Эмигранты. Поэзия русского зарубежья - Георгий Адамович

Здесь — не здесь

Я — здесь, но с удочкой моя рука,Где льет просолнеченная рекаКоричневатую свою волнуПо гофрированному ею дну.

Я — здесь, но разум мой… он вдалеке,На обожаемой моей реке,Мне заменяющей и всё и вся,Глаза признательные орося…

Я — здесь, не думая и не дыша…А испускающая дух душаНа ней, не сравниваемой ни с чемРеке, покинутой… зачем? зачем?…

Грустный опыт

Я сделал опыт. Он печален.Чужой останется чужим.Пора домой; залив зеркален,Идет весна к дверям моим.

Еще одна весна. Быть может,Уже последняя. Ну что ж,Она постичь душе поможет,Чем дом покинутый хорош.

Имея свой, не строй другого.Всегда довольствуйся одним.Чужих освоить бестолково:Чужой останется чужим.

Наболевшее…

Нет, я не беженец, и я не эмигрант, —Тебе, родительница, русский мой талант,И вся душа моя, вся мысль моя вернаТебе, на жизнь меня обрекшая страна!..

Мне не в чем каяться, Россия, пред тобой:Не предавал тебя ни мыслью, ни душой,А если в чуждый край физически ушел,Давно уж понял я, как то нехорошо…

Страх перед голодом за мать и за семьюЗаставил родину меня забыть мою,А тут вдобавок роковая эта лень,Так год за годом шел, со днем сливался день.

Домой вернуться бы: не очень сладко тут.Да только дома мой поступок как поймут?Как объяснят его? Неловко как-то — ах,Ведь столько лет, ведь столько лет я был в бегах!

Из ложной гордости, из ложного стыдаЯ сам лишил себя живящего труда —Труда строительства — и жил как бы во сне,От счастья творческой работы в стороне.

Мне не в чем каяться, и все же каюсь я:Меня не ценят зарубежные края.Здесь вдохновенность обрекается на склеп.Здесь в горле застревает горький хлеб.

Я смалодушничал, — и вот мне поделом:Поэту ль в мире жить пригодном лишь на слом?За опрометчивый, неосторожный шагУже пришиблена навек моя душа.

И уж не поздно ли вернуться по домам,Когда я сам уже давным-давно не сам,Когда чужбина доконала мысль мою, —И как, Россия, я тебе и что спою?

Владимир Алексеевич Смоленский

1901–1961

«Над Черным морем, над белым Крымом…»

Над Черным морем, над белым КрымомЛетела слава России дымом.Над голубыми полями клевераЛетели горе и гибель с Севера.Летели русские пули градом,Убили друга со мною рядом,И Ангел плакал над мертвым ангелом…Мы уходили за море с Врангелем.

«Кричи не кричи — нет ответа…»

Кричи не кричи — нет ответа,Не увидишь — гляди не гляди,Но все же ты близко, ты где-тоУ самого сердца в груди.Россия, мы в вечном свиданьи,Одним мы усильем живем,Твое ледяное дыханьеВ тяжелом дыханье моем.Меж нами подвалы и стены,И годы, и слезы, и дым,Но вечно, не зная измены,В глаза мы друг другу глядим.Россия, как страшно, как нежно,В каком неземном забытьиГлядят в этот мрак безнадежныйНебесные очи твои.

«Осталось немного — мириады в прозрачной пустыне…»

Осталось немного — мириады в прозрачной пустыне,Далекие звезды и несколько тоненьких книг.Осталась мечта, что тоской называется ныне,Остался до смерти короткий и призрачный миг.Но все-таки что-то осталось от жизни безумной,От дней и ночей, от бессонниц, от яви и снов.Есть Бог надо мной, справедливый, печальный, разумный,И Агнец заколот для трапезы блудных сынов.Из нищей мансарды, из лютого холода ночи,Из боли и голода, страха, позора и злаПриду я на пир и увижу отцовские очиИ где-нибудь сяду у самого края стола.

«Мы вышли ранним утром…»

Мы вышли ранним утромС тобой из кабака,Мерцала перламутромИ золотом река.

Звезда еще сияла,С огнем зари борясь,И алым отливалаУ подворотен грязь.

И облако укором,Или надеждой мне,Божественным узоромЛетело в вышине.

И было в синей дали,Прохладе и веснеВсе то, о чем мечтали,Что видели во сне.

«О гибели страны единственной…»

О гибели страны единственной,О гибели ее души,О сверхлюбимой, сверхъединственнойВ свой час предсмертный напиши.

«Я слишком поздно вышел на свидание…»

Я слишком поздно вышел на свидание,Все ближе ночь, и весь в крови закат,Темна тропа надежд, любви, мечтаний,Ночь все черней, путь не вернуть назад.

Я заблудился в этом мраке душном,Глаза открыты — не видать ни зги,Кружит звезда в эфире безвоздушном,О Господи Распятый, помоги!

Я стал немым, но лира плачет в мире.О Господи, дай смерть такую, чтобВ гробовой тьме я прикасался к лире,Чтоб лирой стал меня объявший гроб.

Владислав Фелицианович Ходасевич

1886–1939

Берлинское

Что ж? От озноба и простуды —Горячий грог или коньяк.Здесь музыка, и звон посуды,И лиловатый полумрак.

А там, за толстым и огромнымОтполированным стеклом,Как бы в аквариуме темном,В аквариуме голубом —

Многоочитые трамваиПлывут между подводных лип,Как электрические стаиСветящихся ленивых рыб.

И там, скользя в ночную гнилость,На толще чуждого стеклаВ вагонных окнах отразиласьПоверхность моего стола, —

И, проникая в жизнь чужую,Вдруг с отвращеньем узнаюОтрубленную, неживую,Ночную голову мою.

«Было на улице полутемно…»

Было на улице полутемно.Стукнуло где-то под крышей окно.

Свет промелькнул, занавеска взвилась,Быстрая тень со стены сорвалась —

Счастлив, кто падает вниз головой:Мир для него хоть на миг — а иной.

«Весенний лепет не разнежит…»

Весенний лепет не разнежитСурово стиснутых стихов.Я полюбил железный скрежетКакофонических миров.

В зиянии разверстых гласныхДышу легко и вольно я.Мне чудится в толпе согласных —Льдин взгроможденных толчея.

Мне мил — из оловянной тучиУдар изломанной стрелы,Люблю певучий и визгучийЛязг электрической пилы.

И в этой жизни мне дорожеВсех гармонических красот —Дрожь, побежавшая по коже,Иль ужаса холодный пот,

Иль сон, где, некогда единый, —Взрываясь, разлетаюсь я,Как грязь, разбрызганная шинойПо чуждым сферам бытия.

Слепой

Палкой щупая дорогу,Бродит наугад слепой,Осторожно ставит ногуИ бормочет сам с собой.А на бельмах у слепогоЦелый мир отображен:Дом, лужок, забор, корова,Клочья неба голубого —Всё, чего не видит он.

«Вдруг из-за туч озолотило…»