Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр - Карен Стрит

Представление начинается ровно в восемь часов утра,

в понедельник, 6 июля 1840 года.

Рекомендуется занимать места у ближайших

к эшафоту барьеров не позднее семи.

Лондон, 6 июля 1840 г., понедельник

Тьма. Непроглядная тьма. Лежа в постели среди абсолютного мрака, я почувствовал, как медленно – дюйм за дюймом – дверь спальни приоткрывается под нажимом невидимой руки, но не видел ничего и не мог вымолвить ни слова, скованный страхом. Нервное напряжение нарастало, обостряя слух. Минуты, часы ли истекли, пока дверь неумолимо двигалась внутрь? Наконец нечто ужасающее заполнило собой дверной проем. Дрожащий от ужаса голос вскрикнул:

– Кто здесь?! Кто?!

Едва я успел осознать, что это мой собственный голос, три колеблющихся языка пламени появились во тьме. Из мрака медленно возникла рука, держащая канделябр, а за ней – призрачный лик Гермеса, явившегося, чтоб проводить меня к адским вратам.

– Пора. Вы готовы?

Сердце застучало о грудную клетку барабанной дробью. Горло перехватило от страха. Пламя свечей мерцало, приковывая к себе взгляд.

– По, нам пора.

Призрак зажег свечи в моей спальне одну за другой. Комната озарилась зловещим светом, и сон выпустил меня из своих объятий.

– Это вы, Дюпен, – с облегчением пробормотал я.

Дюпен был одет во все черное, точно сама ночь, и бледное лицо его лунным диском нависло надо мной.

– А вы ожидали кого-то другого? – спросил он с угрюмым весельем.

– Памятуя о вчерашних событиях, возможно.

– Сожалею, если напугал вас. Я думал, вы уже проснулись от этого гвалта.

Только теперь я услышал шум множества людей в коридоре и на улице. Я дотянулся до карманных часов и взглянул на циферблат. Половина четвертого утра, а, кажется, весь город бодрствует. Дюпен предложил встать в этот богопротивный час, чтобы отправиться к месту назначения, повергавшему меня в ужас, задолго до рассвета.

– Поднимайтесь, По. Я заказал кофе в номер. Нам нужно выйти через двадцать минут, если мы хотим найти вашего врага в назначенном месте.

Дюпен удалился, неся перед собой канделябр. Я поднялся с постели. Несмотря на то, что ночь была теплой, меня била дрожь. Я выглянул в окно. По Довер-стрит на север двигались одна за другой небольшие кучки народу, освещавшие себе путь ярко раскрашенными фонарями. Гуляки передавали по кругу бутылки и фляжки – что, несомненно, вносило весомый вклад в их праздничное настроение. От этой картины дрожь моя только усилилась, однако я быстро оделся, погасил свечи и поспешил в номер Дюпена. Войдя, я ощутил бодрящий аромат кофе и почти пришел в себя.

– Нет ли у вас новых соображений, отчего ваш враг, так сказать, пригласил вас на казнь Курвуазье? – спросил Дюпен, пока мы торопливо опустошали чашки. – Порой сон пробуждает воспоминания.

Макабрическое приглашение было вложено в пакет с новыми письмами, написанными бабушкой и дедом, подброшенный накануне мне в экипаж.

– Оно заразило мои сны, точно чума, но поспать мне почти не удалось, и недолгий сон не принес полезных воспоминаний. Даже не представляю себе, отчего мистер Мэкки пожелал встретиться со мной в таком жутком месте.

– Для него много безопаснее встреча среди толпы, которую привлечет повешенье. Вдобавок, он, конечно же, хочет выбить вас из колеи.

– У меня есть ужасные опасения насчет этой встречи. Не будет ли безопаснее подождать, пока Мэкки не объявится перед нами здесь, у Брауна?

– Этого он наверняка не сделает, опасаясь ареста. – С этими словами Дюпен вынул из карманов часы и кошелек и выложил их на стол. – Настоятельно рекомендую и вам оставить в гостинице часы, деньги, драгоценности и носовой платок. Карманники, грабители – весь лондонский сброд соберется в этой толпе.

– Ваша оценка ожидающейся публики отнюдь не внушает чувства безопасности…

Я увязал кошелек и часы в носовой платок, но медальон оставил на шее. Мой отказ расстаться с ним не укрылся от взора Дюпена.

– Ваше украшение тоже было бы разумнее оставить здесь, – заметил он, кивая на медальон. – Что до меня, я надену вот это.

Дюпен натянул пару черных козловых перчаток, надежно скрывших его перстень-«шевалье» из золота и лазури.

– Я поклялся Сисси никогда не снимать этот медальон. Ничего с ним не сделается.

Дюпен пожал плечами. Мои слова его явно не убедили.

