Декоратор. Книга вещности. - Тургрим Эгген

Объяснять, что я поселился точно под ней, мне в этот момент не кажется строго необходимым.

— И сколько это длилось?

— О, недолго. От силы пару месяцев. В позапрошлом году. Два месяца — самое оно. Знаешь правила эксплуатации толстых тёлок и японских мотоциклов?

— И кто прекратил отношения?

— Я. По крайней мере, я считаю, что я. Но что интересно — от таких коротких интрижек остаются самые добрые воспоминания, без горечи и обид. Мы с ней и сейчас друзья, но не такие близкие. О чём я начинаю грустить всякий раз, как вижу её. Но не вздумай ей это передать. И вообще ничего из моей трепотни не повторяй.

— Да нет, конечно, ты что.

— Всё это между нами, мальчишками. Так что с моей стороны малышке Сильвии наилучшие рекомендации. Чудо что за пизда с подушкой.

Он выдерживает многозначительную паузу.

— Но если тебя интересует моё мнение, лучше б ты обхаживал Эйнара Сюлте. Пиздомотины — одна из постоянных бытия, чего не скажешь о хорошей работе. Поговори с ним. Прости, мне пора.

— Поговорю я с Сюлте, обещаю.

Он вешает трубку. И как это Туре Мельхейму удаётся пошлить до того буднично и легко? Не мой стиль. Поэтому меня беспокоит, с чего вдруг беседа с ним вызвала у меня такую выдающуюся эрекцию?

— Что-нибудь уже сделали? — спрашиваю я, входя в гостиную после отлучки в туалет.

Аня сидит на прежнем месте. Кончилось всё Аней. Она, по крайней мере, может писать буквы под диктовку. Мочки её ушей оттягивают какие-то кульки из серебра. Не без изюминки. Я всегда говорил: чтобы носить массивные серьги, женщине следует коротко стричься.

Молодой человек с козлиной бородкой, имя которого я уже забыл, хотя нас представили, устанавливает на штативе мощный прожектор и гигантские отражатели из матового плексигласа. Карло, стоя на коленях, роется в одном из четырёх или пяти чемоданов с аппаратурой. Его камера уже стоит на штативе. В гостиной чудовищный беспорядок. Они пасутся здесь уже три с половиной часа, но пока что не сделали ни одного снимка.

— Сигбьёрн, мы всё уберём, — говорит Аня с усмешкой.

— Отлично. Но это что?

Я показываю на стол.

— Я хотела спросить то же самое, — откликается Аня, вытаскивая из спирали на фирменной записной книжке формата А6, обёрнутой в волнистую бумагу, чернильную ручку.

Этот стол ничего ей не говорит.

— Автор этого стола — Исаму Ногучи, спроектирован он в 1944 году, но в производстве лишь с 1947-го, — пишет она под мою диктовку.

— У него есть название?

— Мне встречалось наименование «Биоморфный стол», но у меня нет стопроцентной уверенности, что это авторское название. Скорее всего, нет. Ещё он известен как «IN-50», что более в стилистике сороковых. Исаму Ногучи, потомок иммигрировавших в Америку японцев, прославился также как автор первой радионяни—устройства, позволяющего родителям и другим взрослым на расстоянии слышать то, что происходит с младенцем в детской. Он сконструировал его в тридцатые годы, после истории с похищением сына Линдбергов, — рассказываю я.

— Очень интересно, — подбадривает Аня, не переставая строчить.

— Написать тебе слово «биоморфный»? — спрашиваю я с предупредительной язвительностью.

— Да, пожалуйста, — отзывается она. — Потрясающе стильный стол.

— Спасибо. Но к чему вот это?

— Что к чему?

— Вот именно. Это я тебя должен спросить: какую ситуацию ты хочешь воспроизвести на фотографии?

— Сигбьёрн, я не совсем понимаю, куда ты клонишь.

Аня улыбается. В их кругах у меня репутация «трудного» кадра, и Аня приготовилась к самому худшему.

— Тогда послушай. Фотографии к такому репортажу должны показывать некоторые мгновения повседневного течения жизни в заданном интерьере, так? То, что американцы назвали бы slice of life — срез жизни.

— Совершенно верно.

— Ты собралась показывать день или ночь?

— День, я думаю. По-моему, ребята выставили дневной свет.

— Прекрасно. Тогда следующий вопрос: что сейчас происходит в гостиной?

Она таращится на меня во всё глаза. Такими вопросами её коллеги себя не мучают. Поэтому интерьеры во всех глянцевых журналах выглядят так, будто хозяева трагически погибли в автокатастрофе, а квартиру прибрали, пропылесосили, отмыли и вот теперь выставили на продажу.

— Ну... так... ничего особенного.

— Совсем ничего, сказал бы я. Будь здесь люди, на столе стояла бы чашечка кофе или пепельница, если мы курим, на худой конец — книга или газета. Разве не так?

