КГБ в смокинге. Книга 1 - Валентина Мальцева

Я смотрела на этого человека, который в пятом классе списывал у меня контрольные по математике, а в шестом, в школьном подвале, куда перенесли бронзовый бюст непостижимым образом попавшего в опалу Иосифа Виссарионовича Сталина, объяснялся мне в любви. Смотрела в тщетной надежде разглядеть в нем невинные черты того красивого, немного капризного, но в общем доброго и веселого мальчика.

— Мальцева, ты поняла меня или нет? — вполголоса, чеканя фразу, переспросил Витяня Мельцер.

Я кивнула.

Меня била дрожь.

Витяня откланялся.

22

Буэнос-Айрес. Гостиница «Плаза»

3 декабря 1977 года

После завершения первого дня симпозиума, который я досиживала уже на «автопилоте», заезжим кортасароведам была предложена весьма экзотическая часть культурной программы — поездка на животноводческое ранчо куда-то на юг, в пампу, с объяснениями феномена аргентинского животноводства, ужином на лоне природы, танцами при факелах и ночевкой в компании гаучо.

Литературоведы и критики были в восторге, мною же овладела полная апатия. Последнее, что я хотела сейчас видеть, были породистые аргентинские быки и говяжьи стейки толщиной в руку Гескина.

Вернувшись в «Плазу» и сославшись на страшную головную боль и общее недомогание, я оборвала на полуслове барона, который явно собирался что-то мне сообщить, поднялась в свой номер, заперла дверь и, не раздеваясь, рухнула на кровать.

В голове царил страшный кавардак, мысли, одна черней и мрачней другой, проносились вихрем, не задерживаясь, не оставляя после себя ничего живого или светлого.

«Что же мне делать, как выбраться из этого дерьма?» — думала я скорее по инерции, нежели испытывая реальную потребность предпринять что-то конкретное. Люди часто говорят, что у них нет сил. По разным причинам, кстати, порой кокетничая либо обманывая ближних, а порой и вовсе для красного словца. У меня в те минуты сил действительно не было. Ни на что. Даже чтобы выполнить единственно разумный в этой ситуации план: подняться с кровати, налить воды в стакан, бросить туда оставшиеся после Гескина таблетки, проглотить их, заснуть и не просыпаться.

В моем распоряжении оставалось меньше суток. Завтра должен был прилететь Телевано; мой школьный друг уже появился, Гескин продолжал то ли лгать, то ли раскаиваться, но одно было ясно: все детали кем-то задуманной операции собраны в одном месте, требовался лишь сигнал, чтобы этот дьявольский механизм сработал. Я ощущала себя бревном, которым должны пробить массивные ворота вражеской крепости. Это сравнение показалось мне настолько естественным и правдоподобным, что голова разболелась еще больше.

Телефон на тумбочке вяло пропел свою излюбленную фразу.

— Да?

— Мадемуазель, могу я зайти к вам на пару минут? — голос Гескина звучал бесцветно.

— Нет.

— Это очень важно, Валя.

— Нет.

— Я понимаю, что-то происходит. Но ведь это так же важно и для меня.

— Барон, у меня очень болит голова…

— Валя, перспектива того, что болеть будет нечему, представляется мне более серьезной и опасной.

— Вы мне угрожаете?

— И себе заодно.

— Вы не были искренни со мной, господин Гескин. Вы так и остались чужим человеком с непонятным прошлым и неясными планами. Я хотела бы поверить вам. Но не могу. Я понимаю, вернее, чувствую, что и вы испытываете примерно то же. Но, видимо, есть что-то такое, что мешает вам помочь мне и себе заодно. А в повторное раскаяние я не верю. Так что извините…

— Валя, не кладите трубку! Что за человек разговаривал с вами сегодня в фойе?

— Вы хотите сказать, что не знаете его?

— Клянусь Богом!

— Старый знакомец, барон. Австриец, журналист. Когда-то мы вместе работали на кинофестивале в Москве…

— Видимо, это была плодотворная работа…

— Возможно. Впрочем, это было давно… У вас нет больше вопросов? Я действительно устала и хочу отдохнуть.

— Валя, мне кажется, вы делаете большую ошибку, игнорируя меня как друга. Я не могу вам всего сказать…

— Вот-вот! Вы ни-че-го не можете мне сказать, барон. Вы — человек из другой жизни. Увы!

— Да погодите же, черт возьми! — баритон Гескина снова сорвался. — Вы не должны делать то, что должны.

— Барон, может, перейдем на русский? Я что-то не совсем поняла…

— Скажите, Валя, те бумаги, которые… Ну вы понимаете, что я имею в виду… Так вот, те бумаги с вами?

— Ну, со мной.

— Дело в том, что вы… А, черт, это не телефонный разговор, Валя, поймите!

