Случайные гости - Дарья Кузнецова

В горле застрял ком, мешающий глотать, в голове была полная каша.

— Зечики бы вас побрали, — тихо пробормотала я в пространство, не конкретизируя, кого именно. По мне так пусть всех забирают, мутантов недоделанных.

Вот зачем он ко мне привязался с этой музыкой? Кто его дёрнул за язык и заставил говорить? Когда я была уверена, что нахожусь в плену у представителей совершенно чуждого нечеловеческого разума, определённо, было гораздо проще. Тогда от меня совсем ничего не зависело, я ничего не могла изменить, и оставалось только плыть по течению

Сейчас ничего особенно не изменилось, но на меня навалилось горькое отчаянье. Как будто мне только что дали шанс всё изменить, а я его упустила, и теперь наша судьба стала ещё печальней.

Может, и правда — упустила?! И не стоило сразу набрасываться на этого типа со своими вопросами, а послушаться, сыграть ему что-нибудь, и выяснить всё осторожно, без истерик, ненавязчиво.

От этой мысли на душе стало ещё поганей. На четвереньках, то ли ленясь, то ли не имея сил подняться, я добралась до «своего» угла, где имела привычку спать. Бросила на скрипку почти ненавидящий взгляд, с трудом поборов порыв просто разбить её о стену. Уж она-то точно не была ни в чём виновата, и если на то пошло, это меня надо побить головой об стену. Чтобы в следующий раз сначала думала, а потом говорила.

Чуть в стороне от лежащей на полу скрипки, у стены стояла знакомая одноразовая миска. Есть мне не хотелось совершенно; более того, при виде еды к горлу подкатила тошнота. Хотелось, опять же, запустить посудой в стену — или, лучше, в голову этому проклятому меломану, — но я сдержалась. Меломана-то под рукой не было! А если бы и был… Это ведь глупо и совершенно бессмысленно, и ничего хорошего я таким поступком не добьюсь. Сделала уже всё, что могла. Молодец.

Отвернувшись к стене, я сползла на пол, стараясь сжаться в как можно более плотный клубок и отгородиться от всего мира. Нестерпимо хотелось закрыть сейчас глаза — а проснуться уже на корабле. Пусть Ванька продолжает оттачивать на мне своё остроумие, пусть подтрунивает Василич, пусть ворчит тётя Ада, а дядя Боря молча за всем этим наблюдает и одним своим присутствием вносит в какофонию жизни элемент упорядоченности, завершённости.

Я каким-то краем сознания понимала, что ничего настолько уж страшного не случилось, и вряд ли тюремщик на меня обидится и, главное, вряд ли решит отомстить. Вряд ли он вообще придал произошедшему хоть какое-то значение! Но всё равно, забившись в угол, разрыдалась.

Кажется, этот короткий эмоциональный всплеск послужил толчком, разбудил сознание, спрятавшееся от стресса в почти анабиозном отупении. И я плакала, выплёскивая не столько обиду за ответы, которые могла получить, но не получила, сколько забившийся в глубины подсознания страх, беспокойство за родных, полное непонимание происходящего — и снова страх. Перед этими людьми — нелюдями; перед будущим, которого может не быть вовсе, которое может оказаться очень недолгим или таким, что… лучше бы недолгим.

Так и заснула; в слезах, вжавшись в угол и чувствуя себя самым одиноким и несчастным существом в Галактике. Но — странно! — сейчас мне почему-то было гораздо легче, чем субъективным «утром». Сложно описать это словами, но… как будто стены чуть — чуть раздвинулись и стали меньше давить.

Проснулась я от ощущения чужого взгляда. Или не от него, но именно это ощущение было первым, которое я осознала, очнувшись от глубокого и тёмного как изнанка пространства сна. С трудом приподнявшись, — за время сна в одном положении, несмотря на удобство ложа, затекло всё тело, — я обернулась и увидела своего тюремщика. Он сидел на полу в метре от меня и молча сверлил меня взглядом, а у колена стояла привычная миска с едой.

Ну, по крайней мере, после вчерашней истерики меня не решили уморить голодом.

Окинув сидящую фигуру мрачным взглядом, я молча поднялась и пошла умываться. Говорить не хотелось. Вообще ничего не хотелось, голова была тяжёлой и пустой, а на душе было горько и гадко.

Поплескав водой в лицо, я вернулась на своё место в углу. Села, обхватив колени, и выжидательно уставилась на тюремщика. Всё, что я могла ему сказать, я сказала, а сейчас… не извиняться же за вчерашнее, в самом деле!

— Что это было? — наконец, поинтересовался он.

— Что именно? — растерянно уточнила я. Начало было неожиданным.

— Слёзы. Кажется, это называется так. Зачем? — Говоря это, мужчина был вполне серьёзен и смотрел на меня выжидательно. Сегодня его произношение было заметно лучше.

— Не «зачем», а «почему», — проворчала я, мягко говоря, озадаченная таким вопросом. — Потому что мне страшно и одиноко. Я беспокоюсь за родных, не знаю, где нахожусь и чем нам всем это грозит. И вообще в этой камере я скоро свихнусь от безделья и одиночества! — высказалась я. Получилось резко и раздражённо, но говорить спокойно выдержки не хватало.

— Камера… какая? Что это? — следующий вопрос оказался ещё более неожиданным. Я настолько растерялась, что даже возмущение почти пропало.

— Камера — вот она, — я сделала широкий жест рукой. — Маленькая комната, в которой против воли удерживают разумное существо, лишив его связи с внешним миром, и ограничивают его свободу, не позволяя выйти за пределы отведённого закутка.

— Вопрос безопасности. Вашей, — медленно проговорил он, качнув головой.

— Безопасно нам было на нашем корабле, до того, как вы туда вломились, — возразила я. — Где мы находимся? Зачем?

— Это… корабль, — неуверенно ответил мужчина, как будто сомневался в точности сказанного слова. — Летим домой. Немного осталось.

— К вам домой? — я напряжённо уставилась на него.

— Да. — Он кивнул. Некоторое время пристально меня разглядывал, потом медленно протянул руку ко мне. Усилием воли я заставила себя не двигаться с места, хотя смотрела на мужчину затравленно, ожидая подвоха. Однако поступил он очень странно: осторожно пощупал мои волосы, собранные в лежащую на плече косу, и вернул руку обратно. — Страх… плохо. Пойдём, — вдруг велел он и легко поднялся на ноги, подхватив заодно мою тарелку. Я на пару секунд замешкалась от неожиданности, но потом всё-таки взяла скрипку — своё единственное имущество — и сама послушно уцепилась за протянутую руку. Свободная от чёрной плёнки, та на ощупь оказалась совершенно человеческой, сухой и тёплой.

Я инстинктивно зажмурилась, когда тюремщик, крепко держа меня за руку, шагнул прямо в стену; к слову, не ту, через которую он выходил обычно. Наверное, ожидала, что меня стена не пропустит, но — нет. Сейчас преграда оказалась вполне проницаемой, на ощупь похожей на желе. Не самое приятное ощущение, но она по крайней мере не была липкой и не оставляла части себя на путешественниках.