Кодекс звезды - Юрий Гулин

Куропаткин сделал, наконец, ход, я небрежно ответил.

Оккупация — однозначно, дудки! Не была Россия в Туркестане оккупантом! Колонизация? Теплее, но и не более того. Какой из русского колонизатор, если он сам за туземца норовит всю тяжёлую работу переделать? Тогда что? Вернее, кто? Друг, освободитель? А как же Скобелев с его пушками? С другой стороны, уважали его туземцы, значит, было за что?

«Твёрдо, но с сердцем» — так ведёт себя в отношениях с иными народами человек, говорящий и думающий на великом и могучем. На том стоим, и стоять будем!

— Мат! — на лице Куропаткина восторг вперемешку с испугом.

Всё правильно. Когда Жехорский мыслит о великом — шахматист из него хреновый! Вежливо отклоняю предложение сыграть ещё одну партию — не о том думаю, ухожу к себе в купе, где вновь предаюсь размышлениям и воспоминаниям, никакими посторонними мыслями от них боле не отвлекаемый.

Много чего случилось, прежде чем прокричал за окном поезда ишак…

Первая запись в «рабочей» тетради, озаглавленной «Туркестан», появилась ещё в сентябре 1917 года. А уже в декабре докладная записка «К вопросу о новой государственной политике России в Туркестанском крае», поданная мной на имя Председателя Совнаркома, легла на стол перед Ильичом. К чести Ленина, он не любил тянуть с расстановкой точек над «i», и в канун Нового года в рабочем кабинете председателя правительства между нами состоялся следующий разговор…

… — При всём уважении к вашему, Михаил Макарович, ПРОШЛОМУ, по многим изложенным здесь пунктам, — Ильич перебросил мне мою же докладную, — никак не могу с вами согласиться!

Я перелистнул страницу, ещё, ещё… Интересно, сколько красных карандашей изведено на подчёркивание? И что, он со всем этим не согласен?

— Вот тут, — осторожно приступил я к выяснению отношений, — вы подчеркнули абзац о создании Особого Туркестанского отдела при Совнаркоме…

— Совершенно дельная мысль! — воскликнул Ленин. — Свести все туркестанские дела под одну руку архиверно! И собрать представителей коренного населения Туркестана в Петрограде для их учёбы и дальнейшего использования в качестве национальных кадров — тоже верно! Но вот только зачем, — вместе со словами вонзился в меня прищур Ленинских глаз, — надо примешивать во всё это поповщину?!

— Вы имеете в виду… — начал я.

— Я имею в виду, — нетерпеливо перебил меня Ленин, — всю вашу галиматью о так называемом «Красном исламе»!

Примерно то же самое, только много мягче, сказала Маша, когда прочла тетрадку. Мишкин, сказала она, мы ведь уже отделили церковь от государства. Тебе не кажется, что твоё предложение — это возврат к прошлому?

Мне так не казалось. И Машу в своей правоте я тогда убедил (надеюсь, что убедил, а не уговорил). Володя Ульянов, мальчик, конечно, более упёртый. Но попробовать стоит.

— Винюсь, Владимир Ильич, моя промашка! — Я и голосу придал нужную интонацию, и руками слегка развёл, и даже вздохнул.

Ленин, как я и рассчитывал, удивился.

— Что, вот так легко со своей идеей и расстанетесь? — недоверчиво спросил он.

— Так я ж не за идею винюсь, — пояснил я, — а за то, что не дал к ней более развёрнутого пояснения.

Лицо Ленина враз поскучнело.

— Я так полагаю, теперь вы собираетесь ошибку исправить? — без особой теплоты в голосе уточнил он.

— С вашего позволения! — Я сопроводил слова коротким наклоном головы.

— Вам запретишь… — буркнул Ленин, — А потом, после твоей смерти, твои же товарищи положат твоё тело в стеклянный гроб и выставят на всеобщее обозрение!

Ну да. Я ему и об этом сказал при нашем первом откровенном разговоре, тогда, в квартире на Екатерининском канале. Чувствуется, что шок у него не прошёл до сих пор.

— А вам бы этого не хотелось… — Вот ведь! Хотел произнести эту фразу про себя, а получилось вслух.

Ленин посмотрел на меня, как на идиота. Открыл было рот, видно, для жёсткой отповеди, но внезапно передумал. Махнул рукой.

— Ладно! Так что вы там хотели развернуть?

И я развернул! Я так развернул — и про Ислам в целом, как молодую, ещё до конца не погрязшую в догмах религию, в которой найдётся место для новых веяний. И про панисламизм, которому никак нельзя дать завладеть умами мусульманской части населения России. И про пантюркизм, который, наоборот, следует поддержать, как раз в противовес панисламизму.