— Хорошо. Поговорим вечером. Я хочу спать, господин Гескин. Честное комсомольское!

— В шесть вас устроит?

— Давайте в шесть.

— Я буду ждать вас у себя в номере. Договорились? И, Бога ради, отбросьте подозрения! Кроме меня, вам никто не поможет.

— Скажите, барон, вы узнали что-то новое за те несколько часов, что мы с вами сидели в зале?

— Мне показалось…

— Что?

— Неважно, Валя. Сейчас это уже не имеет значения. Просто, когда вы разговаривали с тем молодым человеком, немцем…

— Австрийцем, — поправила я.

— Австрийцем, — покорно согласился барон. — Так вот, когда вы разговаривали с ним, у меня мелькнула одна мысль…

— И?..

— Я жду вас в шесть, Валя. У нас осталось совсем немного времени.

И Гескин положил трубку.

Я тоже положила трубку и вдруг почувствовала какое-то облегчение. Словно палач, методично сжимавший вокруг моей головы стальной обруч, вспомнил про обеденный перерыв или любимую девушку и слегка ослабил нажим. Момент был слишком благоприятный, чтобы не воспользоваться им.

Через минуту я уже спала.

Мне снилась редакция, темный коридор, в одном торце которого располагалась дверь в мой отдел, а в другом — чулан с подшивками, какими-то банками, вениками, тряпками и прочим хозяйственным инвентарем. Чуланчик был примечателен тем, что имел внутреннюю задвижку и мог быть использован в качестве места для конфиденциального разговора. Мне снилось, что я вышла в коридор и направилась в этот чуланчик. Я шла и думала, что сегодня мне очень нужно попасть туда, что это чрезвычайно важно для меня. Я шла, чтобы встретиться там с моим интимным другом-редактором. Причем все выглядело достаточно убедительно и логично: в служебном кабинете поговорить толком нам бы все равно не удалось, а в моей квартире поселилась мама. Разговор был очень важный, и я торопилась, чтобы не опоздать. Он ждал, прислонившись к пыльной полке, уставленной банками с мастикой и пачками писчей бумаги, — красивый, ироничный, элегантно одетый. На кого он был похож в этот момент? На Телевано? На Мишина? Он курил, небрежно стряхивая пепел на пол, и улыбнулся, когда я вошла и торопливо задвинула щеколду.

— Что стряслось? — спросил он. — Почему такая срочность? Нельзя было подождать до окончания рабочего дня?

— Я должна спасти тебя.

— Меня?

— Да, именно тебя.

— Успокойся, Валя! От кого ты должна меня спасти?

— От тебя самого. Ты опасно болен и делаешь то, что еще больше усугубляет положение.

— Что же такого я делаю?

— Лжешь мне.

— Я не лгу тебе.

— Не будем сейчас об этом. Ты мне лжешь, ты предаешь меня.

— Допустим. Но разве это опасно для меня самого?

— Ты даже не представляешь себе, насколько! Это смертельно опасно. Перестань мне лгать, я же люблю тебя. Это все равно как если б ты стрелял мне в спину…

Он хотел, видимо, возразить, неловко повернулся у полки, и я увидела, как тяжелая банка с мастикой пошатнулась и стала падать ему на голову. Я понимала, что эта масса убьет его, хотела крикнуть, предупредить, но вдруг с ужасом почувствовала, что онемела.

…Я вздрогнула и проснулась. Двадцать минут пятого. Я спала меньше часа. В номере было прохладно. Я встала, поправила покрывало на постели и направилась к шкафу. Уже потом, вспоминая свое поведение, я поняла, что действовала, повинуясь рефлексам. У меня не было никакого плана, до встречи с Гескином оставалось больше полутора часов, можно было бы поспать, принять ванну или просто поваляться с книжкой. Но я выбрала среди вещей в шкафу блузку и юбку, быстро переоделась, мельком взглянула в зеркало, автоматически отметив, что похожа всклокоченными волосами и придурковатым взглядом на ведьму, вытащила из замочной скважины ключ и вышла в коридор, даже не заперев дверь.

Спустившись на этаж Гескина, я скорее рефлекторно, чем по необходимости, оглянулась. Коридор был пуст и тих. «Интересно, — с любопытством подумала я, — откуда же тогда подглядывала та грымза-коридорная, которой я обязана жизнью?» Эта мысль заинтересовала меня настолько, что я остановилась. Впрочем, любой номер по обе стороны коридора вполне мог быть служебной комнатой. Услышать шаги, осторожно приоткрыть дверь и увидеть, куда вошла гостья, — задача нехитрая. Зато у нас дежурная гордо восседала бы посреди коридора. И действительно, зачем таиться, когда закон дает официальное право все видеть и слышать?