– Дело ваше. Только укройте его как следует под шарфом и воздержитесь проверять, цел ли он, наощупь, иначе лишитесь своего медальона навсегда. – Он полез в жилетный карман и выудил оттуда нечто, более всего напоминавшее табакерку. – Боюсь, это необходимая предосторожность. – Открыв табакерку, он обмакнул в нее кончик пальца, густо смазал кожу под обеими ноздрями каким-то прозрачным бальзамом и протянул табакерку мне. – Запах лондонских улиц и в обычное время несносен, а этим утром нам предстоит испытать зловоние, источаемое огромной толпой. Даже мое средство поможет лишь отчасти.

Подражая Дюпену, я нанес густой слой мази себе под ноздри и был ошеломлен волной рождественских ароматов. Дюпен усмехнулся, видя мою реакцию:

– Неролиевое масло, гвоздика, аир и росный ладан с Суматры. Я нахожу это весьма эффективным для маскировки неприятных запахов. В то же время прекрасно прочищает каналы, ведущие к мозгу.

– Экстраординарно. Никогда прежде не видел подобного снадобья.

– Говорят, его изобрел сам граф де Сен-Жермен[45]. Возможно, в искусстве избавляться от зловония городов и заключалась тайна его бессмертия, – сказал Дюпен с легкой улыбкой.

Его неуместная веселость меня отнюдь не успокоила.

– Идемте? – спросил он, поднимаясь из-за стола.

Я глубоко вздохнул, наполняя легкие радостным духом Рождества в надежде разогнать переполнявший меня туман опасений.

– Если уж без этого никак…

Этим утром в половине пятого лондонские улицы выглядели оживленно, словно в полпятого вечера, и путь наш оказался долгим. За окнами домов горели свечи, винные лавки были открыты для покупателей. Мимо то и дело проносились экипажи, и кучера яростно бранили друг друга. Пешеходы двигались вперед плотной толпой, казавшейся единым живым существом. Этот безумный карнавал не нуждался в гротескных масках и костюмах – реальная жизнь и без них выглядела достаточно чудовищно. Буйство всеобщего веселья мешалось с беспокойством и хладными дуновениями страха. Наконец мы достигли Сноу-хилл. В это время колокола церкви Гроба Господня пробили шесть, и впереди показалась Ньюгейтская тюрьма. Там, перед тюремной стеной, отвратительным глаголем высилась виселица. Помост ее примыкал к маленькой дверце в тюремной стене. При виде этого я замер на месте среди всеобщего движения, и Дюпен подхватил меня под локоть, помогая удержаться на ногах.

Однако прочих зрителей установленные на этой сцене декорации совершенно не трогали. Сквозь бесконечную толпу протискивались мужчины и женины, торговавшие напитками, закусками и листками с описаниями «истинного последнего покаяния» казнимого и «всех мельчайших подробностей» еще не свершившейся казни. Все витрины лавок, обращенные к эшафоту, были выкуплены зрителями побогаче. В окнах окрестных домов виднелись лица, крыши также были усеяны людьми, пришедшими посмотреть на казнь. Сердце мое билось тяжело, из-за давки вокруг было не вдохнуть. Толпа несла нас вперед, к эшафоту. Мне больше всего на свете хотелось пробиться на волю, вырваться прочь из этого моря людей, и Дюпен, казалось, почувствовал это. Поддерживая меня под локоть, он сказал:

– Бояться нечего. Поверьте, намного лучше встретиться с врагом лицом к лицу, чем позволить ему выслеживать вас, точно охотник жертву.

– Трудно представить мистера Мэкки в роли охотника – его крикливый наряд выдаст его за версту.

– Быть может, на «Ариэле» он соблюдал инкогнито, а обычно одевается вполне скромно.

– Как бы он ни оделся, я наверняка узнаю его по нахальным манерам.

– Рыжие волосы и усы, рост – примерно пять футов и шесть дюймов, коренаст, кожа бледная, глаза зеленые, возраст – около тридцати, – процитировал Дюпен. – «Театральный» голос, самоуверенность, недостаток объективности.

– Именно таким я его и запомнил.

– Таким образом, нам предстоит выяснить, как к нему попали письма ваших деда и бабушки и что именно в этих письмах вызвало его ярость. И, конечно, отчего он считает это место подходящим для встречи.

– Да, – согласился я, высматривая в толпе Мэкки, пока Дюпен, увлекая меня за собой, протискивался сквозь толпу к самому барьеру перед эшафотом.

В конце концов мы заняли нужную позицию и принялись просто ждать, как и все окружающие. Атмосфера вокруг оказалась много спокойнее чем я воображал, учитывая, что за публика собралась на казнь. Были здесь и мужчины и женщины, и первые зачастую брали последних в кольцо, чтобы защитить их от пьяных и вообще от натиска множества людей, валом валивших к Ньюгейту, чтобы посмотреть, как будет повешен Курвуазье.