— Ты про вазу?

— Не обязательно.

Ваза не моя. Её притащила стилист с французским именем (Моник, что ли?) и поставила на столе, чтобы «смягчить», читай «феминизировать», атмосферу. Как показывают исследования, поведала мне Аня, аудитория «Тенденций» на семьдесят четыре процента состоит из женщин. Хотя каждый четвёртый читатель — мужского пола (это лучший среди аналогичных изданий показатель), но три четверти больше, чем одна. Ваза мне случайно понравилась. Она квадратная с округлыми матовыми стальными бортиками, что удачно не совпадает с размытой треугольной формой стола. Alessi, я полагаю. Обычно у меня на столе ничего не стоит, но это не догма.

— Значит, мы сошлись на том, что в гостиной в момент съёмки ничего не происходит. Людей в кадре тоже не будет, если я правильно понял?

— Мы предполагали, что не будет.

— То есть я прав, утверждая, что мы собираемся изобразить гостиную за секунду до того, как здесь кто-то появится, гости например. И наша цель — максимально привлекательный вид комнаты, чтобы человеку, фигурально выражаясь, захотелось войти в фотографию и расположиться за моим столом от Ногучи?

Продолжая улыбаться, она кивает:

— Хорошо сказано. Это гостиная за мгновение до того, как здесь кто-то появится, к примеру наш читатель.

— Который, продолжая твою метафору, как бы будет моим гостем?

— Продолжая метафору, да.

— И чем же я собрался угощать гостя?

— Сигбьёрн, пожалуй, мы не будем расписывать весь сценарий, да?

— Нет, ты меня не понимаешь — в вазу я что положил?

Она таращится оторопело.

— Лаймы. Восемь штук.

— Да, восемь штук, и все лаймы.

— Это очень фотогеничный фрукт.

— Вполне вероятно. Но я не имею обыкновения предлагать своим гостям жёсткие кислые лаймы. С кожурой и косточками. А ты?

— А вдруг вы будете пить текилу? — не теряется Аня.

— Текила с солью и лаймом — это хит двадцатилетней давности. К тому же на столе нет ни соли, ни текилы. Хочешь знать, на что это всё похоже?

— Хочешь, мы это поменяем? — дипломатично предлагает Аня.

Я понижаю голос:

— Это похоже на то, что в квартире похозяйничал безграмотный стилист, который положил лаймы в вазу из-за того, что они... радуют глаз, — шиплю я.

— Знаешь что, Сигбьёрн ...

У нас за спиной возникает Карло, он обнимает меня за плечо.

— Я согласен с Сигбьёрном. Лаймы убираем. Это клише заиграно.

— Если вы любите цитрусовые, пусть будут апельсины, — предлагаю я.

Аня шокирована:

— Ни за что. Пока я жива, в «Тенденциях» не появится фото с апельсинами.

— Потому что они съедобные? Ладно, я согласен на поме́ло.

— Что это за помело? — спрашивает Аня.

— Разновидность зелёного грейпфрута, — отвечает Карло, делавший съёмки для нескольких поваренных книг.

— Моник! — кричит Аня, и вышеназванный стилист является шаркающей походкой из кухни, где она в этот момент творила бог знает что. Разводила кувшинок в раковине, а то и похуже. У Моник длинные чёрные волосы, тёмно-синий костюм с белой манишкой, сколотой на горле брошкой с жемчугом, низкие лодочки. Она выглядит как особо дорогостоящая гувернантка.

— Сигбьёрн спрашивает, можно ли поменять лаймы на... как это называется?

— Помело.

— Что это за помело? — спрашивает Моник.

— Разновидность зелёного грейпфрута, — привычно отвечает Карло.

— С оригинальной припухлостью у плодоножки, — добавляю я.

— И где его берут? — спрашивает стилист будто бы на полном серьёзе.

Меня заносит, и я отвечаю с наглой непосредственностью:

— На рынке Сульбарторгет.

Моник умоляюще косит на Аню. Редактор подсчитывает, загибая пальцы, и приходит к очевидному выводу, что ни бюджет, ни расписание не позволяют посылать Моник через полгорода за фруктом, о котором она слыхом не слыхивала. Всё-таки в съёмочной группе четыре человека, из них по крайней мере двое на почасовой оплате.

— Лаймы так радуют глаз, — простодушно выпаливает Моник.

Аня взмолилась прежде, чем я успел открыть рот для ответа:

— Нет, нет и нет. Ещё раз обсуждать всё снова мы не будем. Вазу убираем. Как насчёт цветов?

— К вазе у меня никаких претензий нет, — говорю я честно.

— Она не может стоять пустой! — огрызается Аня.

— А если кинуть в неё пачку сигарет? — предлагаю я. — «Житан», например. Мне очень нравится их пачка. Кстати, работа Кассандра.