Банда 3 - Виктор Пронин

— Это как?

— Когда вы захотите убедиться в чем-либо еще раз, она будет вести себя совершенно иначе. На сто восемьдесят градусов.

— Этого не может быть, — твердо произнес Невродов, но появилось в его голосе легкое облачко сомнения.

— Попробуйте убедиться, — лукаво улыбнулся Пафнутьев и, опустив голову, спрятал бесовский свой взгляд.

— Ладно, потрепались и хватит, — проворчал Невродов. — Мне через полчаса надо быть в нашем Белом доме... Что у тебя?

Пафнутьев основательно уселся к приставному столику, положил на него свою потрепанную папку, открыл было ее, но тут же закрыл, решив, видимо, что для серьезного разговора документы не понадобятся. Документы нужны для разговора мелкого, сутяжного, склочного, для разговора, когда выясняется, кто и сколько кому должен, кто уклоняется от выплаты, кто хитрит и лукавит, кто дурака валяет. Для их разговора все это будет только помехой.

И Пафнутьев решительно захлопнул папку, сдвинул ее на край небольшого столика. Потом с преувеличенным вниманием посмотрел на то место, где лежала папка, провел по нему пальцем, всмотрелся в палец.

— Что? — не выдержал Невродов. — Пыль?

— Или чем-то присыпано... Чтобы отпечатки оставались.

— Ладно, Паша... Поехали.

— Значит, так... Возникли некоторые подозрения, соображения... Догадки. Что-то назревает в нашем городе, Валерий Александрович.

— Назревает? — удивился Невродов и, нависнув обильным телом над столом, исподлобья посмотрел на Пафнутьева. — Расстреляли ресторан твоего друга Леонарда — это, значит, назревает? Взорван банк проходимца Фердолевского — тоже назревает? У Бильдина отрезали оба уха и скормили собакам... У того же Леонарда в центральном зале на полу труп подобрали, полутруп в больницу отправили... У моего лучшего друга Пафнутьева жену умыкали, но, говорят, вернули... Не знаю, правда, в каком состоянии... Как она там, кстати?

— Жива, — кивнул Пафнутьев. — Вернулась домой с улыбкой на устах. Именно таким было мое условие, — Пафнутьеву не хотелось раскрывать всех подробностей, но он чувствовал, что эти подробности не только его личное дело, они говорили о нем, как о работнике.

— Не понял? Какое условие?

— Похитителям я поставил условие... Если она не вернется через три часа домой с улыбкой на устах... То могу и осерчать.

— Как же ты этого добился?

— Вы лучше спросите, как они добились от нее улыбки.

— Неужели пришла, улыбаясь?

— Да, — Пафнутьев твердо посмотрел на Невродова. — Иначе я бы вообще об этом не говорил ни слова.

— Молодец. Я верю тебе. Ты можешь.

— Это было мое личное дело, вернее, дело коснулось меня лично. Поэтому я позволил себе уйти немного в сторону от традиционного правосудия...

— Представляю, — кивнул Невродов. — Расскажешь?

— Не хотелось бы, Валерий Александрович, ставить вас в неловкое положение.

— Тогда не надо. Продолжай.

— Все, что вы перечислили, Валерий Александрович... Как мне кажется... Это цветочки. Дело в том, что подобранный в ресторане полутруп, как вы выразились... Заговорил. И кое-что рассказал.

— Что именно?

— Не будем уклоняться от главного... Он рассказал о настроениях и намерениях Неклясова.

— Вовчика? — уточнил Невродов.

— Да, именно его... Я в последние дни довольно плотно общался с этим Вовчиком.

Истерик. Фанатик. Параноик. Назовите его, как угодно... Говорил с ним о собственной жене...

— Так это он?

— Конечно. Ни перед чем не остановится, все зальет кровью.

— Но ты его взял?

— Взял. Но сейчас он на свободе. Осоргин освободил его до суда.

— Осоргин был у меня.

— Плакался?

— Он в ужасе. Не знает, что делать.

— Зовите судью из другой области.

— Этим сейчас и занят. Понимаешь, Паша, прием, который мы использовали прошлый раз, когда Анцыферова сажали... Пробуксовывает. Ведь тогда мы тоже пригласили судью со стороны... Той женщине нечего было бояться там у себя, после того как она вынесла приговор здесь. А эти Вовчики... Для них нет расстояний, нет транспортных и прочих препятствий. Поэтому возьмем мы судью со стороны, или же уломаем своего, местного... Это не имеет слишком большого значения. И разницы большой тоже нет. Они просто боятся выносить приговор этой публике.

— Как же быть? — спросил Пафнутьев.

— Судить. Несмотря ни на что судить.

— То, что Вовчик сейчас на свободе... Он ведь не сидит, сложа руки... Запугивает всех свидетелей, потерпевших, судей...

