Эмигранты. Поэзия русского зарубежья - Георгий Адамович

Окна во двор

Несчастный дурак в колодце двораПричитает сегодня с утра,И лишнего нет у меня башмака,Чтобы бросить его в дурака.………………………………………

Кастрюли, тарелки, пьянино гремят,Баюкают няньки крикливых ребят.С улыбкой сидит у окошка глухой,Зачарован своей тишиной.………………………………………

Курносый актер перед пыльным трюмоЦелует портреты и пишет письмо,—И, честно гонясь за правдивой игрой,В шестнадцатый раз умирает герой.………………………………………

Отец уж надел котелок и пальто,Но вернулся, бледный как труп:«Сейчас же отшлепать мальчишку за то,Что не любит луковый суп!»………………………………………

Небритый старик, отодвинув кровать,Забивает старательно гвоздь,Но сегодня успеет ему помешатьИдущий по лестнице гость.………………………………………

Рабочий лежит на постели в цветах.Очки на столе, медяки на глазах.Подвязана челюсть, к ладони ладонь.Сегодня в лед, а завтра в огонь.………………………………………

Что верно, то верно! Нельзя же силкомДевчонку тащить на кровать!Ей нужно сначала стихи почитать,Потом угостить вином…………………………………………

Вода запищала в стене глубоко:Должно быть, по трубам бежать нелегко,Всегда в тесноте и всегда в темноте,В такой темноте и в такой тесноте!

Баллада

Мне невозможно быть собой,Мне хочется сойти с ума,Когда с беременной женойИдет безрукий в синема.

Мне лиру ангел подает,Мне мир прозрачен, как стекло,А он сейчас разинет ротПред идиотствами Шарло.

За что свой незаметный векВлачит в неравенстве такомБеззлобный, смирный человекС опустошенным рукавом?

Мне хочется сойти с ума,Когда с беременной женойБезрукий прочь из синемаИдет по улице домой.

Ремянный бич я достаюС протяжным окриком тогдаИ ангелов наотмашь бью,И ангелы сквозь провода

Взлетают в городскую высь.Так с венетийских площадейПугливо голуби неслисьОт ног возлюбленной моей.

Тогда, прилично шляпу сняв,К безрукому я подхожу,Тихонько трогаю рукавИ речь такую завожу:

«Pardon, monsieur[3], когда в адуЗа жизнь надменную моюЯ казнь достойную найду,А вы с супругою в раю

Спокойно будете витать,Юдоль земную созерцать,Напевы дивные внимать,Крылами белыми сиять, —

Тогда с прохладнейших высотМне сбросьте перышко одно:Пускай снежинкой упадетНа грудь спаленную оно».

Стоит безрукий предо мнойИ улыбается слегка,И удаляется с женой,Не приподнявши котелка.

Звезды

Вверху — грошовый дом свиданий.Внизу — в грошовом «Казино»Расселись зрители. Темно.Пора щипков и ожиданий.Тот захихикал, тот зевнул…Но неудачник облыселыйВысоко палочкой взмахнул.Открылись темные пределы,И вот — сквозь дым табачных туч —Прожектора зеленый луч.На авансцене, в полумраке,Раскрыв золотозубый рот,Румяный хахаль в шапоклякеО звездах песенку поет.И под двуспальные напевыНа полинялый небосводВедут сомнительные девыСвой непотребный хоровод.Сквозь облака, по сферам райским(Улыбочки туда-сюда)С каким-то веером китайскимПлывет Полярная Звезда.За ней вприпрыжку поспешая,Та пожирней, та похудей,Семь звезд — Медведица Большая —Трясут четырнадцать грудей.И, до последнего раздета,Горя брильянтовой косой,Вдруг жидколягая кометаВыносится перед толпой.Глядят солдаты и портныеНа рассусаленный сумбур,Играют сгустки жировыеНа бедрах Etoile d’amour[4],Несутся звезды в пляске, в тряске,Звучит оркестр, поет дурак,Летят алмазные подвязкиИз мрака в свет, из света в мрак.И заходя в дыру всё ту же,И восходя на небосклон, —Так вот в какой постыдной лужеТвой День Четвертый отражен!..Не легкий труд, о Боже правый,Всю жизнь воссоздавать мечтойТвой мир, горящий звездной славойИ первозданною красой.

Петербург

Напастям жалким и однообразнымТам предавались до потери сил.Один лишь я полуживым соблазномСредь озабоченных ходил.

Смотрели на меня — и забывалиКлокочущие чайники свои;На печках валенки сгорали;Все слушали стихи мои.

А мне тогда в тьме гробовой, российской,Являлась вестница в цветах,И лад открылся музикийскийМне в сногсшибательных ветрах.

И я безумел от видений,Когда чрез ледяной канал,Скользя с обломанных ступеней,Треску зловонную таскал,

И, каждый стих гоня сквозь прозу,Вывихивая каждую строку,Привил-таки классическую розуК советскому дичку.

Бедные рифмы

Всю неделю над мелкой поживойЗадыхаться, тощать и дрожать,По субботам с женой некрасивойНад бокалом, обнявшись, дремать,

В воскресенье на чахлую травуЕхать в поезде, плед разложить,И опять задремать, и забавуКаждый раз в этом всем находить,

И обратно тащить на квартируЭтот плед, и жену, и пиджак,И ни разу по пледу и мируКулаком не ударить вот так, —

О, в таком непреложном законе,В заповедном смиренье такомПузырьки только могут в сифоне —Вверх и вверх, пузырек с пузырьком.

Скала

Нет у меня для вас ни слова,     Ни звука в сердце нет,Виденья бедные былого,     Друзья погибших лет!

Быть может, умер я, быть может     Заброшен в новый век,А тот, который с вами прожит,     Был только волн разбег,

И я, ударившись о камни,     Окровавлен, но жив,—И видится издалека мне,     Как вас несет отлив.

Веселье

Полузабытая отрада,Ночной попойки благодать:Хлебнешь — и ничего не надо,Хлебнешь — и хочется опять.

И жизнь перед нетрезвым взглядомГлубоко так обнажена,Как эта гибкая спинаУ женщины, сидящей рядом.

Я вижу тонкого хребтаПеребегающие звенья,К ним припадаю на мгновенье —И пудра мне пылит уста.

Смеется легкое созданье,А мне отрадно сочетатьНеутешительное знаньеС блаженством ничего не знать.

Я

Когда меня пред божий судНа черных дрогах повезут,

Смутятся нищие сердцаПри виде моего лица.

Оно их тайно восхититИ страх завистливый родит.

Отстав от шествия, тайком,Воображаясь мертвецом,

Тогда пред стеклами витринИз вас, быть может, не один

Украдкой так же сложит рот,И нос тихонько задерет,

И глаз полуприщурит свой,Чтоб видеть, как закрыт другой.

Но свет (иль сумрак?) тайный тотНа чудака не снизойдет.

Не отразит румяный лик,Чем я ужасен и велик:

Ни почивающих тенейНа вещей бледности моей,

Ни беспощадного огня,Который уж лизнул меня.

Последнюю мою приметуЧужому не отдам лицу…

Не подражайте ж мертвецу,Как подражаете поэту.

«Сквозь уютное солнце апреля…»