Сальто-мортале - Гергей Ракоши

Обстоятельный знакомый Ивана безо всякой обстоятельности жирной красной чертой делил все в мире на две категории и не терпел возражений. Если ему, подобно Харону, случалось переправлять кого-нибудь или что-нибудь в страну обреченных, он тотчас запихивал свою жертву в мешок прописных истин и принимался хлестать ее розгами категорических суждений. Женщина, которая чин чином регистрирует в загсе свой брак и при этом изменяет своему законному мужу, — шлюха. Мужчина, который не сходя с места выпивает больше стакана вина или трех кружек — пива — пьяница. Пьющий человек слабоволен. Слабость воли — недостаток характера, то есть бесхарактерность. Итак: кто не сходя с места выпивает два стакана вина или четыре кружки пива, тот бесхарактерный негодяй. (Либо его грабят, либо он грабит; либо он позорит, либо его позорят. Второй стакан вина прямиком ведет в тюрьму, в больницу, на кладбище. Понятно?)

И так далее.

Полагаю, мне нет надобности говорить, что и бега находятся по ту сторону красной черты, в обществе шляпных бактерий, четвертой кружки пива, женщин, изменяющих своим законным мужьям.

— Бега, — вещал он. — доводят человека до обнищания. А другие азартные игры и подавно.

— Старая песня, — сказал Иван.

— Ну и ладно, пусть старая, но я это докажу. Только не слишком длинно!

— Возьмем, к примеру, карты. Понятно? В комнату входят, скажем, четыре человека, у каждого в кармане по сто форинтов. Понятно?

В последнее время многие люди, бог знает почему, пристрастились к некоторым словечкам и повторяют их до отвращения часто, с ума можно сойти. Например, слово «понял». Вот стоят двое на солнечной стороне улицы. Один говорит: «Какая чудесная погода!» На что другой: «Понял». Он не скажет: «Что правда, то правда». Не скажет: «Да, погода чудесная». Или: «Ну, не такая уж она чудесная». Или: «Согласен, погода чудесная!» Совершенная бессмыслица. Я сама собственными ушами слышала. Один: «Вчера мы были в кино». Другой: «Понял».

— Понятно! — вне себя от ярости ответил Иван.

— Так вот, одно несомненно: в какую бы игру они ни играли, и как бы ни повертывалось колесо фортуны, когда они покидают комнату, у всех них вместе взятых будут те же самые четыреста форинтов. Самое большее, может измениться лишь их распределение. Скажем, у одного будут две сотни, у другого пятьдесят, у третьего сто пятьдесят, а у четвертого ничего. Понятно? Если все четверо, скажем, члены одной семьи, работающие на общий котел, тогда вообще ничего не изменится. У них было четыреста форинтов и осталось четыреста форинтов. С четырьмястами форинтами они вошли в комнату, с четырьмястами покидают ее. Но что будет, если некто невесть откуда явившийся загребет четверть банка. А? То же, что при игре в лото или в тотализаторе. А если при каждой сдаче этот некто тянет лапу? И если при каждой сдаче он загребает четверть банка? Тогда как? Вот взять хотя бы бега! В ворота ипподрома валит толпа в десять тысяч человек, допустим, что минимальная сумма у каждого сто форинтов. Предположим, что в первом заезде каждый ставит свои сто форинтов. Это будет миллион форинтов. Старт! И пока лошади бегут — причем совершенно безразлично, кто идет первым: зеленый в белую крапинку или желтый в ярко-синих перчатках и кепи, — протягивается та самая рука и безжалостно загребает из этого миллиона двести пятьдесят тысяч. Главное: между выигравшими счастливцами будет распределено семьсот пятьдесят тысяч форинтов. Понятно?

— Это повсюду так, — сказал Иван.

— А я и не утверждаю, что так только у нас. Но дайте мне закончить, раз уж я начал.

— Заканчивай.

— Предположим, что во втором заезде выигравшие снова ставят все свои деньги. То есть семьсот пятьдесят тысяч форинтов. Старт! И снова протягивается рука и загребает сто восемьдесят семь тысяч пятьсот форинтов. Выигравшим счастливцам теперь уже достанется только пятьсот шестьдесят две тысячи пятьсот форинтов. Прошел всего один час, проведено всего два заезда, а от одного миллиона, которым первоначально обладали десять тысяч человек, остается едва ли больше половины! Проводится третий заезд. Выигравшие ставят пятьсот шестьдесят две тысячи пятьсот форинтов. Лошади бегут, сверкают стекла биноклей, слышны подбадривающие крики, а тем временем бесшумно протягивается рука…

— О господи!

— … и загребает сто сорок тысяч шестьсот двадцать пять форинтов. После третьего заезда выигравшие получают только четыреста двадцать одну тысячу восемьсот семьдесят пять форинтов. Проводится четвертый заезд…

— Уж не собираешься ли ты пройтись по всем десяти заездам.

— А что, не надо?

— Если можно, не надо. Хорошо?

