Отцы наши - Ребекка Уэйт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Во сколько мы идем к Фионе? — спросил Томми.
Малькольм понял, что он отчасти надеялся, что Томми откажется, и тогда ему не пришлось бы никуда идти. Он чувствовал, что вечер будет тяжелым. Даже больше: он внушал ему необъяснимый страх. Но Томми бы ни за что не отказался. Им, по-видимому, опять овладела пустота, выражавшаяся в виде отстраненной послушности.
— В семь.
— Ты часто ходишь к ним на ужин? — спросил Томми. — Вообще, ты часто ешь вместе с соседями?
— Время от времени, — ответил Малькольм, чувствуя какой-то подвох.
— Я ни разу не видел, — сказал Томми. Он глядел в чашку с чаем.
«Так ведь прошло всего девять дней», — хотел было возразить Малькольм.
— Надеюсь, я тебе не мешаю, — добавил Томми.
— Что ты имеешь в виду?
— Не нарушаю ход твоей жизни.
Опять двадцать пять.
— Томми, я не такой общительный, каким ты меня воображаешь, — воскликнул Малькольм. — И у моей жизни не так много хода, чтобы его нарушить.
Том засмеялся, и Малькольм подумал, что в нем что-то сдвинулось. Племянник наклонился, поставил локти на стол и посмотрел на Малькольма.
— Раньше здесь каждый месяц устраивали кей-ли[7], — сказал Томми. — Может быть, даже каждые две недели. Вы до сих пор так делаете?
— Иногда, — ответил Малькольм. — Раз в несколько месяцев. Мы уже не такие молодые, как раньше. Никто не хочет, чтобы Росс посреди танцев умер от сердечного приступа.
— И некому вас заменить.
Малькольм покачал головой, заметив про себя, что это было довольно бестактное замечание.
— Но вы все равно много общаетесь, правда? — спросил Томми. — Всегда так было.
Лицо Томми стало теперь более открытым. Малькольм вспомнил, каким балаболом он был в детстве, как оживленно говорил на свою любимую тему (о динозаврах? или это был Никки? нет, Томми любил историю), как Джон приподымал брови с выражением страдальческого терпения на лице и как внимательно всегда слушала Катрина.
— Мне кажется, мы довольно много общаемся, — сказал Малькольм. — В таких крошечных местах невозможно избегать друг друга.
— А ты не ощущаешь клаустрофобии?
Малькольм задумался.
— Может быть, изредка. Но я здесь вырос, не забывай. Никогда ничего другого не видел.
— Здесь мало что можно сделать так, чтобы другие не заметили.
— Здесь ничего невозможно сделать так, чтобы другие не заметили.
— Как ты думаешь, сколько времени я пробыл на острове, прежде чем все-все об этом узнали?
— Я прямо не знаю, — Малькольм сделал вид, что сомневается. — Может быть, целых три минуты.
— Три минуты блаженной анонимности, — покачал головой Томми. — Тебе бы Лондон показался странным. Мы с Кэролайн даже не знали, как зовут наших соседей снизу.
— Звучит неуютно.
— Наверное, мне это и нравилось. В этом есть какое-то спокойствие. Но… — Он помолчал недолго и добавил: — По-моему, неплохо, когда рядом есть люди, которые тебя знают. Помню, в детстве вы с Хизер все время к нам приходили, так ведь?
— Раз в неделю или что-то в этом роде, — сказал осторожно Малькольм. Наверное, раз в две недели. Он не мог признаться в этом Томми.
— Моя мама была общительной?
— Я бы сказал, да, — ответил Малькольм. — Ей нравились люди.
— Отец говорил, что она слишком много болтает, — сказал Томми. — Я помню, что он это сам говорил. Может быть, и не раз. Но не помню когда и почему.
Малькольм обдумал это и в конечном счете произнес:
— Она была довольно тихой, мама твоя. В целом. Наверное, иногда он ее и в этом упрекал. Ему было непросто угодить.
— Он считал, что она всегда должна делать то, что он хочет, — сказал Томми.
— Он сам никогда не знал, чего хочет.
Они замолчали. Разговор принял неожиданный оборот, и Малькольм искал способ перевести его в более безопасное русло, хотя и понимал, что у него нет права так поступать.
Он задумался, знает ли Томми или догадывается ли о событиях, которые привели к убийствам. Но зацепиться было особенно не за что. Катрина была скрытной при жизни, оставалась скрытной и после смерти. Они получили письмо от следователя, в котором излагалось все, что он обнаружил в связи с этим делом. Малькольм хотел получить как можно больше информации, хотя Хизер и говорила, что это глупо: он только еще больше расстроится. Сама она даже не взглянула на письмо. Следователь предупредил Малькольма, что отчет содержит «неутешительные подробности» («Да что вы говорите!» — хотел бы ответить ему Малькольм), но в конце концов он не узнал из него почти ничего нового, хотя отчет был напечатан на пяти страницах убористым шрифтом. Там были только голые факты: результаты полицейского расследования, кто, іде и как умер и в какой последовательности. Вкратце также описывались долги Джона.
Малькольм решил лично встретиться со следователем и поехал в Обан. Тот рассказал подробно обо всех выводах, к которым пришла полиция, ответил на все его вопросы. Он был очень любезен. Малькольм возвращался домой на пароме, все еще сжимая в руках отчет, но так и не узнав ничего нового. Хотя как могла полиция или следователь раскопать правду о его брате, если сам Малькольм этого не сумел? Он засунул письмо в нижний ящик стола и больше в него никогда не заглядывал. «Зачем вообще его хранить?» — спрашивала Хизер, и Малькольму нечего было ответить, кроме того, что он чувствовал, что так надо.
Время от времени он вспоминал еще об одной вещи. После похорон Катрины, Никки и Бет они разговаривали с Джилл, сестрой Катрины. Все собрались на поминки в доме Малькольма и Хизер, хотя места там было явно недостаточно; кому-то пришлось расположиться в саду, слава богу, хоть дождя не было. Малькольм стоял в узкой прихожей и разговаривал с Джилл, которая была так же вымотана событиями этого дня, как и он сам. С ней было непросто общаться, она была замкнутой, очень похожей на Катрину в этом отношении, но без той ее теплоты, смягчавшей застенчивость. После неуклюжей болтовни ни о чем Джилл неожиданно сказала: «Вы знаете, она звонила мне несколько недель назад. А я о ней уже два года ничего не слышала».
Малькольм кивнул. Он знал, что люди всегда сожалеют, что проводили недостаточно времени с покойными до их кончины; у него самого было такое чувство по отношению к собственному отцу, а ведь он его ненавидел.
«Она спросила, может ли приехать ненадолго с детьми, — продолжала Джилл. — На каникулы.