Исповедь добровольного импотента - Юрий Медведь

Мы пришли к ней, и я познакомился с ее братом. Он лежал на диване и слушал «Pink Floyd». Мы уселись рядышком на полу и стали пить портвейн, потом пиво, потом брат поднялся, куда-то сходил, и мы раскумарились парой косячков. Затем брат пропал. Может быть это был вовсе и не ее брат.

У нее были короткие полные ноги и тяжелые дынеобразные груди. Когда она кончала, то очень сильно выгибалась – что называется, делала «мостик». И я, не успев сообразить что-либо, скатывался по ее грудям и ударялся макушкой о спинку дивана.

– Знаешь, что у меня осталось в жизни? – спросила она меня после очередного «мостика».

– Яма заплесневелого говна?

– Нет, ганьжа и секс.

Она лукавила, у нее был еще триппер.

– А вот я никогда не изменял своей, – сказал Валерьян. – С восьмого класса я каждый год готовлю ей торт на день рождения, а она бегает к этому пидору.

– Он не пидор, Валерьян, а менеджер, – поправил его Сева. – Бабы любят, чтобы мужик имел хоть громкое назначение. Вот к примеру, моя. Что красавица? Знаю, чучело огородное. А пока я прапора не добыл, не давалась. Ну, и что же вышло? – Сева сам задавал себе вопросы, и сам мужественно отвечал на них. – Карикатура! Вставил я ей в первую же совместную ночь аж восемь палок. Она и залетела. И с тех пор я на сухом пайке. Говорит, ребеночку это неприятно. Вот и думай. Соображай.

Валерьян наклонил бутыль к нашим стаканам. Все выпили и впали в дремотную тоску.

– Эх, мужики, что мы творим, а? – встрепенулся Сева.

Я насторожился.

– Почки сажаем, – ответил Валерьян.

В прошлом месяце он две недели отлежал в урологии. Там ему объяснили, от чего образуются камни.

– Что почки? Мясо! Мы же душу губим!

Я испугался.

– Да, душу не вырежешь и не раздробишь, – согласился Валерьян.

– Вот вернутся скоро наши бабы и опять – прощай свобода!

– Ну, что же делать? Баба ведь, как камень, раз завелась уже не вытравишь.

– Эх, мужики, погибать так припеваючи. Собирайся!

И Сева вырос над столом, как лезвие бандитской финки.

– Куда? – спросили мы хором.

– Есть место, где мужики чувствуют себя человеками! – продолжал интриговать Сева.

– Где? – звучал хор.

– В лесу. Едем на охоту. Организацию я беру на себя.

Сева отошел к шкафу и стал выбрасывать оттуда кирзовые сапоги, бушлаты, портянки, котелки, фляжки.

Валерьян посмотрел на меня. Я посмотрел на Валерьяна. Что мы теряли кроме трипперных забот и спиртовой вакцины от тоски? Жизнь? Какой пустяк.

Мы обулись в кирзовые сапоги. Одели бушлаты и разлили розовый напиток по фляжкам.

– Оружие возьмем в части, – распоряжался Сева.

Мы приняли на посошок и вышли из комнаты.

На улице нас встретила морозная темень.

– Эх, мужики, поспеть бы к рассвету! – мечтал вслух Сева, направляясь к своей «пятерке».

– По утру хорошо рыбалить, – откликнулся Валерьян.

– Прихватим парочку тротиловых шашек и порыбалим, – пообещал Сева.

И они довольные рассмеялись.

– Как мы через ГАИ проскочим, ты же вдетый? – поинтересовался я, еще не совсем освободившийся от груза реальности.

– ГАИ – это прежде всего люди, – констатировал Сева, ныряя за руль. – А людям нужно вкуно покушать и крепко выжрать. Я этот пост вот уже год спиртягой подкармливаю. Сейчас увидишь, как я буду держать сотню на спидометре, а они будут брать под козырек.

На спидометре было 110. Сева держал машину по центру дороги. Мы неслись по пустынному проспекту к северной окраине города.

– Люблю уезжать, – сказал Валерьян.

– А иначе ты бы не был мужчиной, – заверил Сева.

– За нас, – поднял я свою фляжку.

Все приложились.

Впереди показался пост ГАИ. Стрелка спидометра подползала к 120. Сева победоносно засигналил.

– Сева, ты точно этот пост подкармливал спиртягой? – спросил я, когда мы пронеслись мимо гаишников.

– А какой еще! Вон у машины Зуб стоял, и Француз в будке торчал. Видел же махали.

– Зачем они тогда за нами едут?

На хвосте у нас пестрела мигалками машина ГАИ.

Сева молчал.

– Гаишники хуже коликов, никогда не знаешь, чего у них на уме, – сказал Валерьян.

– Разберемся, – отозвался Сева и ударил по тормозам.

Потом нас били, а мы сопротивлялись. Но к гаишникам подоспела подмога и нас арестовали. Привезли на пост и до рассвета составляли протокол. Но мы все же успели осушить наши фляжки до конфискации. Нас повезли в отделение.

Утро выдалось промозглым и серым, как наши загубленные души.

