Называйте меня пророком - Андрей Воронцов

— Да, да, я понимаю… Вы правы.

— Ты. Давай на «ты». Мы пили из одной бутылочки.

— Это был единственный интим, который между нами случился, — невесело усмехнулась она. — Хорошо: ты прав. Что дальше? Только не говори: «давай останемся друзьями».

— Почему? У меня нет друзей.

— У меня тоже. И вечные проблемы с мужиками. Хорошие все заняты, а те, которым нравлюсь я, не нравятся мне. Особенно сверстники.

— Мужчина, нужный тебе, тебя найдет. Проблем с мужиками только у шлюх нет. Но мужчины любят не шлюх, а женщин, приносящих волнение неутоленной страсти. Это властное томление женской плоти по мужской есть та наполненная до краев чаша, которую должен испить мужчина, чтобы полюбить. Чувственно полюбить, по крайней мере. А, пригубливая со дна других чаш, он лишь утоляет свою похоть, не более того. То, что ты называешь проблемами с мужиками, и есть полная чаша, которую ты несешь своему мужчине. Ты его еще пока не видишь, но он-то тебя увидит, будь спокойна. Просто это происходит не сразу. Терпение — единственное, что тебе необходимо.

— Это томление женской плоти по мужской может изобразить любая шлюха.

— Да, может. Она лишь не может подарить мужчине неповторимое ощущение, что он выпил из полной до краев чаши. Это, как ни стони, как ни извивайся, не получится, если чаша почти пуста.

— Ты меня заводишь впустую этими разговорами, а не успокаиваешь. Я пойду, а то тебе придется испить полную чашу прямо здесь. Я же тебе говорила, что у меня крыша едет, когда я немного выпью.

— Дурочка, я же тебе будущее предсказал, как ты просила.

— Спасибо. Но я тебя не это будущее просила предсказать. А про твою полную чашу любая женщина знает. Только она наполняется непросто. Представь девушку, не девственницу, но разборчивую в отношениях с парнями: она не просто терпит, неся какому-то дураку свою чашу, она еще и физически страдает от женского одиночества, пока вы вовсю пригубливаете из других чаш.

— Не все и пригубливают. Это женский предрассудок — думать, что все настоящие мужики — сластолюбцы. А настоящие — это парни с неутоленной страстью, стесняющиеся взглянуть женщинам в глаза. Они тоже страдают. Но если уж дорвутся до вас…

— Прощай. — Она повернулась и пошла к своему общежитию, находившемуся на углу Добролюбова и Руставели.

Енисеев допил бутылочку, швырнул ее в урну и побрел за Еленой, дабы убедиться, что к ней не пристанет по пути какой-нибудь ночной гуляка. Она шла, не оглядываясь, размахивая сумкой с ноутбуком, но, видимо, чувствовала его присутствие за его спиной, потому что у дверей общежития обернулась и сказала:

— Ладно, будем друзьями. Увидимся у Анатолия?

— У Анатолия или в другом месте. Где-то у меня была последняя визитка… Вот, возьми. Позвони, и твой телефончик у меня отразится.

Елена взяла мятую визитку, встала на цыпочки и поцеловала его в щеку.

— Привет Наде! — И исчезла за дверями.

Енисеев постоял, закурил, а когда двинулся в путь, вдруг понял, что идти не может, как это часто бывает с пьяными, которые неплохо держатся на людях, но совершенно «разваливаются» в одиночестве. До дому же было не менее двадцати минут ходу. Он стоял, держась за дерево, пока не услышал шум автомобиля. Покачиваясь, Енисеев выбежал к проезжей части и, ослепленный светом фар, замахал рукой, но тут же пожалел об этом. Это был милицейский патруль.

Машина затормозила, в окошко выглянул мент.

— Что случилось? А, Пророк! Загулял в условном заключении? А хорошо ты тому олигарху предсказал! Ты чего?

— Мужики, не подбросите домой? Чего-то идти не могу.

— Ну, еще бы, от тебя такой выхлоп, что я сам запьянел! Может, в вытрезвитель?

— Не, ну какой вытрезвитель? У меня же условный срок. Домой! Я заплачу.

— Ладно, залезай.

— Что за Елена тебе прислала эсэмэску с телефоном? — Надя стояла в головах у Енисеева с его мобильником в руках.

Енисеев с трудом открыл глаза и с еще большим трудом оторвал голову от подушки. Он спал одетый, — спасибо, что без ботинок. В комнате — полумрак. Что это: утро, день, вечер? Шторы задернуты — Бог его знает. Наверное, день: Надя планировала вернуться из рейса после полудня.

— Который час? — пролепетал он высохшим языком.

— Кто такая Елена? — повторила свой вопрос Надя.

— Елена? Не знаю.

— А почему она шлет тебе эсэмэски? И откуда знает твой телефон?

Это были тяжелые, жестокие вопросы с похмелья. Какая Елена? Какие эсэмэски? Тут он вспомнил.

