Знак неравенства - Наталия Терентьева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Алена вышла из церкви и увидела, как сидевший на лавочке у крыльца невысокий пожилой человек встал навстречу ей. Улыбнувшись, он стал очень похож на озорного гнома.
— Не торопитесь так, деточка! Здравствуйте, моя милая! — окликнул он ее и, чуть прихрамывая, подошел поближе.
Алена остановилась, с радостью узнав своего преподавателя из института.
— Эммануил Вильгельмович! Здравствуйте!
— Прошу вас, не трудитесь, не выговаривайте имя моего батюшки.
Алена улыбнулась:
— Хорошо.
— Я ведь зашел сюда на ваш голос! Гулял мимо, услышал голос неземной красоты, подумал — я такой голос слышал только у одной своей ученицы, которая совершенно пропала после института. Куда же вы пропали, Алена?
— Я… преподаю музыку детишкам. В очень хорошей музыкальной школе. И здесь еще… пою…
Эммануил покачал головой:
— Неправильно. Это хорошо, но совсем неправильно… Вы не спешите домой? Вас не ждут дети? Муж?
Алена, чуть помолчав, ответила:
— Нет.
Она знала, что просто так ни один мужчина — ни шестнадцати-, ни шестидесятилетний такого вопроса не задаст. Если уметь читать по их условным знакам, говорила бабушка Варя, то увидишь, что у них, как у собачек, — не больше пяти-шести рефлексов. Подбежал к столу, понюхал — хочет есть, другого не предлагать. Лакает воду — не отрывай, пусть напьется. Подбежал, залез носом под юбку, нюхает — дай по носу и прогони, но не надейся, что уйдет далеко. Рухнул на подстилку — пусть выдрыхнется. Рвется лизать руку или ногу, дай лизнуть разок, это у него движение души. Хочет бегать и гулять — отведи в лес, отпусти с поводка, пусть нагуляется… Ну а если потеряется в лесу, то либо одичает, прибьется к стае таких же, как он, свободных и всеядных хищников, либо кто-нибудь его, болезного, подберет. Жалеть о такой собаке нечего. Хорошая собака всегда найдет дорогу домой.
— Пройдемся, Аленушка, если не возражаете. — Эммануил церемонно предложил ей руку.
Они пошли рядом. Алена, видя, что он старается идти ровно и быстро, наверное, чтобы не так была заметна хромота, стала чуть придерживать шаг.
— У меня в июне будет несколько концертов в Москве, — заговорил Эммануил, поглядывая на Алену из-под седых лохматых бровей. — Хочу предложить вам участвовать в них. Я буду играть на лютне и на флейте свои произведения, два мальчика, мои студенты, будут петь и тоже играть. Вы же украсите все это своим голосом, если, конечно, согласитесь.
Алена в сомнении покачала головой:
— Спасибо, Эммануил Вильгельмович… Не знаю. Боюсь, что могу подвести вас.
— Вы — и подвести? Не поверю ни за что. Я помню, что вы очень аккуратная и ответственная девочка.
Алена улыбнулась.
— Мне… сложно будет приезжать на репетиции…
— Что такое, деточка? — Эммануил приостановился и взял ее за локти обеими руками. — У вас что-то не в порядке?
Алена ответила не сразу — она не собиралась говорить об этом бывшему преподавателю, которого не видела несколько лет и с которым никогда не была особенно дружна. Но он как будто так искренне заволновался, что она все же объяснила:
— Я… я жду ребенка.
Эммануил неожиданно был просто потрясен.
— Что вы говорите! Это прекрасно! Позвольте я поцелую вам руку!
Алена смущенно протянула ему руку. Эммануил крайне почтительно взял ее и, склонившись, едва прикоснулся к ней губами.
— И кто же тот счастливец, который ждет ребенка вместе с вами? — спросил он, не отпуская ее руки и глядя на девушку снизу вверх.
Алена аккуратно освободила свою руку и снова улыбнулась.
— Мне… не хотелось бы говорить об этом…
— Не буду настаивать… Наверно, кто-то из тех прохиндеев, которые увивались вокруг вас в институте?
— Нет. Ну… собственно, никто больше, похоже, и не ждет.
— Я так и знал! Я сразу понял, глядя на вас в церкви, что с вами случилось что-то чудесное!
Алена внимательно посмотрела на него. Она хорошо помнила, как неожиданно иногда Эммануил проводил свои семинары по композиции. Однажды он предложил за полчаса набросать иной финал к опере Верди, в другой раз — «в общих чертах» изменить музыкальное решение балета Хачатуряна…
Как-то во время занятия перед летней сессией он открыл окно, выходившее в маленький дворик во дворе института, и сказал:
— Милые дети. Прошу маленький экспромт. У вас есть несколько минут и два любых инструмента, которые вы себе выберете в своем воображении. Тема: вот этот майский день и то, что каждый увидит из окна и почувствует при этом. Сочинения прошу сдать в конце занятия, проверим в следующий раз. Это и будет вашей экзаменационной работой по моему предмету в этом году.
Студенты, никак не ожидавшие такого, переглянулись, но, зная непредсказуемый нрав Эммануила, быстро принялись за работу. Кто-то написал этюд для фортепьяно со скрипкой, кто-то упростил себе задачу, выбрав ударные, — ведь весна же, скоро лето, ясное небо, и вообще, впереди — долгая и радостная жизнь!
Алена же смотрела-смотрела на большой нестриженый куст жасмина, невероятно разросшийся за прошлое лето и теперь щедро осыпавший белые ароматные лепестки вокруг себя, и как будто услышала две флейты. Каждая играла свою мелодию. Они перегоняли друг друга, на секунду сливались, затем снова расходились почти до диссонанса… Девушка не заметила, как за спиной у нее встал Эммануил. Он слегка коснулся ее головы. И тут же убрал руку. Алена ощутила легкий горьковатый запах его туалетной воды. Композитор ближе склонился к ее тетрадке.
— Милая девочка… — негромко проговорил он. — Это чудесно… Именно две флейты… Я тоже сегодня весь день слышу флейту… И еще что-то… Но я никак не мог понять, какой же второй инструмент… А это, оказывается, вторая флейта… Давайте добавим к этому еще партию женского голоса, скажем, меццо-сопрано… И вот здесь, смотрите, не пойдем на крещендо, а наоборот, пусть флейты совсем почти затихнут… И если резко поменять тональность… И голос пусть звучит один и неожиданно оборвется… Вот здесь напойте… Да, правильно, не си-бемоль, нужно ниже, звук должен быть теплее… — Эммануил обернулся к студентам: — Кто не уверен в собственных силах и талантах, может закончить дома, с инструментом, и принести в следующий раз.
— Я бы тоже хотела закончить дома, — попросила Алена. — Если честно, я не так хорошо слышу то, что написала, как вы…
— Правда? — заметно огорчился тогда композитор. — Как жаль. Прошу, конечно, доработайте дома… И добавьте голос, непременно…
Сейчас они шли по улице, и пожилой человек вдруг абсолютно серьезно спросил ее:
— Это было непорочное зачатие, да, девочка моя?