Александр Македонский. Сын сновидения - Валерио Манфреди

Филипп потер пробивающуюся на подбородке щетину.

— Не хотелось бы, чтобы он преподнес мне ублюдка от этой служанки. Возможно, лучше прислать ему подругу, знакомую с этим ремеслом. Так не возникнет подобных проблем, и к тому же он сможет научиться кое-чему интересному.

Они уже подошли ко входу в пиршественный зал, и Аристотель остановился:

— Я бы на твоем месте не стал этого делать.

— Но это избавило бы от многих хлопот. Я говорю о первоклассной женщине для обучения, с опытом.

— Дело не в том, — возразил философ. — Александр уже позволил тебе выбрать ему учителя и художника, который изваяет его, благодаря чему он очень образован для своих лет. Но я не считаю, что он позволит тебе простирать свое влияние на его личную жизнь.

Филипп пробормотал что-то неразборчивое, а потом сказал:

— Я голоден. Не поесть ли нам здесь?

Ужинали все вместе, очень оживленно. Перитас забрался под стол и грыз там кости косули, которые едоки бросали на пол.

Александр хотел знать все подробности фракийской кампании: каковы были вооружение противника и его тактика, как укреплены тамошние селения и города. Его интересовало, как были разбиты два вражеских царя — Керсоблепт и Ферес.

Когда слуги уже убирали со стола, Филипп попрощался со всеми присутствующими:

— Теперь позвольте мне отпустить вас и пожелать вам спокойной ночи. Мне бы хотелось немного побыть в обществе моего мальчика.

Все удалились. Филипп и Александр остались вдвоем при свете ламп в большом пустом зале, напротив друг друга. Только из-под стола слышался хруст разгрызаемых костей. Перитас уже вырос, и челюсти у него были крепкие, как у льва.

— Это правда, что ты скоро уезжаешь? — спросил Александр. — Завтра?

— Да.

— Я надеялся, что ты побудешь несколько дней.

— Я тоже надеялся, сынок.

Последовало долгое молчание. Филипп никогда не объяснял своих решений.

— Чем займешься?

— Оккупирую все афинские поселения на Херсонесском полуострове. Я строю огромные осадные машины, каких еще не видели. Хочу ввести наш флот в Проливы.

— Через Проливы поступает зерно в Афины.

— Да, это так.

— Будет война.

— Как сказать. Я хочу, чтобы меня уважали. Они должны понять, что если возникнет всеэллинский союз, то возглавить его смогу только я.

— Возьми меня с собой, отец.

Филипп пристально посмотрел ему в глаза:

— Еще не пришло время, мой мальчик. Ты должен завершить свое образование.

— Но я…

— Послушай! Ты получил небольшой опыт в военных походах, проявил мужество и ловкость на охоте, и я знаю, что ты искусно владеешь оружием, но поверь мне: когда-нибудь тебе придется встретиться с испытаниями в тысячу раз более тяжелыми. Я видел, как мои солдаты умирают от холода и лишений, я видел, как жестоко они страдают, изуродованные ужасающими ранами. Некоторые падали, когда лезли на стену, и в муках умирали на земле, и потом, ночью, мне часами слышались их стоны. Посмотри на меня, посмотри на мои руки: они словно ветви дерева, о которые медведь точил когти. Я был ранен одиннадцать раз, я хромаю и ослеп на один глаз. Александр, Александр, ты видишь славу, но война — это, прежде всего ужас. Это кровь, пот, дерьмо; это пыль и грязь; это жажда и голод, ледяной холод и невыносимая жара. Дай мне взять это на себя, пока я на это способен. Оставайся в Миезе, Александр. Еще один год.

Юноша ничего не сказал. Он понимал, что эти слова не предполагают ответа. Но взгляд израненного и много испытавшего в жизни отца просил понять и сберечь его чувства.

Снаружи послышался отдаленный рокот грома, и у кромок больших грозовых туч над потемневшими пиками Бермия появились желтые вспышки.

— Как мама? — вдруг спросил Александр. Филипп потупился и ничего не ответил.

— Я знаю, что ты привел новую жену, — продолжал юноша. — Дочку одного варварского царя.

— Вождя скифов. Я должен был это сделать. И ты сделаешь то же самое, когда придет время.

— Знаю. И все-таки, как мама?

— Хорошо. Для данных обстоятельств.

— Ну, я пойду. Спокойной ночи, отец.

Александр встал и направился к выходу, за ним последовал пес. И Филипп позавидовал собаке, которая могла оставаться в обществе его сына и слушать ночью его дыхание.

Пошел дождь, сначала крупными редкими каплями, а потом все сильнее. Царь, оставшись один в пустом зале, тоже встал. Он вышел в портик, и обширный двор, как днем, осветился молнией; за ней последовал оглушительный гром. Филипп стоял, прислонившись к колонне, и задумчиво смотрел на хлещущий дождь.

ГЛАВА 17

Все вышло именно так, как предсказывал Аристотель. Укрывшись за стенами, Перинф и Византии примкнули к Афинам, и Филипп ответил на это осадой Перинфа, города, построенного на скалистом мысе на южном берегу Геллеспонта и соединяющегося с материком перешейком.

Македонский царь расположил свой шатер на возвышении, откуда мог наблюдать за всей картиной в целом. Каждый вечер он собирал на совет своих военачальников: Антипатра, Пармениона и Клита, прозванного Черным за черные волосы и глаза и смуглую кожу. Кроме того, этот Клит почти всегда пребывал в самом черном настроении духа, что не мешало ему оставаться прекрасным исполнителем.

— Они уже решили начать переговоры о сдаче или пока нет? — спросил царь, входя в шатер и даже не успев сесть.

— Нет, — сказал Парменион. — Насколько я понимаю, они даже не помышляют об этом. Город блокирован с суши нашим рвом, но продолжает получать подкрепления с моря от византийского флота.

— И мы ничего не можем с этим поделать, — вставил Черный. — Мы не господствуем на море.

Филипп стукнул кулаком по столу.

— Меня не волнует господство на море! — крикнул он. — Через несколько дней будут готовы мои штурмовые башни, и я разобью городские стены вдребезги. Тогда посмотрим, останется ли у них желание упрямиться!

Черный покачал головой.

— Что можешь возразить? — напустился на него Филипп.

— Ничего. Насколько я понимаю, и после этого нам все равно придется нелегко.

— Нелегко, да? Так выслушайте меня внимательно: я хочу, чтобы эти несчастные машины были готовы к действию не позже чем через два дня, иначе я вышвырну пинком под зад всех, начиная от главного инженера до последнего плотника. Вы хорошо поняли?

— Мы прекрасно тебя поняли, царь, — ответил Антипатр со своей обычной сдержанностью.

В некоторых случаях ярость Филиппа была способна творить чудеса. К полудню третьего дня машины со скрипом и треском начали свое выдвижение к стене; это были передвижные башни, высотой превосходящие укрепления Перинфа, их приводила в движение система противовесов, и они могли укрыть в себе сотню воинов с катапультами и стенобитными таранами.