— Хорошо, скажу только о конечном результате. Можешь мне поверить. Ты знаешь, я человек обстоятельный.

Да, мы знали, он и у нас уже мыл свою шляпу.

— Да, ты человек обстоятельный, — со вздохом сказал Иван.

— Ну да. Еще пацаном я был как-то раз на бегах, незрелый подросток, зевака. А на днях один мой дружок манил меня пойти с ним, уж и не помню куда, не то на скачки, не то на бега, словом, на конные состязания, и я сказал ему, посмотрю, мне надо хорошенько подумать. Я навел справки, сколько вычитают налога, и узнал, что со ставки на одну или несколько лошадей, пришедших первыми, а также со ставки на первые три лошади удерживают девятнадцать процентов, а со ставки на то, в каком порядке придут к финишу две выигрывающие лошади, двадцать семь процентов, и узнал еще, что более девяноста процентов денег ставятся на трех первыми пришедших к финишу лошадей. Значит, если в среднем положить на вычеты двадцать пять процентов, то и тогда можно считать, что я дешево отделался. Словом, я сел, хорошенько все подсчитал и потом, когда снова встретился с другом, сказал ему: «Нет, спасибо, это развлечение не для меня!» — и показал ему мои подсчеты. Ха-ха! Я никогда не лезу в воду, не зная броду!

— А конечный результат? — спросил Иван.

Мы стояли на углу кольцевой магистрали и улицы Маяковского пробкой на тротуаре, спешащие люди, ворча, обходили нас. Иван не поддерживал отношений с этим своим бывшим одноклассником, хотя то и дело сталкивался с ним.

— Конечный результат? Пожалуйста. Десять тысяч человек, которые вошли в ворота ипподрома с сотней форинтов каждый, а в общей сложности с одним миллионом форинтов, после десятого заезда уйдут с пятьюдесятью шестью тысячами. Значит, если каждый одинаково выигрывает и проигрывает, тогда первоначальные сто форинтов убавляются до пяти-шести форинтов. Иначе говоря, перед четырьмя картежниками после десяти сдач на столе лежат уже только двадцать форинтов, из четырехсот форинтов триста восемьдесят перекочевали в карман некоего, бог весть откуда явившегося субъекта. Невероятно, но факт, не правда ли? Если угодно, проверьте расчет!

— Ах! — сказал Иван. — Но ведь сейчас, в этот вот момент, все вокруг нас теряют. Каждое мгновенье — мгновенье своей жизни.

— Этого не чувствуешь.

— Верно. А что, если ты заглянешь куда-нибудь и пропустишь грамм сто коньяку? Сколько берут за него налога, сколько процентов прибыли? А если ты пойдешь в фешенебельное заведение, сколько тогда? Ведь это стоит куда дороже, чем если бы хлестать в подворотне прямо из бутылки.

— Я не пью коньяка, — сказал бывший одноклассник Ивана. — Ни в подворотне, ни в захудалой корчме, ни в дорогом заведении. Я вообще не пью коньяка.

— Безнадежный человек, — сказал Иван.

Однако мне показалось поразительным это соотношение двадцати к одному. Дома я села за стол и подсчитала.

— Просто ужас берет, — сказала я Ивану, — все, о чем говорил этот тип в шляпе, сходится тютелька в тютельку.

— Ну конечно, соответственно выведенной им формуле. — Иван держал сигарету как свечку, глядя на пепел. Он курил все больше и больше. Когда я думаю о том времени, Иван всегда предстает предо мной с сигаретой в руке, словно фокусник, никак нельзя было поймать тот момент, когда он закуривал, все новые и новые сигареты, словно по волшебству, появлялись в его пальцах. И когда он держал сигарету торчком, его рука едва заметно дрожала. — Но формулы, примененные к человеку, обманчивы. Цифры тоже обманчивы, с их помощью безо всякой фальсификации можно доказать что угодно.

— А этот выведенный им процент верен, нет?

— Верен. Но и только. Например, очень редко на ипподроме собирается десять тысяч человек, и вовсе не бывает так, чтобы у всех оказалось по сто форинтов, есть люди, которые приходят с десятью, двадцатью форинтами. И вовсе не бывает так, чтобы все разом делали ставку. И еще многое другое.

— Но в общих чертах верно?

— В общих чертах верно.

— Ужасно.

— Ужасно не это… Впрочем, что верно в общих чертах, то уже не верно.

— Что же тогда ужасно?

— Как-нибудь потом расскажу. Как-нибудь потом… — В уголке его рта дымилась новая сигарета. Он вынул ее и, держа тремя пальцами, смотрел на пепел. — Как-нибудь потом расскажу все. Должен рассказать. Человеку когда-нибудь да надо рассказать, что снедает его. Если он не хочет свихнуться. — Он помолчал, затем быстро сказал: — Доброму другу. — Он взял мое лицо в свои жесткие ладони и, казалось, стал гладить его, хотя руки его остались неподвижны. — По-настоящему доброму другу.