— А, Елена? Это писательница. Живет на Добролюбова, в общежитии.

— Ты был у нее в общежитии?

Енисеев задумался. У общежития он был. Да, был. И там она… Память возвращалась к нему постепенно, в шахматном порядке.

— Нет, ни в каком общежитии я не был, — уверенно сказал он. — И вообще, если ты думаешь… ну, в том смысле, что об этом обычно думают… то ничего не было. То есть вообще ничего.

— А почему ты дал ей свой телефон?

— Ну, мы поговорили с ней… В ночном кафе на «Тимирязевской». Она хотела написать обо мне… Я сказал, что не надо…

— И поэтому дал ей телефон?

Енисеев сел на постели, от чего у него в голове качнулась какая-то гиря и перед глазами мелькнули огненные шары, и уставился на Надю. Подобный допрос она ему устраивала впервые. И в мобильник его заглядывала впервые, — а если и заглядывала, то ему об этом не говорила.

— Надюша, ты чего? Я же не проверяю твой телефон. Ну, дал и дал. Что тут такого? Мало ли кому я даю свой номер? Она писатель, с ней есть о чем поговорить…

Надя сунула ему мобильник в руки и села в кресло напротив.

— Эсэмэска пришла несколько минут назад, когда ты спал. Я услышала сигнал и взяла посмотреть: вдруг что-то важное? Не хотела тебя будить. И увидела еще звонок с того же номера, на который ты не ответил. В начале третьего ночи. Видимо, вы очень интересно поговорили, раз она решила позвонить тебе в такое время.

— Да не в этом дело! Она позвонила, чтобы ее телефон у меня отразился, как мы договорились.

— Ага, значит, это ты первый дал ей телефон. Но она, видишь, волнуется, что ее номер у тебя не отразился, и поэтому послала еще эсэмэску. Вы хотите снова встретиться и еще поговорить?

— Так, погоди, — выставил вперед ладони Енисеев. — Я не так быстро соображаю, как ты задаешь вопросы. Голова не работает. Надо поправиться. Извини.

Он, качнувшись, встал, подошел к бару, стараясь держаться ровно, что ему не очень удалось, взял «мерзавчик» виски и отправился на кухню, чтобы не похмеляться на глазах у Нади. Там Енисеев дрожащей рукой вылил виски в стакан, проглотил, передернувшись, и запил водопроводной водой. В голове немного прояснилось. Он закурил сигарету. В комнате, между тем, раздавался немелодичный перезвон бутылочек. «Бьет она их, что ли?» Енисеев полез в холодильник, где еще оставалась пара «мерзавчиков», и переложил их к себе в карман, чтобы иметь запас на всякий случай. После этого он вернулся в комнату.

Шторы были отдернуты, в окна лился тусклый осенний свет. Злая, оттого еще больше красивая Надя сгребала из бара в полиэтиленовый пакет бутылочки с виски, джином, текилой, коньяком, водкой.

— Ликвидация? — не без сожаления поинтересовался Енисеев.

— Да, ликвидация. Рано или поздно это должно было кончиться плохо. Ну, спрашивается: зачем я вслед за другими девчонками таскаю эти бутылочки? Ведь мне они не нужны. Все таскают, и я таскаю. А ты теперь спиваешься этим ворованным виски. Да еще, наверное, писательницу Елену угощаешь. Всё, хватит. Будет мне наука. Пей, если хочешь, но я тебе помогать спиваться не буду. — Она взяла тяжелый погромыхивающий мешок и отнесла его в прихожую.

— На мусорку? То-то бомжам будет счастье!

— Пусть хоть им будет счастье.

Енисеев присел. Виски заиграло в крови, изгоняя из тела похмельную тяжесть и тоску. Продолжать разговор, затеянный Надей, не хотелось, хотелось сидеть с сигаретой у окна, вкушая горьковатый мед похмелья, но и не продолжать было нельзя. Он прочистил горло и сказал:

— Ты спрашиваешь, хотим ли мы снова встретиться и поговорить? А почему нет? Надо же мне с кем-то говорить! Знакомые по прежней жизни меня теперь за версту обходят.

По светлому личику Нади пробежала тень. Она подошла к Енисееву, глядя в глаза.

— А со мной? А со мной тебе не о чем поговорить? Ты же со мной теперь почти не разговариваешь! Тебе не интересно? Ну, еще бы: я же не писательница!

— Я думаю, что тебе не интересно.

— Почему ты так решил? Потому что я простая стюардесса?

— Нет, потому что ты и так обо мне всё знаешь.

— Так ли уж всё? Я не знала, например, что тебя интересуют молодые писательницы. Она же молодая?

— Молодая. И лысая. То есть бритая наголо.

— Отлично. Тебя на остренькое потянуло, Енисеев?

— Надя, я когда-нибудь тебя обманывал? Я же сказал: ничего не было. И быть не могло.