Замуж — никогда - Винк Таня

— Научной работой. Воду опресняет…

— Научная работа — дело хорошее… — В голосе Лидии Львовны прозвучало сомнение.

— Он сотрудник французско-украинской фирмы, — сказала Аня и почему-то покраснела.

— А… Ну, это другое дело. Хорошая партия.

Аня потупилась.

— И пеньюар возьми, прозрачный, мужчины это любят, — бросила Лидия Львовна, склоняясь над бумагами.

Аня выбрала черный кружевной комплект и черный коротенький пеньюар.

— Спасибо, — шепнула она, и Лидия Львовна, не поднимая головы, махнула ей рукой.

Аня подошла к двери, и тут Львовна ее окликнула:

— Анюта!

Она поманила девушку рукой.

Аня приблизилась. Лидия Львовна сцепила пальцы и поставила локти на стол.

— Анюта, я вот что хотела сказать… — произнесла она участливым тоном. — Ты парню своему о себе ничего не рассказывай. — Ее взгляд был устремлен на старинную малахитовую чернильницу, которую Аня помнила с детства, с тех пор, как приходила к маме на работу. — Так лучше будет.

Девушка нахмурилась и ничего не сказала.

— Поверь моему жизненному опыту. — Лидия Львовна подняла на нее глаза. — Всего тебе хорошего… Иди, мне работать нужно.

Дима в эти дни работал много. Надя старалась все время быть рядом с ним. Везде — на совещаниях, в лаборатории, столовой, гостинице. После работы она часто звонила ему по производственным вопросам, но вытащить в кафе так и не смогла.

— Извини, я очень занят, — то и дело слышала Надя, но не сдавалась: каждый день меняла наряды и выглядела довольно соблазнительно.

Сотрудники перешептывались и усмехались:

— Димка, ты чего это на Надьку не реагируешь? Она вон глаз с тебя не сводит.

— Отвалите, — беззлобно бросал Дима.

— Да мы-то отвалим, а вот ты останешься в дураках.

— Слушайте, мужики, у меня уже есть девушка…

— Дима, у нас у всех дома жены и девушки, но мы же не монахи. В командировке, понимаешь ли, сам бог велел развлекаться, ради нашей же пользы, чтоб мозги хорошо работали. Знаешь, как тут, у немцев? У них секс как лекарство, строго по расписанию, понедельник-среда-пятница или вторник-четверг-суббота.

— Спасибо, у меня мозги и так хорошо работают.

Разговор этот повторялся с завидной регулярностью, а однажды вечером, как только Дима решил обмозговать один очень важный вопрос, ему позвонила Надя и сообщила, что у нее срочное дело.

— Заходи.

Дима встал с кресла, и через полминуты в дверь его номера постучали.

Вид у Нади был расстроенный. Она вошла в номер и остановилась возле кровати.

— Что случилось? — спросил Дима.

— Мне негде ночевать.

Он опешил:

— Как это — негде?

— Милка попросила меня где-то перекантоваться, — с возмущением прошипела Надя.

— Так перекантуйся у Генкиной.

— У Генкиной? — Надя усмехнулась. — Ты вообще ничего не замечаешь… Она спит с Вадиком.

— С Вадиком? — удивился Дима.

— Да, сейчас с Вадиком. — Надя села на кровать и закинула ногу на ногу.

— Что ж, тогда оставайся у меня. Я на диване лягу.

— Ты серьезно? — Она прищурилась.

— Ну конечно…

— Спасибо. — Надя облегченно вздохнула, во всяком случае, так показалось Диме. — Пойду за вещами.

Она вернулась с халатом и косметичкой. Пока девушка принимала душ, Дима бросил на диван подушку и одеяло и включил телевизор. Потом он принял душ и, лежа в халате на диване, смотрел какой-то фильм и поглядывал на часы — в десять он позвонит Ане, в Харькове тогда будет одиннадцать.

В десять Дима вышел на балкон, сел в ротанговое кресло и набрал номер Ани. Разговор длился полтора часа, и все это время Надя беспрестанно переключала каналы. Когда Дима вернулся в комнату, она была вне себя от ярости.

— У этих немцев черт знает что, а не телевидение! — Надя швырнула пульт на одеяло.

— Так не смотри. — Дима взял пульт и выключил телевизор. — Пора спать.

Надя метнула в него взгляд, полный ненависти, и повернулась на бок:

— Спокойной ночи.

— Спокойной. — Дима лег на диван.

Через несколько минут Надя громко спросила:

— С кем это ты разговаривал полтора часа?

— С Аней.

Она приподняла голову:

— С Аней? И сколько такие разговоры стоят?

— У нас же корпоративные расценки, — хмыкнул Дима.

— Все равно дорого.