— … А для того, чтобы пантюркизм не превратился со временем в силу способную расколоть государство, мы и запустим в него вирус, то, что я называю «Красный ислам».

— Что вы, простите, запустите? — не понял Ленин.

— Вирус, Владимир Ильич, иначе говоря, … заразу.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Ленин. — Запустить заразу в заразу! А вы шутник, батенька!

И чёрт меня дёрнул употребить слово «вирус». Не уследил за речью. Я, конечно, имел в виду вирус компьютерный. Но Ильич-то про такое и слыхом не слыхивал. Я ему про компьютеры точно не рассказывал. Вот и пришлось на ходу выкручиваться. В цейтноте от безысходности про заразу и ляпнул. Получилось ужасно. Совсем не подходящее для обозначения религии слово. А атеист Ленин доволен. Смотрит на меня уже вполне доброжелательно.

— Если я правильно вас понял, Михаил Макарович, «Красный ислам» будет проповедовать некую пролетарскую солидарность вне зависимости от религиозных убеждений?

— В определённом смысле… — осторожно ответил я. — В любом случае это будет религия трудящихся.

— Хорошо! — Ленин решительно хлопнул рукой по подлокотнику кожаного кресла. — Возражения насчёт «Красного ислама» я снимаю. Что там у нас дальше по списку?

— Вот тут, Владимир Ильич, вы подчеркнули абзац об особом пути перехода народного хозяйства Туркестана от феодализма к социализму…

— Не подчеркнул, Михаил Макарович, а перечеркнул! — Ленин остановил готовые вырваться из меня возражения волевым жестом руки. — Никаких особых путей мы вводить не будем, ни для каких окраин! Разумеется, товарищам на местах придётся поднапрячься, мы им в этом всемерно поможем, но путь в социализм у нас у всех будет один! Это согласованная позиция большей части руководства большевиков и эсеров, и вам придётся подчиниться!

Мне осталось только промолчать. Ильич довольно кивнул.

— Вот и хорошо! Вот и договорились! Теперь о главном. Принято решение о создании Главного Управления по делам Туркестанского края. Вы назначаетесь куратором этого управления по линии Совнаркома.

Двухэтажный особняк на 4-ой линии Васильевского острова, как только в нём разместилась «Главтурка», — такое прозвище с лёгкой руки питерских острословов получил новый главк — очень скоро превратился в помесь дивана и караван-сарая. (Кто не понял, причём тут мебель, поясняю: «диваном» именуют в некоторых мусульманских странах правительственные учреждения). В боковых крыльях здания разместились гостиница и столовая, которую работники и посетители «Главтурки» именуют не иначе как «чайхана». Во внутреннем дворе особняка соорудили аж три тандыра, в которых выпекаются вкусные лепёшки и самса.

А ещё там делают изумительный плов — настоящий! Я, когда бывал по делам в «Главтурке», старался подгадать так, чтобы там и отобедать. А потом просил упаковать для меня плов и лепёшки ещё и на вынос. Алимжан, главный по плову, каждый раз огорчался. «Ээ… — говорил. — Зачем с собой уносишь? Остынет ведь, вкус потеряет. Веди свою ханум сюда, пусть тут кушает! А разогретый плов уже не то…» Но моей ханум всё было то. Маша и разогретый плов уплетала за обе щёки…

Восточный колорит ощущался уже на подходе к «Главтурке». Только там, в одном с тобой направлении, спешили в большом количестве люди с ярко выраженной тюркской внешностью, некоторые в европейской одежде, на многих чапан (летом более лёгкий ха лат), на головах: для зимы — папаха, для лета — тюбетейка. Навстречу же попадались сплошь европейцы. Не знаю, кто ввёл эту моду, но посетители «Главтурки» идти обратно предпочитали почему-то по другой линии. Само же здание главка, как и воздух вокруг и внутри него, было буквально пропитано Востоком. И дело тут не только в аромате готовящейся пищи, хотя он в составе амбре был, безусловно, преобладающим. Витало в воздухе что-то ещё, характерное только для Средней Азии. Кто там побывал, тот меня поймёт.

Алексей Алексеевич Маниковский, сменивший Брусилова на посту наркома обороны, всё то время, пока я давал пояснения к своей же докладной записке, что лежала сейчас на столе перед наркомом, отсвечивая начертанной Ленинской рукой резолюцией «Тов. Маниковскому: Разобраться!», старательно изображал заинтересованность. Но как только я закончил, поспешил тут же сплавить меня по инстанции. Схватил синий карандаш — Ленин писал красным — и добавил к предсовнаркомовской свою резолюцию: «Генштаб. Духонину. Принять меры к исполнению!» Показал мне и ласково произнёс: