Приди в мои сны - Татьяна Корсакова

Настя сбежала. Задыхаясь от накатившей паники, прижимая ладонь к животу, она медленно, по стеночке, побрела по коридору. Неважно куда, лишь бы подальше от своей комнаты, в одночасье сделавшейся чужой и неприветливой, наполнившейся невидимыми демонами.

Отцовская библиотека встретила Настю успокаивающей тишиной и с детства знакомыми запахами. Она не подставляла Насте подножек, не цеплялась за одежду, а любимое папино кресло приняло ее ласково. И стало хорошо, живот отпустило, а головная боль, кажется, начала отступать. Настя закрыла глаза, здесь, в тихой гавани из старых дубовых шкафов и книг, пережидая обрушившийся на нее шторм.

Наверное, она задремала, потому что из блаженного спокойствия ее выдернули голоса. Говорили тихо, почти шепотом, но в библиотечной тишине каждое слово было отчетливо слышно. Надо было дать знать этим двоим, Дмитрию и Сержу, что здесь они не одни, что она невольно нарушила их уединение, но Настя не стала. Ее остановили новые, доселе незнакомые нотки в голосе Дмитрия, не просто раздраженные, а злые. Никогда раньше Настя не слышала, чтобы он так говорил, чтобы он так говорил о ней.

– Не могу, Серж! – Библиотеку медленно заполнял сигарный дым. Дмитрий закурил. – Кто бы знал, как мне надоел этот фарс!

Если бы сейчас Настя заговорила, дала понять, что в комнате они не одни, все бы в ее жизни осталось по-прежнему, она бы вышла замуж и стала примерной женой. Но она не заговорила, вжалась затылком в подголовник кресла, заставила себя молчать и слушать.

– Да полноте, Дмитрий. – По голосу было ясно, Серж улыбается. – Твоя будущая жена мила и очень красива.

– Мила и красива?! Серж, друг мой дорогой, она была мила и красива до тех пор, пока не стала слепой калекой. – Голос Дмитрия преисполнился страданием. – Ты же сам все видел сегодня за ужином. Неуклюжая дура! И эта ее улыбка, словно она постоянно за что-то извиняется. И эта беспомощность. Знал бы ты, как меня все это бесит! Как бесит меня необходимость выслушивать ее нытье!

Настя не ныла! Не ныла и никогда не жаловалась Дмитрию. В тот день, когда самый честный из врачей лишил ее надежды, она решила быть сильной и ни в коем случае не усложнять будущему супругу жизнь.

Усложнила. До такой степени усложнила, что теперь он ее ненавидит. Как же она не почувствовала? Как же не расслышала фальшь в его ласковых словах? Не потому ли, что не хотела слышать?

– Ты не о том сейчас думаешь, Дмитрий. – Серж был хорошим другом. Он был куда лучшим другом, чем Настя – невестой. Он умел утешать и находить правильные слова. – Ты должен думать о ее состоянии, о деньгах ее думать. Уверен, это очень воодушевляющие мысли.

– Если бы не долги…

– Ты покроешь все свои долги. Мало того, у тебя еще останутся деньги на достойную жизнь и на ту маленькую актрисочку. Я ведь видел ее, Дмитрий, она сущий ангел.

– А что мне делать с этой? – В голосе Дмитрия больше не было злости – одни только раздумья.

А «эта» вцепилась в подлокотник кресла, впилась ногтями в лакированное дерево, чтобы не закричать, не выдать своего присутствия. Она должна быть сильной, должна услышать все до конца.

– Господи, да что хочешь, то и делай! Свези ее в деревню через пару месяцев после свадьбы. Бедняжке наверняка вредна городская суета, а деревенский воздух и уединение, наоборот, очень даже полезны.

– А если она не согласится? – Ему уже нравилась эта идея, и задумчивость сменилась предвкушением.

– Что значит не согласится? Она твоя жена и обязана быть покорной своему мужу. А если не захочет, думаю, ты сумеешь научить ее уважению.

– Серж, она графиня, а не уличная девка.

– Тем более станет молчать. Из гордости. Ей ведь некому будет даже пожаловаться, бедной слепой сиротке. Бедной, но очень богатой сиротке. – И Серж рассмеялся, радуясь удачному каламбуру.

– Есть еще бабка. Эту чертову старуху ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов.

– Насколько мне известно, графиня Шумилина не собирается возвращаться в столицу. Если только на вашу свадьбу.

– И на свадьбу тоже. Я заплатил лакею, приглашение на свадьбу до бабки не дойдет.

– Умно.

– А ты думал, я позволю старой карге все испортить? Она никогда меня не любила. Видел бы ты, с каким презрением она на меня смотрела. И это после того, что сделал ее внук, после того, как весь их замшелый род был замаран связью с революционерами. Даже тогда она смела глядеть на меня как на пустое место. А теперь я точно так же буду смотреть на ее любимую внучку. И не только смотреть, если уж на то пошло. Ведь она на самом деле очень хороша, а в слепоте ее есть даже нечто пикантное.

Снова затошнило. То ли от душного сигарного дыма, то ли от грязных слов. Но кричать и биться в истерике больше не хотелось. Настя приняла решение.

– Пойдем, – Дмитрий говорил своим прежним голосом, тем самым, которым читал Насте стихи. – А то еще старый хрыч разволнуется, а с ним мне сейчас отношения портить не с руки.

Скрипнула закрывающаяся дверь, и от обрушившейся на Настю тишины зазвенело в ушах. Она не знала, сколько просидела в папином кресле, прислушиваясь к тому, как ухает в висках кровь, сжимая и разжимая онемевшие и вдруг потерявшие чувствительность пальцы. Ей казалось, что недолго, но когда она наконец решилась покинуть свое убежище, напольные часы пробили полночь. Дом, избавившийся от чужаков, притих и погрузился в дрему.

До своей комнаты Настя добралась без приключений и до самого утра просидела, не сомкнув глаз, а утром велела позвать Трофима. Только ему, грубому и неприветливому, совсем не годящемуся для девичьих тайн, она могла довериться и рассказать правду. Хотя бы часть правды, ту, за которую было больно, но не было так стыдно.

Трофим слушал молча, но Настя отчетливо слышала, как скрежещут его зубы, как похрустывают суставы в крепко сжатых кулаках. Трофим был готов Дмитрия убить, но Насте требовалась защита, а не возмездие. Тем же утром она написала письмо бабушке, сообщила о своем намерении уехать из Санкт-Петербурга. Если повезет, то письмо бабушка получит раньше, чем увидит ее саму, и неожиданный визит внучки не станет для нее сюрпризом. Письмо получилось коротким. Скорее записка, но это все, что незрячая Настя могла себе позволить. Писать на ощупь было тяжело.

Вторую записку она написала для Дмитрия, просто сообщила, что отменяет свадьбу. С этой запиской она отправила к бывшему жениху того самого подкупленного лакея, когда все остальные дела были решены.

Письмо для бабушки повез Трофим, после того, как с великой неохотой пообещал, что Дмитрия не убьет. А ведь боялась Настя не за Дмитрия, а боялась она, что у Трофима, с его горячим норовом, могут случиться неприятности. Третью записку передали Адаму Иннокентьевичу с просьбой приехать как можно скорее.

Новое жилье, просторную четырехкомнатную квартиру в тихом переулке, снял для Насти все тот же Адам Иннокентьевич. Он же нанял Глашку. Можно было остаться в родительском доме, можно было попробовать выдержать разговор с Дмитрием, но Настя не желала ни разговоров, ни объяснений. Он станет сначала обижаться и недоумевать, а потом, когда поймет, что она знает правду, юлить и искать себе оправдания. И найдет, непременно найдет. И тогда окажется, что Настя поступает безответственно и жестоко, но он готов ее простить, потому что всему виной ее болезнь и неспособность правильно оценивать происходящее. А она больше не хочет тратить свою жизнь на такого ничтожного человека. Ей нужно побыть одной и хорошо все обдумать. И в новой ее жизни не имелось места бывшему жениху.

А он искал ее, недоумевал и негодовал, пытался узнать у прислуги, куда она пропала, но никто не знал, кроме Трофима и Адама Иннокентьевича, но оба умели хранить тайны. Про случившийся в обществе скандал Настя услышала от Адама Иннокентьевича. Он обмолвился об этом вскользь, как о чем-то малозначительном. Он и считал это событие малозначительным и искренне радовался, что Насте удалось сохранить свое состояние. А сплетни? Что же за общество без сплетен? Решение Насти ехать к бабушке он поддержал; наверное, его уже начала тяготить роль опекуна, но со своими обязанностями он по-прежнему справлялся очень хорошо и все попытки Дмитрия через него связаться с Настей отражал с поразительным хладнокровием. Пожалуй, за одно это Адама Иннокентьевича следовало считать очень хорошим человеком.

А Трофим данное Насте обещание все-таки не сдержал. Всю ночь перед отъездом он где-то пропадал, а вернулся злой и с разбитыми в кровь кулаками.

– Мордовал кого-то, – сказала Насте Глашка, которая невзлюбила Трофима с первого же дня. – Интересно, кого это.

Настя не стала спрашивать. Ей в самом деле было неинтересно. Главное, что Трофим вернулся. Наверное, это ее равнодушие следовало считать жестокостью, но менять в себе она ничего не хотела. Жизнь преподала урок, и Настя этот урок усвоила. Минуты слабости случались с ней все реже и реже, лишь когда пропадала подаренная Адамом Иннокентьевичем трость да глухой полуночной порой, когда решимость уступала место страху и бессилию.