Мальчик-менестрель - Арчибальд Кронин

— Вы что, собираетесь грести? В вашем-то «Берберри»?

— Нет, но я могу смотреть, как вы лежите на корме, откинувшись на подушки и опустив прекрасную руку в прохладную, прозрачную воду, в то время как наша лодка проплывает под склонившимися над рекой плакучими ивами.

Она улыбнулась счастливой улыбкой и заглянула ему в глаза, но сразу же взяла себя в руки и отвернулась.

— Предупреждаю вас, Десмонд, сегодня вы ничего здесь не получите, кроме рыбы. Причем рыба эта еще не далее как в шесть утра плавала в море.

Патрик как раз подавал суп в бульонных чашках из тончайшего дрезденского фарфора.

— Мое почтение, ваше преподобие. Это суп-пюре из омара, — шепнул он на ухо Десмонду.

Густой суп из омара, украшенный клешнями, подавался с тертым сыром и шариком густых сливок.

— Ну что? Хотите добавки? Если вы будете, то и я не откажусь. Обед у нас сегодня довольно скромный.

— С удовольствием. Суп просто восхитительный.

После второй порции супа в комнате наступила тишина, так как Патрик как раз начал осторожно открывать покрытую плесенью бутылку.

— Осторожно, Патрик, только не смешивай!

— Может быть, мадам сама попробует?

— Нет, — отмахнулась она и добавила: — Все должно быть, как полагается. Это вино слишком долго ждало, пока мы его попробуем.

Патрик разлил по бокалам прозрачное янтарное вино. Десмонд пригубил вино и с уважением посмотрел на сидящую напротив него хозяйку. Это было старое выдержанное шабли с медовым ароматом.

— Да, — улыбнулась она. — Ужасно хорошее вино. И очень редкое. Поэтому мы должны допить бутылку.

В это время подали второе блюдо. Жареное филе камбалы с анчоусами и пюре из ирландского картофеля.

— Ешьте, не стесняйтесь. Предупреждаю, кроме фруктового салата, больше ничего не будет.

Свежая рыба, поджаренная с обеих сторон. Нет, устоять было попросту невозможно. И Десмонд, естественно, не стал отказываться, когда блюдо начали разносить по второму кругу. Впрочем, так же, как и госпожа Донован.

А затем последовал холодный компот из свежих фруктов, который подали в старинных серебряных чашах для причастия.

— Кофе подадут в гостиной.

Сев на большой диван лицом к окну, они с удовольствием выпили крепкий черный «мокко». Десмонд, захваченный врасплох приступом блаженной эйфории, чувствовал, что не может отвести глаз от госпожи Донован.

— И что же дальше? — улыбнулась она. — Вы что, решили взять пример с нашего достопочтенного каноника?

— Вы меня оскорбляете, мадам… Неужели я могу забыть о вас?

— Мы можем сидеть на разных концах дивана. Что будет удобно и вполне невинно. Кажется, это называется «лицом к лицу».

— Скажите, мадам, вам хочется спать?

— Решительно нет.

— Тогда я хотел бы, с вашего позволения, чтобы вы помогли мне прояснить один вопрос, который мучает меня с той минуты, как я вас увидел.

— Да? — с сомнением в голосе прошептала она, подумав: «Надеюсь, под воздействием шабли он не позволит себе ничего лишнего, такого, что может только все испортить».

— Моя дорогая мадам, со времени нашей первой встречи в «Маунт-Вернон» меня не покидает ощущение, что я уже видел и слышал ваш голос раньше. И теперь после двух блаженных часов, что провел с вами наедине, я не могу не сказать, как сильно вы напоминаете мне Джеральдину Мур, которая несколько лет назад в Уинтоне своим потрясающим исполнением партии Лючии в опере Доницетти «Лючия ди Ламмермур» заставила меня аплодировать так, что я чуть было не отбил себе ладони. — И, помолчав, Десмонд добавил: — И потом, этот чудный портрет в холле… в образе Лючии…

Она, казалось, слегка смутилась, но потом взяла себя в руки и улыбнулась.

— А, Доницетти… Он умеет трогать душевные струны. Но, мой дорогой Десмонд, я полагала, будто все в Ирландии, включая вас, знают, что до замужества я была Джеральдиной Мур и четыре года работала с Д’Ойли Картом и Карлом Роса. Да, припоминаю, я исполняла партию Лючии на тех гастролях. А еще, как мне кажется, партию Тоски.

— Мадам, мы с моим другом слышали вас в «Тоске». Я тогда покинул театр в слезах.

— Ну, за это вам следует винить Пуччини, а не меня, — сухо усмехнулась она.

— Но тогда почему, дорогая мадам?..

— В один прекрасный день, Десмонд, когда мы узнаем друг друга получше, я расскажу вам скучную историю своей жизни, — решительно встав с дивана, сказала госпожа Донован. — А теперь нам обоим не помешает хорошая прогулка. Дайте мне минуту, чтобы я могла переодеть туфли, и я покажу вам короткий путь к дому священника.

