. Неужели эти люди когда-то видели в рождении Ми Ми предзнаменование беды? Теперь они шепотом рассказывали, что голос девочки обладает волшебной силой. Более того, исцеляет больных. Соседи охотно рассказывали про старую вдову, которая несколько лет не покидала хижины из-за больных ног. Но однажды, услышав пение Ми Ми, вышла к слушателям и вдруг начала плясать. Ее танец становился все неистовее, и, если бы не вмешательство Моэ, старуха сбросила бы с себя одежду. Рассказывали и о мальчике по прозвищу Рыба. Его кожа была покрыта коркой, напоминающей чешую. Снадобья английских врачей не действовали. А пение Ми Ми помогло. Через полгода мальчишка полностью избавился от болезни.

Ми Ми любила бывать на рынке и всегда просила мать взять ее с собой. Однажды, пока Ядана покупала картошку и рис, Ми Ми запела. Вокруг нее стала собираться толпа. Казалось, люди забыли, зачем пришли на базар. Они завороженно стояли, слушая девочку. Кончилось тем, что к Ми Ми подошли двое полицейских и попросили петь где-нибудь в другом месте, где ее голос не будет мешать общественному порядку. Один ирландец, осевший в Кало, — отставной майор английской армии и горький пьяница — пожелал, чтобы Ми Ми пела у его смертного одра.

Ее стали приглашать на свадьбы и празднества по случаю рождения детей, щедро платя чаем, рисом и курами. Моэ уже начал подумывать, не отдать ли ему землю внаем. И вдруг Ми Ми объявила родителям, что больше петь не будет.

Все трое сидели на дворе. Сумерки еще не спустились, но в воздухе чувствовалась приятная вечерняя прохлада. Ядана теплой курткой укутала плечи дочери. Ми Ми толкла в ступе кору дерева танака, а мать мыла помидоры и лук-порей. Под домом хрюкала свинья, а почти у самых ворот пристроился буйвол, вдохновенно сооружая навозную лепешку. Двор наполнился резким характерным запахом.

— Не будешь петь? — переспросил Моэ, решив, что дочь шутит.

— Да. Больше не буду.

— Но почему?

— Пение меня больше не радует.

— Как это? Что случилось? — насторожился Моэ.

— Ничего. Я и так много пела. В пении не осталось ничего особенного. Оно мне разонравилось.

— Но ведь твой голос с каждым днем становится все сильнее и красивее.

— Может, и так, но мне он больше не нравится. Слышать его не могу.

— Ты что же, совсем прекратишь петь?

— Я хочу сберечь свой голос. Сохранить его. Когда-нибудь снова запою.

— Сохранить? Для чего? — недоумевал Моэ.

— Пока не знаю. Но когда время настанет, пойму.

Спорить с дочерью было бесполезно, и Моэ это знал. Ми Ми унаследовала материнское упрямство. Она редко на чем-либо настаивала, но, уж если принимала решение, никакие уговоры не действовали. Втайне Моэ восхищался характером Ми Ми.

Родители с тоской глядели на дочь. Ядана острее понимала, как сильно та изменилась. Ми Ми исполнилось четырнадцать, и ее тело постепенно приобретало женские формы. Теперь сама девочка, а не только ее голос день ото дня становилась все прекраснее. Глаза уже не казались огромными, как в раннем детстве, но по-прежнему оставались лучистыми. Кожа Ми Ми приобрела оттенок тамаринда. Руки, во многом заменявшие ей ноги, не огрубели от ползания, не растрескались и не покрылись мозолями. Наоборот, стали длиннее и изящнее. А какие проворные пальцы были у Ми Ми! Ядана давно уже не пыталась угнаться за дочерью, когда та чистила и крошила корень имбиря. Два года назад она научила Ми Ми ткать. Вскоре девочка и в этом ремесле ее превзошла. Но более всего Ядану восхищала уверенность, с какой Ми Ми двигалась по жизни. В прошлом мать одолевали кошмарные сны. Ядане снилось, как Ми Ми, словно зверек, ползет через грязь. Иногда она видела дочь ковыляющей по рынку, где зеваки хохотали во все горло, тыча пальцами. Но еще хуже был сон о железной дороге. Ми Ми опаздывала на поезд до Тази. Состав трогался, а она пресмыкалась по платформе, все быстрее и быстрее… и останавливалась у края, провожая глазами удаляющийся поезд.

Опасения не оставляли Ядану и днем. Ми Ми вырастет, станет взрослой женщиной. Но как она будет встречать гостей? Выползать к ним на четвереньках? Это ведь так унизительно!

Теперь Ядана понимала: опасения напрасны. Ми Ми держалась уверенно и с большим достоинством. И в ее манере двигаться не было ничего унизительного, ничего животного. Ми Ми носила только самые красивые лонгьи, которые сама же и ткала. Что еще удивительнее, она умудрялась не запачкать одежду ни на грязном полу, ни тем более на дворе. Ми Ми не стыдилась того, что не ходит, а ползает. Она делала это с таким благородством, что народ на рынке почтительно расступался, освобождая ей дорогу.

8

Здесь у той Джулии, которой я всегда была и которую знала до мелочей, кончилось бы терпение. Она бы вскочила со стула, недовольно поджав губы. Потом наградила бы У Ба сердитым взглядом, молча схватила бы рюкзачок и немедленно покинула это убогое жилище. Или рассмеялась бы старику в лицо, объявив его рассказ набором сентиментальной чепухи. А потом та Джулия, конечно же, ушла бы, ругая себя за никчемно потраченное время.

Я сидела неподвижно. Да, мелькало желание встать и удалиться, но оно было лишь слабым отголоском прошлого. Думать связно я не могла, тем более — анализировать историю У Ба. Но я чувствовала: это вовсе не сказка, если только не считать выдумкой саму любовь. Всего несколько часов назад я бы так и сказала, назвала бы любовь мифом, живущим лишь в романах и фильмах. Сейчас я уже не была столь уверенной и не знала, как относиться к услышанному. По-моему, это слишком. Неужели я должна поверить, что в детстве и юности мой отец был слепым, да еще и до беспамятства влюбился в девочку-калеку? Это из-за нее он бросил меня и маму, с которой прожил почти тридцать пять лет? Разве существует любовь, способная выдержать полвека разлуки? Вспомнились отцовские слова: «Нет такого поступка, которого бы человек не мог совершить себе во благо или во зло». Эти слова он произнес, когда стало известно о романе маминого двоюродного брата с шестнадцатилетней девушкой-бебиситтером. Мама не желала верить в случившееся. «Это совершенно не похоже на Уолтера, — без конца повторяла она. — Прекрасный семьянин, набожный католик. Зачем ему какая-то девчонка?» Отец считал поступок Уолтера ошибкой. Любой человек способен на любую глупость. Мы придумываем себе некий портрет наших друзей и знакомых, а затем упорно за него цепляемся, не допуская даже мысли, что в какой-то ситуации люди вполне могут поступать вопреки нашим о них представлениям. Мама заявила, что так рассуждать способен лишь завзятый пессимист. Отец не согласился. По его мнению, гораздо хуже предъявлять к людям завышенные требования и потом злиться на очередного приятеля, не оправдавшего твоих ожиданий. Помнится, отец еще говорил, что чрезмерный оптимизм зачастую превращается в ненависть и презрение к людям.