«Если», 2004 № 12 - Кирилл Бенедиктов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я деловой человек, господин Эванс, — тем временем бубнил Генрих, — и предлагаю вам сделку. Займите при мне место помощника, и вы сможете участвовать в раскопках, которых так жаждете.
— А вся слава опять достанется вам? — Губы Артура сложились в саркастическую усмешку. Молодому археологу хотелось сказать что-нибудь очень грубое. Но Софи снова повернула голову, и взгляд ее бездонных очей стал просительным. О чем она умоляла? О том, чтобы Артур перестал спорить и согласился? Или о том, чтобы он наконец дал им с мужем войти в дом? Эванс не знал, но почему-то кивнул и боком отодвинулся к стене.
— Прекрасно, — отрывисто бросил Шлиман. — Приходите к нам сегодня после шести, когда спадет жара, и мы побеседуем подробно.
5.— Правосудия! Я прошу правосудия! — Менелай, гремя доспехами, ввалился в залу и рухнул перед троном Атридов. — Мою жену Елену увезли критяне. Мало им, что в качестве дани мы отдаем половину припасов, откупаемся золотом и людьми! Я честно исполнил свои обязательства. Четыре корабля, груженые хлебом, вином и маслом, ушли от моих берегов! — громыхал спартанский царь. — Двенадцать девушек и двенадцать юношей для их поганых игр отрядили мы в этом году. Ничего не нарушил я, ничего не утаил! Закрома мои были открыты, чтобы посыльные Миноса видели все, чем владею. Но кто дал им право залезать в царскую постель?!
Менелай был большой, грузный, как медведь, и хлюпал носом. Одиссей подумал, что Елена выбрала его, потому что таким увальнем легче вертеть. Спартанец в ней души не чаял. Только ревнив был до белого каления. От приступов бешенства у него носом шла кровь. Он имел лицо цвета обожженной глины и ручищи кузнеца. Лаэртид знал, что в бою спартанец страшен. А вот ведь в обычной жизни обошлись с ним, как с младенцем.
— Правосудия, брат мой! Правосудия!
— Подожди. — Старший из Атридов отличался большей сообразительностью. — Какого правосудия ты требуешь от меня и против кого? Твою жену увезли слуги Миноса, нашего господина. Его слово — закон. И если он приказывает отдать часть имущества, ты обязан повиноваться без ропота.
Это Агамемнон говорил на людях. Сегодня после захода солнца, когда цари соберутся тайком, он скажет совсем другое, и Одиссей даже знал — что. Но опасался, как бы костер не запылал прежде времени.
— Вы все поклялись помогать мне, — сопел сломанным носом царь Спарты. — А теперь бросаете одного. Чего стоит ваше братство?
— Постой, Менелай, — Одиссей понял, что пора спасать положение, и выступил из круга царских гостей. — Твое горе понятно, но когда мы клялись, то имели в виду равного себе, а никак не Миноса. Есть предел любой доблести. Прими наше сострадание, отдохни в доме брата, поговорим о твоем утешении позже. — На последнем слове царь Итаки сделал особый упор.
Речи ли Лаэртида возымели действие или Менелай просто устал бушевать, но спартанец шумно задышал и поплелся, прочь из зала, обиженно бормоча что-то по дороге.
Агамемнон сделал Одиссею знак приблизиться, и несколько минут они разговаривали шепотом.
Вечером того же дня ахейские цари, съехавшиеся в Микены на праздник Развернутых Покрывал, собрались в тесном святилище под северной лестницей дворца. Там стоял переносной алтарь перед костяными раскрашенными фигурками богинь-цариц, обнимавших мальчика Триптолема. Герой, научивший людей возделывать землю, знал также, как правильно поклоняться Хозяйке Колосьев и Хозяйке Цветов. Это умение свято хранили в доме Атридов, но не всегда обнаруживали перед посторонними.
По кругу было пущено блюдо с мясом, и лишь неопытный царь Локрии Аякс спросил, не оленина ли это?
— Да, забежал олененок к нам во двор. — С усмешкой ответил Агамемнон. Он зачерпнул из очага горсть золы и помазал себе лицо в знак скорби. Остальные последовали его примеру.
Первым взял слово Нестор, царь Пилоса. Седой и неторопливый, он умел дать совет, умел его и исполнить.
— Все вы хотите драки, — вздохнул старик. — Ваши глаза, как у мертвецов, высохли от жажды крови. Вы разбогатели, завели себе много воинов. Отчего бы и не попробовать, крепкие ли у Кносса стены?
Все одобрительно загудели. А Одиссей начал щипать бороду с такой силой, будто хотел сделать свой подбородок гладким, как у девочки.
— Но у Кносса нет стен, — поймал присутствующих Нестор. — Его охраняет самый могущественный в Эгеиде флот. Более двух тысяч кораблей. Что вы ему противопоставите?
Крикуны заметно сникли.
— Будете переправляться по морю на надувных козьих мехах? — рассмеялся царь Пилоса, показывая здоровые, чуть желтоватые зубы старого волка. — В добрый путь. Место незваных гостей в Лабиринте.
На Нестора зашикали.
— Что ты предлагаешь? — недовольно протянул Агамемнон. — За позор брата я должен отплатить.
Менелай шумно вздыхал в углу. Он походил на виноватого ребенка. Сидел, поджав ноги и склонив на грудь кудрявую голову.
— Одни мы с Критом не справимся. Нужен союзник, — подвел черту царь Пилоса.
— Египет, — сказал кто-то.
— Тамошние люди нам чужие, — тут же возразили ему. — У них свои боги и свои счеты с Критом.
— А финикийцы — лжецы. Они нас выдадут Миносу и нагреют руки на нашей вражде.
Одиссей почувствовал, что пора ему взять слово.
— Разве не естественно в горе искать помощи у своей родни? Пусть и дальней. Я говорю о троянцах. Их город свободен и богат, а флот, если и уступает критскому, то самую малость. Вместе же с нами…
— А почему они станут нам помогать? — прищурился Агамемнон.
— Крит мешает их торговле с Египтом, — отозвался Одиссей. — Я продавал в Илионе масло, вскоре снова отправлюсь туда. Пусть каждый, прежде чем уйти из святилища, подойдет ко мне и шепнет, сколько кораблей он сможет снарядить в случае похода.
6.Софи держала поводья, как пряди волос, заплетаемых в косу. Она накидывала их на указательные пальцы, и ей все время не хватало третьего локона. Это рождало неуверенность. Робость была ее второй натурой, и то, что теперь она ехала в двуколке, сама управляя лошадьми, объяснялось только отсутствием Генриха. Мадам Шлиман трепетала перед своим мужем, как ученица перед строгим учителем. Ей всегда казалось, что уроки у нее не выполнены, а фартук залит чернилами.
Когда они ложились в постель, Софи вдыхала немного опиума, прописанного ей для укрепления нервов. Тогда очертания мира становились мягче, а ее собственное тело — податливым, как у тряпичной куклы. Кажется, Генрих ничего не замечал… Может быть, поэтому она и начала бунтовать. Украдкой. Когда никто не видел.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});