Голубые солдаты - Петр Игнатов

— А нас тут за фашистов приняли и едва не побили, — сказал я, готовый от стыда сквозь землю провалиться. Хотелось мне в адрес штурмана соленое словцо отпустить, но сдержался. Может, человек в плен к гитлеровцам с командиром самолета угодил, а может, уже мертвые оба.

— Ничего, не унывайте, хлопцы! — промолвил ободряюще майор. — Всякое бывает. Главное, что живыми и невредимыми нашлись…

— Эх, яблочко, оно, конечно, так, но все же неприятно. До сих пор нас в школе братва разыгрывает, — сказал в заключение Колесов и, вышвырнув за окно погасшую сигарету, вздохнул: — Одним словом; опозорились.

Выслушав его рассказ, я достал из кармана коробку «Казбека», полученную в госпитале, положил ее на стол:

— Перекурим это дело, братцы, генеральскими.

— И проштрафившимся можно? — занозисто спросил Бодюков, кивнув в сторону Колесова и Рязанова.

— Чем же они проштрафились? — заметил я, стараясь развеять мрачное настроение Николая. — Во всем штурман виноват.

— Вот, вот! — оживился Колесов. — А Борька не хочет признавать этого, все подкусывает. Да я штурману тому скулу бы набок своротил. Мало того что нас опозорил, так еще сам курам на смех самолет в болото посадил, километров за пятьдесят от линии фронта.

— У немцев? — спросил я.

Колесов махнул рукой.

— Где там у немцев, в нашем тылу. К награде его хотят представить, видите ли, самолет он спас.

— И правильно, — неожиданно заступился за штурмана Рязанов. — Ведь человек без приборов, без связи с землей, среди ночи, а нашел дорогу к своим. Дважды раненный к тому же. Мы-то что, Коля, не пострадали, а он все еще в госпитале лежит. И самолет весь в пробоинах, как решето.

Колесов промолчал, но выражение его лица более чем красноречиво говорило о том, что он вряд ли когда-нибудь простит штурману невольно допущенную ошибку.

Глава 9. «ЗАВОД СЕЛЬХОЗМАШИН»

Самолет, груженный боеприпасами и медикаментами, поднялся с аэродрома в первом часу ночи и через двадцать минут благополучно пересек линию фронта. Летел он в глубокий тыл противника на базу недавно созданного партизанского отряда и попутно должен был сбросить меня и Бодюкова в районе Купянска. На этот раз нам предстояло выполнить задание только вдвоем; Колесов и Рязанов были переброшены на несколько дней к партизанам — подучить их минному делу.

Нам с Бодюковым была поставлена довольно сложная задача: взорвать большой артиллерийский склад противника, находившийся в лесах, где-то невдалеке от Балаклеи. По сведениям, полученным от балаклейских подпольщиков, на этом складе, который немцы называли заводом сельскохозяйственных машин, было организовано производство мин и велось восстановление стреляных снарядных гильз. По сути дела, склад являлся одновременно и заводом, изготовляющим артиллерийские боеприпасы для гитлеровцев. В качестве рабочей силы фашисты использовали в основном местное население — стариков, женщин и Даже детей, согнанных сюда из окрестных сел. Чтобы избежать больших жертв среди советских граждан, которых гитлеровцы заставили работать на складе, наше командование не прибегало к бомбардировкам склада с воздуха, хотя прекрасно знало, чем в действительности занимается этот «завод сельхозмашин».

Чтобы лучше маскировать склад и придать ему облик завода, занимающегося сугубо мирным производством, немцы навезли, туда множество поломанных косилок, сеялок, плугов и другого инвентаря. Люди, работавшие на складе, жили в бараках, километрах в тpex от складской территории. На работу и с работы их гнали под усиленным конвоем. Как склад, так и бараки были обнесены двойными изгородями из колючей проволоки. В помощь охранникам использовались сторожевые собаки, а во внешнюю изгородь вокруг склада был включен электрический ток высокого напряжения. Таким образом, рабочие были полностью лишены какой-либо связи с внешним миром и находились на положении узников концентрационных лагерей строгого режима. Учитывая все это, полковник Теплов дал нам с Бодюковым задание осуществить диверсию так, чтобы взрыв не вызвал жертв среди наших советских людей.

Перед вылетом мы сменили военную форму на штатскую одежду и получили паспорта и пропуска, оформленные соответствующим образом в купянской комендатуре и полиции. Документы были заготовлены и переправлены к нам в штаб через линию фронта подпольной группой советских патриотов, которую возглавлял Владимир Сергеевич Чашин. До войны этот болезненный человек, с искалеченными ревматизмом ногами, работал бухгалтером в одной из местных артелей. Он не смог эвакуироваться из-за болезни, но, когда город перешел в руки врага и оккупанты начали жестоко расправляться с мирным населением, этот скромный, неприметный и далеко не воинственный в прошлом человек организовал и возглавил подпольную группу.