— Ну, почему всех... Тебя ведь не запугал?

— А Осоргин? Он же в штаны наделал!

— Приходил, объяснил мне свое решение. Нашел какие-то зацепки, исключения, статьи. Я спросил у него — ты-то сам понимаешь, что все это чушь собачья? Понимаю, говорит. Знаешь, они выстрелили в его гараж из гранатомета. Представляешь, что такое нынешние гаражи? Это маленькие склады. Там есть все на двадцать лет вперед, все, что может понадобиться машине, хозяину, его детям — внукам. Железные ворота не предназначены для боевых действий с применением гранатометов. Что собой представлял гараж после того, как там взорвался снаряд, вообразить нетрудно. Но самое интересное в другом... Когда этот Жора Осоргин ступил на свою территорию, он нашел записку такого примерно содержания... Дескать, а если бы в это время в гараже была машина? — вопрос такой задали неизвестные благодетели. А если бы в этой машине был ты сам, Жора Осоргин? Только два вопроса. И дальше приписка в том духе, что такие, мол, счастливые случайности не могут происходить слишком часто... Другими словами, дали понять, что если будет вести себя плохо, то следующий раз пальнут из гранатомета прямо по его машине, в центре города, средь бела дня с небольшого расстояния, может быть, даже из соседней машины, которая на минутку остановилась перед светофором... Тебе все понятно?

— У меня нет машины.

— Но у тебя есть жена, Паша.

— И еще мне нравится ваша секретарша.

— Больно строга.

— Вы оба с ней заблуждаетесь насчет ее строгости. Вас обоих ждут чрезвычайно неожиданные открытия в ее характере, возможностях и устремлениях. Это будет просто взрыв.

— Еще один? — усмехнулся Невродов.

— Кстати... Вы упомянули взрыв в банке Фердолевского. Неклясов отрицает, что это его рук дело.

— А что ему остается?

— Обычно он гордится своими подвигами... И понимает, что не надо бы этим хвастаться, а удержаться не может. Так вот, оба они поговаривают о появлении в городе третьей банды. Крутые ребята бросили вызов и Неклясову, и Фердолевскому.

— А может, все проще? Может, они сами себе, друг другу бросили вызов?

— Я тоже к этому склоняюсь, но тогда тем более будут новые разборки. С тем и пришел.

— Что предлагаешь?

— Срочно судить Неклясова. И присмотреться к Фердолевскому.

— Присмотреться — это как? — Невродов настороженно взглянул на Пафнутьева, опасаясь услышать предложение, которое потребует от него не только мужества, но и пренебрежения к закону.

— Задержание, допрос, обыск, арест банковских документов... Очные ставки. Изъятие лицензии.

— Основания? — хмуро спросил Невродов.

— Валерий Александрович, — медленно проговорил Пафнутьев. — Давайте назовем вещи своими именами... Прежнее время кончилось. Думаю, оно не вернется. А если и вернется что-то обнадеживающее, это не будет прежнее время. Это опять будет что-то новое. Вы сами говорили, все идет к тому, что мы с вами останемся последними воинами...

— Продолжай, Паша.

— Мы ничего не добьемся, если будем действовать только по закону.

— Предлагаешь его нарушать?

— Я предлагаю перестать на него оглядываться, прежде чем сделать самый робкий шаг.

— Упрекаешь?

— Не надо, Валерий Александрович, не надо... Вы же знаете, что я не могу вас упрекнуть ни в чем. Не будем говорить ни о вас, ни обо мне, ни о ком другом. Только о деле. Давайте вернемся к прежним нашим договоренностям... Победа — ваша, поражение — мое. Нам нечего ждать! Нам никогда не будет проще. Нам будет все сложнее.

— Хочешь, открою секрет? — спросил Невродов.

— Хочу.

— Мне предложили подыскать место. И дали понять, что мои деловые качества к этому отношения не имеют, речь идет о политическом решении — так это теперь называется. Мои убеждения не всех устраивают. А если они подсекут меня еще и на нарушении закона...

— На этом можно подсечь в любой момент.

— Я его так часто нарушаю?

— Нет, закон — это такая вещь, которая позволяет любого обвинить в неуважении к закону. Еще Сократа заставили яд выпить. Именно за это. За неуважение закона.

— Вывод? — хмуро спросил Невродов.

— Подняться из окопа. Да, вызовете огонь на себя, привлечете к себе внимание наших славных снайперов, да. Но и многие люди повернутся к вам лицом...

— Предлагаешь пройтись по лезвию ножа?

— Пройдемся вместе. Самое приятное место для прогулок, Валерий Александрович, — это лезвие ножа. Холодок опасности наполняет легкие, ваша непредсказуемость заставляет сторониться и друзей, и врагов, а вы идете себе, идете... Одинок, спокоен и улыбчив. А?