Лабиринт Просперо - Антон Чиж

Кажется, я забыл упомянуть, что я успешно разоблачил этого господина с голландской фамилией. На самом деле он – агент русской криминальной полиции, чего-то вроде Скотленд-Ярда или Сюрте в русском исполнении. И должен сказать, что агент он из рук вон плохой, раз так просто дал себя разоблачить. Полагаю, что фамилия Ван Заров тоже поддельная. А зовут его одним из этих жутких русских имен, от которых кровь стынет в жилах, а язык отказывается повиноваться: Порфирий Петрович, или что-то подобное.

Но вернемся к старичку. В руках у него был заряженный револьвер. И хоть я мог легко скрутить его, и оружие ему не помогло бы, но производить глубокой ночью шум было неразумно. Жильцы, возбужденные происшествием, наверняка сразу бросятся на помощь. От этого плана мне пришлось отказаться. Но вторая его часть была исполнима.

Пожелав старикашке доброй ночи, я спустился в бельэтаж. В интересующем меня номере было тихо. Но я был уверен, что его жилец не спит. И потому осторожно постучал. Мне ответили по-русски. Я назвал себя. Дверь быстро открыли, на пороге стоял господин Веронин. Не особо дружелюбно он посмотрел на меня и спросил, что мне угодно. В такой ситуации трудно рассчитывать на любезность. Я ответил, что мне надо сообщить ему нечто важное. Но лучше это делать без посторонних ушей. Он прекрасно понял намек, но не счел нужным пригласить меня к себе. У нас даже враги такого себе не позволяют. Мне было сказано примерно так: говорите и уходите. Все-таки воспитание в этой стране оставляет желать лучшего.

Про себя я отметил важную деталь: до того часа, а было около трех ночи, Веронин так и не снял костюм, в котором играл «неудачный» для него турнир. При этом он был одним из тех, кто не интересовался происшествием на верхнем этаже. Отсутствие Марго, пожилой дамы и ее спутницы я в расчет не беру. Наличие одежды могло говорить о многом, о чем пока я предпочту тут умолчать, чтобы сохранить интригу.

Я понадеялся, что лучшей защитой в отсутствие тихой комнаты будет незнание французского языка. А потому стал говорить полушепотом, чтобы долетающие обрывки слов на чужом языке стали для подслушивающих полной бессмыслицей.

Оценив характер господина Веронина, я выбрал тактику прямоты. Моя мысль заключалась в том, что завтрашний турнир, вероятно, не состоится и тех целей, которые в нем преследовались, достичь не удастся. Однако среди узкого круга гостей находятся как минимум две персоны, которые имеют самое прямое отношение к секретной полиции империи и криминальной полиции. Что само по себе говорит об уровне интереса к этому захолустному местечку. Конкретную причину их интереса я обозначил достаточно недвусмысленно. Упомянув пропавшую вещь более чем ясным намеком, я дал понять, что к поискам ее могли быть привлечены любые силы. Что было чистой правдой. Моя заказчица хотела сохранить все в тайне. Но рядом с ней есть влиятельный муж, который мог быть осведомлен о пропаже и предпринять соответствующие меры. Не ставя в известность жену.

Я обещал Веронину, что, несмотря на имеющиеся у меня неопровержимые улики, я не дам им хода и дело может закончиться тихо и без последствий. Для чего и нужен частный сыщик. Вещь вернется так же загадочно, как и пропала. Не будет никакого скандала, а тем более судебного преследования. Ищейки, идущие по кровавому следу, останутся ни с чем. В такой ситуации это можно расценивать как очень щедрое предложение. Но его действие – только сейчас. На раздумья нет времени. Утром ситуация может решительно измениться, и тогда уже я ничего не смогу сделать. Принимать решение надо сейчас же, сию минуту. Иначе будет поздно.

Веронин смотрел на меня так, будто я сделан из венецианского стекла.

Проявив терпение и покладистость, какую не удавалось получить от меня ни одному преступнику, я рассчитывал на взаимность. А более всего, что мой психологический удар, позднее время суток, когда воля парализована, и общее настроение сломят волю к сопротивлению этого человека. Я приложил все усилия, я был красноречив и убедителен, как никогда раньше. Хотя и шел на сделку с совестью. Я считаю, что любой вор должен, несомненно, сидеть в тюрьме. Там ему самое место.

Итак, запас моего красноречия был израсходован целиком. Я ждал, что его сердце висит на тонкой ниточке страха. И она вот-вот оборвется. Дело было за малым.

«Что вы от меня хотите?» – последовал вопрос.