Надя села на кровати, закрывая обнаженную грудь одеялом. В свете неоновой рекламы, пробивающейся сквозь шторы, ее голова была похожа на головку фарфоровой куклы.

— Я не понимаю, — с возмущением воскликнула она, — что ты нашел в этой Ане?!

— А зачем тебе это понимать? — с досадой спросил Дима, предчувствуя, что разговор закончится либо слезами, либо даже истерикой.

— Просто интересно… И еще мне интересно, что теперь со мной будет. — Надя включила бра у себя над головой.

— С тобой? А при чем тут ты? — удивился Дима.

— Как при чем? Мы же…

— Мы? — перебил ее Дима и сел.

— Да, мы!

— Надя, «мы» в данном контексте никогда не существовало, и ты прекрасно это знаешь. — Дима начал подумывать о том, чтобы переночевать в кресле на балконе. Если взять плед, не замерзнешь — май, ночи теплые.

— Не существовало? — Надя вскочила с кровати и, обнаженная, остановилась у окна. — Скажи, я красивая?

— Ты? — переспросил Дима, скользнув взглядом по фигуре, которую иначе как роскошной нельзя было назвать, и откинулся на спинку дивана. — Ты очень красивая.

— Тогда возьми меня… — выдохнула Надя. Мягко, как кошечка, ступая по ковру, она приближалась к Диме. — Возьми меня… — Она опустилась перед ним на колени. — Я знаю, ты не забыл мои ласки. — Она смотрела на него снизу вверх. — Ты помнишь, какой покорной я умею быть. — Ее рука скользнула под его халат. — Я хочу облизать тебя, всего. — Голос Нади хрипел. Она потянула за пояс его халата…

— Хватит, — спокойным голосом сказал Дима, вырвал пояс у нее из рук и поднялся на ноги. — Либо ты вернешься в кровать, либо я уйду.

Надя вскочила, будто в ней разжалась пружина. Несколько секунд Дима опасался, что она набросится на него и поцарапает — пальцы ее рук с длинными ногтями, согнутые, как кошачьи когти, недвусмысленно свидетельствовали о ее намерениях. Она тяжело дышала, ее глаза сверкали, и в полумраке комнаты казалось, что это не женщина, а хищница, выследившая добычу, — еще мгновение, и она на него накинется.

— Надя, ложись в постель. Если ты не успокоишься, я вынужден буду уйти…

То ли он произнес это каким-то особенным тоном, то ли Надя наконец осознала всю нелепость ситуации, но за несколько мгновений она превратилась из фурии в несчастную женщину. Давясь рыданиями, она потянулась к своему халату, лежащему на другой половине кровати, и принялась натягивать его на плечи.

— Не нужно тебе никуда уходить… Я сама уйду… — выдавила девушка сквозь рыдания. — Сейчас… Где мои вещи? — Она заправила за ухо выбившуюся прядь.

Дима не выносил женских слез. Он включил свет, подошел к Наде, взял ее за плечи и усадил на диван. Она вся дрожала.

— Ты никуда не пойдешь. — Он вытащил из холодильника пакет виноградного сока и налил в стакан.

Стуча зубами о край стакана, Надя выпила сок.

— Ты помнишь, что я люблю этот сок, — простонала она, и из ее груди снова вырвалось рыдание.

— Надя, пожалуйста, не надо. Завтра у тебя будут опухшие глаза.

— Ну и черт с ними! — Она махнула рукой, в которой держала стакан, и немного сока выплеснулось на ковер. — Ну почему все так? Почему? Я не пойму, почему ты меня не хочешь? — По ее прелестным щекам текли слезы. — Дима, ну что я сделала не так?

Его сердце сжалось.

— Надя, перестань, прошу тебя. — Он провел рукой по ее вздрагивающему плечу. — Ты замечательная девушка. У тебя все будет…

Хорошие слова, но они не могли успокоить Надю — ей было горько, ох как горько! Зачем Дима «включил дурака» и делает вид, будто они просто сотрудники? Неужели секс после корпоратива прямо в лаборатории на столе, а потом у нее в квартире, и не один раз, ничего не значит? Она же не кукла, которой можно поиграть и посадить обратно на полочку… Ну что не так она делает?! Почему мужчины ее бросают? Едва она влюбится, едва прирастет к человеку душой, он — шмыг, и поминай как звали! Ну почему ей не везет? Она же ничего плохого никому не желает, просто хочет быть счастливой. Неужели люди не понимают этого? Она не хочет жить, как ее мама, оставшаяся в селе, расположенном на границе двух областей, не хочет работать на фермера за копейки от рассвета до заката. Не хочет коротать свой век одна — отец Нади сгинул где-то в тюрьме, когда она еще в школу не ходила.