Агентство «Томпсон и K°» - Жюль Верн

В общем, сэр Хамильтон действительно был одинок.

Услышав аристократически звучащее имя нового пассажира, он сообразил, что Небо послало ему настоящего джентльмена, и немедленно представился через посредство Томпсона. Затем благородный англичанин и благородный португалец обменялись вежливыми рукопожатиями. По размашистости и искренности, которые они вложили в этот приветственный жест, видно было, что оба считали себя людьми одного круга!

Начиная с этой минуты баронет не отставал от нового гида. Наконец у него был друг. За завтраком, состоявшимся на пароходе, Хамильтон завладел доном Ижино, устроил для него место около себя. Последний покорялся ему с гордым равнодушием.

За столом все были в полном составе, если не считать молодую чету, отсутствие которой в местах стоянок становилось уже естественным.

Томпсон держал слово.

– Я думаю, – сказал он, – что буду выразителем всех присутствующих, поблагодарив дона Ижино де Вейга за труд, который он соблаговолил взять на себя сегодня утром.

Португалец сделал жест вежливого протеста.

– Да! – настаивал Томпсон. – Без вас, синьор, мы не осмотрели бы Ангру ни так скоро, ни так хорошо. Теперь я спрашиваю себя: что нам остается делать, чтобы заполнить послеобеденное время?

– Да оно все заполнено! – воскликнул дон Ижино. – Разве вы не знаете, что сегодня Троица?

– Троица? – повторил Томпсон.

– Да, – продолжал дон Ижино, – один из самых больших католических праздников, который здесь справляется особенно торжественно. Я распорядился оставить для вас место, откуда вы будете превосходно видеть эту очень красивую процессию, в которой фигурирует распятие, заслуживающее внимания.

– Что же такого особенного в этом распятии, любезный дон Ижино? – спросил баронет.

– Его богатство, – отвечал тот. – Оно не представляет, правду сказать, большой художественной ценности, но стоимость драгоценных камней, которыми оно буквально усыпано, говорят, превышает десять тысяч конто (шесть миллионов франков)!

Томпсон был в восторге от вновь завербованного пассажира. Что касается сэра Хамильтона, то он ходил гоголем.

Дон Ижино с точностью сдержал свои обещания.

Оставляя «Симью», он счел, однако, своим долгом дать совет, напугавший не одну пассажирку.

– Любезные спутники, – сказал он, – добрый совет мой, прежде чем отправляться…

– Это… – перебил Томпсон.

– …это по возможности избегать толпы.

– Нелегко это будет, – заметил Томпсон, указывая на улицы, черные от народа.

– Признаюсь, – согласился дон Ижино. – Но делайте по крайней мере что можно, чтобы избежать столкновения.

– К чему, однако, эти предосторожности? – спросил Хамильтон.

– Господи, причину не совсем удобно сообщать, любезный баронет. Дело в том… что жители этого острова не особенно опрятны и крайне подвержены двум болезням, имеющим одну и ту нее особенность – это невыносимый зуд. Одна из этих болезней носит очень некрасивое название – чесотка. Другая же!..

Дон Ижино остановился, не будучи в состоянии найти пристойный синоним. Но Томпсон, которого не пугала никакая трудность, пришел ему на помощь. Прибегнув к пантомиме, он снял шляпу и энергично почесал голову, посматривая на португальца вопросительным взглядом.

– Именно! – сказал тот, смеясь, тогда как дамы отвернулись, скандализованные этой вещью, в самом деле противной.

Вслед за доном Ижино туристы шли окольными путями, пробирались по почти пустынным переулкам; толпа же направилась в главные городские артерии, по которым должна была проследовать процессия. Несколько человек все-таки показались в этих переулках. Оборванные, грязные, несчастные, они вполне оправдывали замечания, сделанные на их счет не одним туристом.

– Какие разбойничьи рожи! – сказала Алиса.

– Действительно, – подтвердил Томпсон. – Не знаете ли, кто эти люди? – спросил он дона Ижино.

– Не больше вас.

– Уж не будут ли это переодетые полицейские? – надоумил Томпсон.

– Надо признаться, что переодевание очень удачное, – насмешливо прибавила Долли.

Скоро, впрочем, прибыли на место. Колонна вдруг вышла на обширную площадь, где толпа копошилась под сверкающим солнцем. Португалец благодаря ловкому маневру успел провести своих товарищей до маленькой возвышенности у основания здания обширных размеров. Тут под охраной нескольких полицейских было оставлено свободное пространство.

– Вот ваше место, милостивые государыни и государи, – сказал Ижино. – Я воспользовался знакомством с губернатором Терсера, чтобы удержать для вас это место у подножия его дворца.

Все рассыпались в благодарностях.

– Теперь, – продолжал он, – вы позволите мне покинуть вас? Перед отъездом мне нужно еще сделать кое-какие приготовления. К тому же я вам больше не нужен. Под охраной этих полицейских вы находитесь в чудных условиях, чтобы все видеть, и я полагаю, что вы будете присутствовать при любопытном зрелище.

Произнеся эти слова, дон Ижино изящно раскланялся и пропал в толпе. Он, очевидно, не боялся заразы. Туристы скоро забыли о нем. Процессия приближалась, показываясь во всей своей пышности.

Вверху улицы, в широком пространстве, расчищенном перед кортежем полицией, золотые и шелковые хоругви, статуи, несомые на плечах, венки, балдахины продвигались в благовонном дыме ладана. Мундиры блестели на солнце среди белых нарядов молодых девушек. Голоса звенели, поддерживаемые духовыми оркестрами, несшими к небу молитву десяти тысяч человек, между тем как из всех церквей звучными волнами несся трезвон колоколов, также певших славу Господу.

Вдруг точно дыхание ветерка пронеслось над толпой. Один и тот же крик вырвался из всех уст:

– Христос! Христос!

Зрелище было торжественное. В резко выступающем на золоте балдахина фиолетовом облачении показался, в свою очередь, и епископ. Он шел медленно, поднимая обеими руками чтимый великолепный потир. И перед ним в самом деле несли распятие, драгоценные камни которого преломляли в бесчисленные искры солнечные лучи, ослепительно сияя над простертой в эту минуту на земле толпой.

Но внезапно неожиданное движение, казалось, потревожило процессию в непосредственной близости от епископа. Колоссальное волнение, балдахин качается, как судно, потом исчезает одновременно с богатым распятием в сборище, как в море, потом крики, скорее завывания, обезумевший народ бежит, полицейский наряд в голове кортежа тщетно силится осадить неудержимую волну бегущих – вот все, что можно было видеть, не зная настоящей причины.