Девочка по имени Зверёк - Маргарита Разенкова

– И у нее нет недостатков?

– Как же! Она болтлива как сорока – так я заявил, что нет большего удовольствия, чем слушать сам драгоценный звук ее голоса, о чем и как бы долго она ни говорила. Результат – она примолкла, строго отмеряя с той минуты скупые порции своего «сокровища» для моих ушей.

– Она не глупа.

– Не глупа, что приятно, но лукава! А это хотя и неприятное, но естественное женское свойство.

– А как же комплименты ее прелестям?

– Только не в этот момент! Вначале она должна была удостовериться, что я точно питаю к ней нешуточный интерес. Она радостно вступает в беседу, и тут – о, Венера! – выясняется, что у столь тонко чувствующего юноши (а скажи-ка, мой дорогой, эта репутация даром ли мне досталась?!) она – сама Септимия! – не вызывает интереса как женщина. Не то чтобы совсем не вызывает, но… – Марк как бы виновато сморщил нос, – интерес этот пока чисто литературный.

– Вот тут-то ты, конечно, и предоставляешь действовать ей самой!

– Правильно! И это – самое интересное: когда женщины понимают, что их чары на тебя не действуют. Пока не действуют… Ну, вот-вот подействуют… И сколь они бесподобно однообразны в единой для всех цели – очаровать противника, столь же очаровательно, восхитительно, упоительно разнообразны в своей тактике – достичь желаемого: покорить любой ценой! Женщина еще не знает, зачем ей это нужно, но страстно желает победы! Тут уже не важно, красив ты или нет, низок ростом или высок, белокож и навит или загорел и стрижен, как солдат. Ты – «враг», который должен быть повержен до восхода утренней зари! Прелестница и не осознает, что сама, по собственной воле, но совершенно бездумно, увлекается этой целью. Все идет в дело: трепетанье ресниц, нежное касание легких пальчиков (ах, какое неожиданное прикосновение – мы вместе краснеем!), очаровательный наклон головки («Ах, мои локоны касаются его лица совершенно случайно!»). Немного вина – и красавица смелеет… И тут не ошибись: не дай ей достичь желаемого слишком быстро, когда она еще не зажглась достаточно. Если она обнаружит, что ты слабый «противник», то мигом потеряет к тебе интерес. Но и не тяни слишком долго: женщина не умеет ждать – она закапризничает или испугается, что окружающие заметят твою холодность к ней.

– А дальше?

– Что ж дальше?

– Не томи, поэт!

– Яснее ясного: когда потрачено столько энергии и испробовано столько способов, чтобы соблазнить такого юнца, как ты…

– …или как ты!

– Ладно-ладно, или как я, отступать поздно. Да как правило, они и не хотят. И уж теперь твой черед – здесь-то и будут уместны всевозможные поэтические речи, смелые рукопожатия, а может быть, и нечаянный поцелуй. По обстоятельствам. И ко всему – разливаться соловьем и не жалеть слов!

– Вот тут мне за тобой не угнаться! Твоя речь так хороша…

– К слову, – с притворным негодованием перебил Марк, – замечу тебе, мой друг, напоследок: я ведь умею… не только хорошо говорить – женщины знают за мной, скажем так, и иные таланты!

Валерий расхохотался:

– Настоящая стратегия! А рассказываешь ты об этом, как полководец об удачных боях и славных победах. Признайся, много их у тебя, таких побед?

Марк перевел разговор в серьезное русло:

– Считай, что я лишь компенсирую такими «баталиями» и «победами» жестокость моей судьбы: ведь я, тебе известно, не могу быть солдатом!

На самом деле, и о «победах»-то этих Марку говорить было тягостно. Да, ему нравилась такая игра с женщинами. Да, он действительно состязался с ними, будто с неприятелем. И как правило, ему удавалось увлечь, очаровать женщину, добиться желанного огня в ее глазах и… все прочее. Но – о боги! – гораздо чаще именно в то мгновение, когда его «противница» уже складывала (и с охотой!) свое оружие и ждала (с нетерпением!) его активных действий, Марку становилось невыразимо скучно, он начинал колебаться. Будто за последней чертой, за финальной сценой столь упоительного спектакля маячило нечто неприятное, неопределенно-угрожающее, грозящее ему разрушением. И он частенько отступал, вуалируя свое «отступление» со всевозможным тщанием, чтобы «противница» не обиделась и не заподозрила его слабости.

К чему он сейчас думал об этом? Марк вернулся мысленно к началу своих размышлений. Ах, да – все из-за Септимии! Кстати, хвала Венере, Септимия нещадно высветляет свои волосы каким-то варварским способом, известным лишь женщинам, не ведающим сомнений в битве за красоту. И глаза у нее светлые. Кажется. Да ну ее, в самом деле! Марк добрался до цели – толкнул дверь таверны и шагнул вниз по темной лестнице…

Спустя час или два он выбрался из таверны на свежий воздух. Луна неверно дрогнула раз и другой над его головой. Марк строго посмотрел на эту коварную спутницу игроков и влюбленных, и Луна, покачиваясь, нехотя установилась на одном месте.