Группа была еще немногочисленной, но она установила связь с командованием советских войск, с партизанами и регулярно сообщала им ценнейшие разведывательные сведения. Ежедневно подпольщики слушали радиопередачи из Москвы, сводки из Совинформбюро, а по ночам расклеивали по городу листовки, в которых разоблачалась ложь фашистской пропаганды, и рассказывалось о всевозраставшем сопротивлении Советской Армии. Гестаповцы и полицейские рыскали по городу, пытаясь напасть на след подпольщиков, но они были неуловимы. Больше того, они как-то сумели отыскать лазейки в комендатуру и полицию, о чем свидетельствовали документы, переданные полковником Тепловым мне и Бодюкову. Без помощи подпольной группы мы, разумеется, не могли выполнить задания, поэтому нам после высадки надо было прежде всего связаться с Чашиным…

Самолет, летевший на большой высоте, начал постепенно снижаться.

— Ну, Боря, готовься! — сказал я Бодюкову. — Сейчас будем выбрасываться.

Бодюков весело подмигнул мне.

— Что ж, ехать так ехать! Я готов!..

Приземлились мы в поле, невдалеке от какого-то села. Самолет, сбросивший нас, быстро удалялся на запад, и вскоре его гул растворился в ночной тиши. Земля была окутана густым мраком. Нигде ни огонька. Далеко на юге, словно отблески электросварки, часто вспыхивали грозовые зарницы. На фоне этих голубоватых вспышек отчетливо проступали купола сельской церкви и черные верхушки высоких тополей.

Освободившись от строп и свернув парашюты, мы начали искать место, где бы зарыть или спрятать их. К счастью, вблизи Попался заброшенный колодец с обломанным журавлем и ветхим, перекосившимся срубом. Парашюты полетели на дно колодца, а мы направились к северу, через поле, стремясь убраться подальше от места приземления. Незадолго до рассвета наткнулись на развороченный стог сена.

— Не пересидеть ли нам здесь до утра? — предложил Бодюков. — Идем-то ведь наугад.

Я согласился, и мы улеглись на мягком, душистом сене. Над нами висело звездное небо, по полю с легким шорохом пробегал ночной ветерок, пахло мятой, полынью. Вот так, бывало, возвращаясь с рыбалки или с охоты, отдыхал я в кубанской степи. В те не такие уж далекие ночи думалось и мечталось о чем-то хорошем, радостном. Мог ли думать я тогда, что мне скоро придется стать разведчиком, опускаться на парашюте в тылу врага и встречать рассветы вот так, как этой ночью, вдали от родных мест, от семьи, от всего того, с чем было связано сердце в дни мирной жизни!

Наутро, выбравшись из стога и отряхнув с себя стебельки сена, мы вышли к проселочной дороге и по ней зашагали к пролегавшему невдалеке большаку. У развилки стоял полосатый столб с дорожными указателями. Теперь стало ясно, где мы находимся. Слева, в трех километрах, лежало село Бригадировка, справа — село Нурово, а дорога, по которой мы вышли к большаку, вела, оказывается, в Борщевку.

— Пойдем через Борщевку! — решил я. — Так мы сократим путь, да и идти по проселку безопаснее, чем по большаку.

Бодюков одобрил мое решение, и мы, вернувшись на проселок, двинулись строго на запад.

Борщевка показалась нам вымершей. Ни лая собак, ни петушиного крика. Белые мазанки как-то робко выглядывали из-за пышной зелени садов.

— Где же люди? — недоумевал Бодюков. — Седьмой час утра, а вокруг ни души. Неужели еще спят?

Что и говорить, было чему удивляться. Ведь в летнюю пору, как правило, сельский люд просыпается чуть свет, с первыми петухами. А тут мертвая, гнетущая тишина и поистине жуткое безлюдье. То ли гитлеровцы выселили всех из села, то ли всех поголовно угнали куда-нибудь на работы еще до рассвета.

Мы уже прошли добрую половину Борщевки, когда позади послышался окрик:

— Эй, вы куды йдэтэ?

Мы оглянулись. К нам, будто выросши из земли, приближался низкорослый мужчина в вылинявшем, немецком мундире, с карабином под рукой. Его черные глаза глядели на нас из-под мохнатых бровей подозрительно и настороженно.