Я ответил, что он прекрасно понимает: надо вернуть пропавшую вещь. И в тот же миг мы расстанемся навсегда. Он больше никогда не узнает обо мне, а я забуду о его существовании. Все будет в рамках джентльменского договора.

«Какую вещь вы от меня хотите?» – спросил он.

Я откровенно назвал ту, что была украдена. Я ждал, что чаша весов качнется в мою сторону и я смогу наконец завершить этот труднейший розыск. Я так надеялся.

«Что же произошло?» – спросите вы меня, дорогая Агата. И я вам отвечу. У меня перед носом захлопнулась дверь. Без извинений и лишних слов. Меня выставили вон, как надоедливого коммивояжера. Такого оскорбления я не получал никогда. И он еще горько пожалеет, что связался с вашим Пью.

О, эта страна выпивает из меня все соки. Скорей бы домой.

Дорогая Агата, умоляю вас не заглядывать в конец моих записок, как бы ни подталкивало вас к тому любопытство. Пусть это будет маленькой платой за перенесенные вашим другом страдания.

32

Глаза его смотрели прямо и холодно. Не было в них ни тоски, ни печали, а только тишина, какая приходит в свой срок за каждым. Земной лабиринт был пройден до конца. И что будет и случится после него, что осталось после него, какая память и слава или бесславие, как другие, а не он, будут мучиться вопросами, что случится или не случится, не занимало ни мысли его, ни чувства. Не было ни мыслей, ни чувств больше, а только великий покой, в который ушел он своей тропкой. Ему не было нужно больше ничего.

Доктор подскочил с кресла так, что сбил стул. Он суетился, искал пульс, тормошил тело, давил на грудную клетку, кинулся за лекарством, чуть не расколошматив дверцу шкафчика, стал наливать в мензурку, пролил, пробовал лить в губы микстуру и даже тер ушные раковины. Ванзаров не мешал ему. Могилевский должен был израсходовать завод пружины.

Наконец он опустил руки и уселся на край стола.

– Если не заметили, он мертв с полчаса, – сказал Ванзаров. – Без господина Лебедева не рискну ставить более точный срок.

– Не может быть… – проговорил доктор, сокрушенно и бессмысленно покачивая головой.

– У вас пациенты не умирали?

– Всякое бывало, я врач. Но чтоб так…

– А что удивительного в этой смерти?

– Ее не могло быть! – закричал доктор. – Я все проверил. Да, он был без сознания, но обморок не сильный, зрачки нормальные. Сердцебиение усиленное, но допустимое. Горло свободно, трахеи чистые, реакции в норме…

– Кололи его?

– Тихонько… Странно, что в обмороке реагировал, это редкость, но такое возможно…

– Сердце могло не выдержать переживаний.

– Да он здоровее нас с вами… был, – добавил доктор. – Я же с ним сидел, чтобы исключить любую случайность. Почему, думаете, не пошел спать?

– Спирт с актером выпить, байки театральные послушать…

– Больно надо на этого шута время тратить!

– Зачем оставили его в коридоре?

– Чтобы обратно отвести больного! – Могилевский выразительно постучал по лбу. – Это же элементарно. Что тут делать на кушетке? Я полагал, что Маверик, или как его, отлежится, придет в себя, и мы вместе с актером проводим его назад в номер. У него большой вес, в одиночку мог не справиться. А этот провинциал – здоровый. Никаких тайн!

– Американец что-то говорил, пока его несли или уже здесь?

– Кажется, нет… – Доктор зло фыркнул. – Я делом занимался, а не болтовню слушал.

Доктор был в том состоянии, когда правда так и льется из уст. Этот момент нельзя было терять. Ванзаров предложил подробно описать, что происходило за последний час. Оказалось, что рассказывать особо нечего. Вместе с актером вынесли тело из пансиона, без приключений донесли до курзала. Тут пришлось повозиться, пока открыл дверь. Вошли в коридор, было темно. Чтобы зажечь свет, пришлось положить американца на паркет. Потом донесли до коридорчика. Тут опять была заминка, но класть не стали, кое-как удержали на весу. Внесли в кабинет, перекатили с одеяла на смотровую кушетку.

– А Меркумов долго был? – спросил Ванзаров.

– Сразу выставил, – ответил Могилевский. – Как только стал намеки делать на то самое, я и попросил его подождать.

– Он был уверен, что вы разделите с ним запас вашего шкафчика…

– Актер, что с него взять, – сказал доктор с брезгливостью римского патриция.

– К лежавшему подходил?

– Одеяло свернул, ему сунул и проводил до двери. Ему было некогда…

Доктора обладают своеобразным чувством юмора. Ванзаров его ценил. По-своему.

– Это вы расскажете завтра приставу, – сказал он.