И они пошли по дорожке в гору через поместье; миновали аккуратно подстриженные лужайки, окружавшие розовый сад, и домик с колоннами в псевдогреческом стиле рядом с ухоженным теннисным кортом «Ан-ту-ка»[37].

— Я специально содержу все здесь в образцовом порядке, так как сотрудники моей фирмы, когда приезжают, любят поиграть в теннис. А еще у меня есть племянница школьного возраста. Она тоже играет.

Они уже шли через фруктовый сад.

— У меня только яблони и немного слив, — объяснила мадам. — Все остальное растет здесь не слишком хорошо.

Наконец вышли на опушку соснового леса. Десмонд увидел специально расчищенную тропинку, вьющуюся среди деревьев.

— Здесь приятно гулять, — сказала госпожа Донован. — Я слежу за тем, чтобы мелкую поросль постоянно вырезали. А теперь посмотрите. Там, за верхушками деревьев, виднеется крыша церкви.

— Чудесно, — искренне восхитился Десмонд. — Какой прекрасный вид!

— Да… Я каждый день прихожу сюда полюбоваться им. — Она махнула рукой в сторону церкви и сказала: — А теперь идите. Пора будить каноника. И возвращайтесь сюда поскорее… Да, поскорее… — И с этими словами она повернулась и пошла прочь.

Душная атмосфера Великого поста окутала приход церкви Святой Терезы, и достопочтенный каноник, который особенно любил говяжью вырезку, ногу и седло барашка, жирную вареную свинину, но, пожалуй, больше всего свой «Маунтин дью», так вот, достопочтенный каноник, который призывал к порядку других, к себе проявлял еще большую требовательность. Он соблюдал строгий пост и воздержание от излишеств. Одним словом, он страдал. Он пребывал именно в таком состоянии души, чему немало способствовало и время года, когда ему особенно хорошо удавались разгромные проповеди, которые он обрушивал на головы прихожан.

На весь Великий пост в качестве дополнительной епитимьи он даже взял на себя восьмичасовую мессу. Таким образом, Десмонд служил десятичасовую, а после чтения Евангелия, пока Десмонд с алтарными мальчиками сидели у алтаря, каноник с кафедры наставлял прихожан.

И вот сегодня, во второе воскресенье Великого поста, когда в церкви яблоку негде было упасть и верующие, трепеща, сидели в напряженном молчании, поскольку из личного опыта знали, что очередная проповедь ничего хорошего им не сулит, каноник в кружевном стихаре поверх алой сутаны и красной шапочке, плотно сидящей на его круглой голове, медленно взошел на кафедру и, задумчиво нахмурив лоб, повернулся к своей притихшей пастве, но, прежде чем заговорить, сделал многозначительную паузу. Пауза тянулась невыносимо долго, затем каноник зычным крещендо три раза выкрикнул:

— Черт! Черт! Черт!

Когда первая волна потрясения прошла, каноник начал проповедь.

— Говорю ли я это отвратительное слово как бранное, как непристойное и грязное богомерзкое ругательство, которое сплошь и рядом слышишь на улице или в пабах? Иди к черту! Ну и черт с тобой! Было чертовски весело! Да пошло оно все к черту! Черта с два я налью тебе еще! Нет, я говорю сейчас о враге рода человеческого, о Сатане, который вместе с падшими ангелами, по приговору Страшного суда, был низвергнут в геенну огненную, именуемую адом. Ад — это дом, полный бесконечных мучений. Ад — это вместилище греха и порока, самое место для тех, кто плюет в лицо Господа нашего Иисуса Христа, для тех, кто находится сейчас среди нас, кто отвергает благодать Божию, умирает — помоги им, Господи! — без покаяния и попадает в геенну огненную, чтобы присоединиться к легионам проклятых, обреченных на вечные муки. Вы когда-нибудь хоть на миг задумывались о бесконечной агонии тех, от кого отвернулся Господь? Вы когда-нибудь обжигали палец, прикуривая трубку от слишком короткой спички? Вы когда-нибудь пробовали хотя бы минуту подержать палец в пламени обычной сальной свечи? Нет, никогда! Только полный идиот может причинить себе подобный вред. А теперь представьте себе боль, только в миллион раз сильнее, пронзающую все тело. И когда вас окунут в кипящую лаву, всю в столбах пламени, и вы будете задыхаться от дыма, пара, пены и смрада преисподней, а потом черти будут пытать вас раскаленными докрасна вилами и щипцами, и кругом будут раздаваться стоны и вопли таких же потерянных душ, корчащихся в адских мучениях, и при этом только одна мысль будет снедать вас, причиняя непреходящую муку, мысль, что вам некого винить, кроме самих себя, что у вас был шанс, но вы его отвергли, бросив его вместе с ругательством в лицо Всевышнего, что если б вы только послушали вашего бедного старого каноника в оное воскресенье, то теперь были бы уже в раю, в обществе избранников Божьих, где царят вечное блаженство и вечная радость перед светлым ликом воскресшего Господа нашего Иисуса Христа.