«Винцо у них славное, а вот игра была дрянная, – мысли лениво, но не без некоторого удовлетворения текли в голове у Марка, – я ничего не выиграл. Правда, и не проиграл! Не знак ли это богов, что с сегодняшнего дня я не должен больше играть? Ну и не буду! – неожиданно легко заключил Марк. – Боги терпеливы ко мне – не стоит их сердить! Ах, ночь-то как хороша!»

Мысли стали окончательно мягки и благодушны: «Дивное вино! Очень и очень! И откуда в этой дыре? Видно, хозяин приберегал для почетных гостей или значительного случая. А тут я – со своими сестерциями за поясом. Чем я не почетный гость? Заплатил-то я ему, к слову, весьма почтенно!»

Оставалось разобраться, в какую сторону идти. Было уже очень поздно, глухая ночь. Даже собаки не лаяли, и нигде ни огня. «Интересно, – мелькнул у Марка вопрос, – появляется ли здесь городская стража? Было бы у кого справиться о дороге!»

Убогие тесные улочки петляли беспорядочно и замысловато. Луна игриво зависала то справа, то слева, и Марку казалось, намеренно путала ему дорогу. Он устал. Непослушные ватные ноги все норовили сложиться в коленях, а тело явно замыслило обмякнуть и улечься прямо на нечистую землю. Несколько раз Марк наступил на край собственной тоги, и отяжелевшие руки все никак не справлялись, чтобы подобрать своенравно разлетающиеся полы. Он хотел было сорвать с себя тогу и остаться в тунике, но ночь оказалась весьма прохладной, а явиться на глаза Луцию в подпитии, да еще в одной короткой тунике было равносильно самоубийству! Приемный отец сандалии-то в городе не разрешал носить – только кальцеи!

Проплутав с час и окончательно выбившись из сил, Марк так умаялся и продрог, что готов был вернуться и заночевать в гостинице при таверне.

В конце концов он так и сделал. Ему казалось, что он точно повторил обратный путь, поэтому дверь «таверны» Марк толкнул свободно и уверенно. Но к его удивлению, лестница за дверью вела не вниз, как он помнил, а наверх. Это ввергло его в недолгие размышления: «Может, я не спускался в таверну, а поднимался? А спускался обратно, на улицу?» Запутавшись в последовательности своих предыдущих действий, он решил проверить все на опыте и на нетвердых ногах, но без колебаний зашагал наверх.

«Потребую у хозяина самую чистую комнату! Надо бы еще затянуть пояс потуже, а то как бы этот бездельник не обобрал меня во сне! Боги, как я устал!» Лестница казалась нескончаемо длинной. «Я, верно, очень медленно иду». Где-то впереди, из-под двери, приветливо мигнул огонь светильника. «О!» – подумал Марк, схватившись за ручку двери как за последнюю надежду. Тут силы покинули его, и, пробормотав что-то о желательности чистой («Хозяин, ты понял? Чистой!») постели, Марк упал на руки статной женщины, отчего-то смотревшей на него глазами, полными неподдельного изумления. «Хозяйка?..» – безо всякого интереса предположил Марк и уснул.

Когда он проснулся утром – словно очнулся от затяжного обморока, – странное чувство овладело его душой: будто непроглядную ночь с его плутаниями по глухой окраине и это вполне обычное, даже приятное утро разделяют какие-то дополнительные, неясные события, странно пахнувшие тестом и корицей.

Неярко и смутно, но все же он помнил некоторые ощущения этой ночи: запах чистого покрывала постели, легкость в ногах, освобожденных от сапог, постепенно разливающиеся по телу тепло и покой. Но ко всему этому примешивались факты весьма удивительного и даже смущающего свойства: будто кто-то мягкими и теплыми руками щекотно раздевал его, потом нежно тормошил на постели, и ласковый женский голос все повторял всякие забавные словечки в его адрес! Марку врезалось в память: «Птенчик глазастенький». Ужас какой-то! Потом этот же кто-то будто улегся рядом с ним и согревал теплым добрым телом, пахнувшим корицей, а он, Марк, кажется, и не возражал и даже… О боги! Нет, невероятно!

Марк уселся на постели и стал прислушиваться к самому себе, к своим внутренним ощущениям. Он часто так делал по утрам: пока не развеялись ускользающе-быстрые впечатления ночи, не двигаясь, порой даже не открывая глаз, попробовать «услышать» в душе нечто, звучащее из-за невидимой, мистической завесы, отделявшей мир видимый, обыденный, привычно предметный от мира тонкого, потустороннего. Эта привычка появилась еще в детстве, на Сицилии, и редко обманывала надежды Марка – почти всегда «оттуда» приходило что-нибудь: необыкновенный голос, произносивший два-три знаковых для Марка слова; или запах, пробуждающий необходимые воспоминания; или явственное предощущение важного.