Про спички

Ленка выперла своего Володьку. Она не стала орать, обнажая подгнившие передние зубы, верещать, утруждая воспаленные гланды, она просто схватила парня за шиворот и вышвырнула за дверь, отвесив напоследок смачный поджопник своей мускулистой ногой обутой в резиновый ядовито-зеленого цвета сланец. Вот и все!

Но Володька тоже молодец: не проронил ни слова, даже не обернулся. Только лягнул захлопнувшуюся за ним дверь, запустил руки в передние карманы потертой джинсухи, чуть ли не по самые локти запустил, и уехал на лифте.

Все это я наблюдал через стеклянную дверь своего блока. Наша общага блочного типа. На этаже по четыре блока. В каждом по 5 или 6 двенадцатиметровок, соответственно 10 либо 12 койкомест. Я утомился на своем койкоместе и вышел в коридор. Что еще делать в коридоре, если не пялиться в стеклянную дверь? Вот я и пялился. Пялился и думал: «Молчаливые и гордые люди!»

А где-то через полчаса ко мне в комнату ввалилась Ленка.

По резкому бесцеремонному стуку, недопускающему возражений, и по взаиморасположению ленкиных глаз было видно, что за расставание принято грамм этак 300.

– Все! – хлопнула Ленка в ладоши. – Выпиздела своего мудака – раз и на всю оставшуюся жизнь. Свободна теперь, как дырка в заборе! – выпалила она с порога и уронила свой комплект ягодиц на мой хлипкий стул с драной обивкой. Более надежный и комфортный был подо мной.

– А чего это ты так вдруг? Хороший вроде бы парень, – поинтересовался я.

– Все вы хорошие, пока не засадите! – претенциозно ответила Ленка.

– Ну, ты уж больно круто заостряешь! – заволновался я.

– Да кончай ты, круто! Че я, первый раз ноги раздвигаю?! Насмотрелась – во! – и Ленка, как саблей, рубанула рукой над своей непутевой головой, попутно смахнув с полки мелкую терку. Терка с грохотом упала на стол и опрокинула стакан. Остатки жиденького чая выплеснулись на клеенку и тонкой струйкой потекли на пол.

– Потом уберу, – миролюбиво отметил я.

Ленка ядовито поморщилась:

– Заколебал меня этот долбила, – прошипела она брезгливо, нарочито отчетливо артикулируя.

Даже свою неловкость она списывала на Володьку.

– Ну, вас не поймешь, – вступился я за собрата. – Не долбишь вас – кошмар. Долбишь – опять – под жопу сланцем. Вы бы определились в конце-то концов!

– Мы определились, – гордо заявила Ленка.

– Интересно в чем же?

– Кроме ялды у мужика еще голова должна работать! Ясно?

– Так не бывает. Или ялда – или голова.

– Ой, не надо ля-ля! Что я его – «пирамиды» обустраивать заставляю? Устроился бы хоть охранником и просиживал свою никчемную сраку, раз таким тюленем уродился. Так нет же, он целыми днями на диване валяется и за мой счет мудя свои проветривает. А то вдруг исчезнет с утра, нажрется где-то и ползет среди ночи. Стояк его, видите ли, мучает. Даже раздеться ладом не может, прямо в своих поганых носках на меня лезет!

– Так это же страсть! Ее поощрять надо! – с возмущением воскликнул я.

Ну, правда, ответьте мне, что может искреннее, естественнее, правдивее и прекраснее безотчетного эротического порыва мужчины к женщине? Что еще осталось нам в этом душном пространстве тотальных рыночных отношений?

– Да насрать мне на его страсти! Я по целым дням трясусь в этом долбаном трамвае за какие-то полторы тонны в месяц, а этот кобель два года назад подарил мне одну футболку без рисунка и теперь до гроба шоркать намылился! Козел плешивый!

– Да причем здесь футболки-то?! Человек тебя хочет!

– А говна он не хочет?!

– А ты что, хочешь, чтобы у него вместо члена футболки росли?!

– Да пошли вы знаешь куда?!

– А мы и так на них верхом! Отроду!

– Ну, и скачите пока ноги не пообломали, придурки!

– Подожди! А я-то тут причем?! Я тебя не долбил, кажется?!

– Креститься надо, если кажется!

– Что?!

– Ничего! Совсем оборзели!

– Кто?!

– Вы!

Я окончательно запутался и растерянно замолчал. Ленка, напротив, с удовольствием продолжала высказываться:

– Вон у моей сменщицы – муженек херов. Придурок долбаный! Работал, работал, тихонький такой, бульон из термоса потреблял. Дочка у них родилась. Радоваться бы да денег больше зарабатывать! А он вдруг, паскуда рыжая, как запил, и с концами! Трамвай на бабу повесил и забил на все дела. Она, бедная, его прикрывает: свою смену отпашет, потом за него, за пса вонючего. По двадцать часов горбатится. Домой приползет, а он шары свои выкатит, за жопу ее схватит: «Соси! – вопит, – «Я на тебя всю жизнь свою угрохал!» Гаденыш занюханный! Кому нужна его поганая жизнь?!