Петля - Аркадий Адамов

Первое, что я отмечаю в Нине, это ее пунктуальность. Она приезжает точно, как обещала, к двенадцати. Второе, что бросается сразу в глаза, это то, что она действительно очень хороша собой, особенно в этой дорогой меховой шубке, ярко-красном кашне и кокетливой, тоже меховой шапочке. Движения ее порывисты и решительны, видно, что она привыкла командовать, по праву всех хорошеньких женщин, очевидно. Ярко подведенные глаза ее сейчас смотрят грустно и строго, но вообще-то лицо у нее улыбчивое, лукавое, хотя и несколько грубоватое.

Я помогаю Нине снять пальто, и она остается в красивом темно-зеленом платье. На груди у нее большой, замысловатый янтарный кулон на тонкой цепочке. На пальцах обеих рук я замечаю несколько довольно дорогих, по-моему, колец с крупными камнями.

Нина машинально поправляет перед зеркалом в передней вьющиеся каштановые волосы и нерешительно направляется в комнату Веры.

Остановившись на пороге, она с испугом оглядывается и всплескивает руками:

— Господи, что же это?!

Не замечая меня, Нина кидается к шкафу, распахивает его створки и гневно оглядывает сиротливые, пустые вешалки. Потом она торопливо, один за другим, выдвигает ящики, заглядывает в них. Губа у нее нервно закушена, глаза сухие и сердитые.

— Все забрали! Ну, все совершенно!..

Я показываю ей список.

— Да тут половина! — горестно восклицает Нина. — И той нет. Вы пишите, пишите! Я же ее, как куколку, одевала. Мне ничего для родной сестренки не жалко было. Надька, соседка ее, умирала от зависти.

Она неожиданно всхлипывает.

— Что же, Вера сама одеться не могла? — осторожно спрашиваю я.

— Ах, что она могла! — Нина досадливо машет рукой. — Она у нас какая-то блаженная была. Или, как Витя говорит, идеалистка. Это мой муженек, к вашему сведению.

И Нина принимается диктовать мне, что еще украдено из комнаты Веры. Список получается солидный. Нина очень подробно описывает каждую вещь. Как это все у нее в голове умещается, я не понимаю.

— Ну вот. Теперь, кажется, все, — наконец объявляет Нина, в последний раз обходя комнату.

Мы усаживаемся на тахту, закуриваем, и я спрашиваю:

— Что же, Вера была такая непрактичная?

— Еще какая! Вы себе просто представить не можете. Мучение с ней было. И в смысле вещей ничего ей, видите ли, не надо! И в смысле личной жизни. Все витала где-то в облаках и принца ждала. Нет, нет! Вы только не подумайте! — горестно восклицает Нина. — Я Верочку не осуждаю. Папка наш ее очень напугал, когда нас бросил. Представляете, в артистку влюбился? Разве это любовь? Она же каждый день в театре страсть к кому-то из мужчин переживает. А это бесследно не проходит. Вот у них и мужья, как перчатки. Ну, и нашего папку эта артисточка бросила.

— Отец ваш сейчас жив?

— Не знаю, — Нина хмурится. — Он давно нам не отец.

— Ну, а Вера так принца и не встретила? — спрашиваю я.

— Теперь, знаете, другие принцы, — рассудительно говорит Нина. — Верочка никак не хотела этого понять. Вот мой Витя — это принц! Он же сделает все, что я захочу. И достанет все. Как у О'Генри я недавно читала. Помните? Она среди зимы захотела персик. И ее возлюбленный — он гангстер был — достал. Даже стрелял в кого-то. Вот это любовь. А она говорит: «Я же просила апельсин». Представляете?

— Почему вы думаете, что Вера ждала какого-то принца? — интересуюсь я.

— Как — почему? Она же говорила. И вообще… Она очень чувствительная была. Знаете, над книжкой даже иногда плакала. Это уж совсем смешно. В наш век. Сейчас книжки пишут, чтобы горизонт расширять, а не плакать над ними. Вы со мной согласны? Витя говорит, что нервные клетки надо беречь. Нервные клетки не восстанавливаются. Вы про это когда-нибудь слышали?

— Да, слыхал.

— Вот, вот. Я, например, люблю книги, где большая любовь, благородная, чистая, чтобы хоть на минуту забыться, унестись. А философия, она для пожилых. А Верочка вот по-другому смотрела. Она говорила, есть люди интеллигентные, образованные, а есть полуинтеллигентные, полуобразованные. И вот эти «полу», значит, опаснее, чем совсем необразованные. Чепуха, правда? Хорошо одеться, красиво квартиру обставить — это что, не интеллигентность разве? В человеке все должно быть красиво — и тело, и душа, и одежда. Это же Горький сказал. Или Чехов, я точно не помню. Но разве теперь я Верочке что-нибудь докажу? — Нина глотает слезы. — Разве она меня услышит?

Ох, что-то много было недосказано и недоспорено между сестрами. И это даже сейчас гложет Нину, не дает ей покоя.

Вот ушла из жизни тихая, скромная, мечтательная, совсем непрактичная девушка, а с каким волнением и беспокойством, что ли, вспоминают ее самые разные люди, словно растревожила она их чем-то.

— Скажите, — снова спрашиваю я, — а были у Веры какие-нибудь неприятности в последнее время? Или какая-нибудь беда?

— Вы знаете, — Нина поднимает на меня полные слез глаза, — она же из всего делала трагедию, из каждого пустяка.

— Ну, например.

— Например? Вот хотя бы поухаживает за ней ее начальник, подарок какой-нибудь сделает. Уже трагедия. И брать, конечно, не желает. А ведь он тоже мужчина. Ему молодая и красивая женщина не безразлична. И что тут такого, правда?

— Подарок подарку рознь, — туманно отвечаю я.

— Вот именно! — подхватывает Нина и даже всплескивает руками. — Ведь не дом, не автомобиль дарит. Не разорится из-за нее. Только ради внимания, пустяк какой-нибудь.

— Что же он ей, например, дарил?

— Пытался. Я же вам говорю: она ничего не принимала.

— Ну, пытался.

— Прелестную сумочку, например. Мы потом такую у одной иностранки видели, Вера мне показала. Умереть можно, какая сумочка. Ну, что еще? Да? Шкурку на воротник хотел подарить. Норку. Ему откуда-то привезли. Ну, всякую мелочь еще. То помаду, то пудру заграничную. А однажды путевку хотел подарить.

— Дорогие, однако, подарки, — замечаю я.

— Вы что думаете, у них связь была? — оскорбляется Нина.

— Ну что вы! Просто удивляюсь.

Я и в самом деле удивляюсь. С какой стати Меншутин преподносил своей секретарше такие подарки? Пытался ухаживать? Уж не из-за этого ли… Да нет, чепуха! Она его благополучно отшила, после чего он даже познакомил ее с женой и разыгрывал из себя эдакого старшего друга. Ну, была минутная слабость у человека, увлекся. А потом одумался. С кем не случается! Да, конечно, скорей всего так и было.

— Кто еще за Верой ухаживал, вы не знаете?

— Нет, — грустно качает головой Нина и, вздохнув, снова достает сигареты.

Прикурив, она глубоко и жадно затягивается. Глаза ее по-прежнему полны слез. Она все-таки любила сестру и тяжело переживает случившееся.

— Верочка была ужасно скрытной, — вздохнув, говорит Нина. — Она все в себе переживала, словечка из нее не вытянешь. Мамочка наша ей всегда говорила, когда еще детьми были: «Не молчи, расскажи, самой легче будет». А Верочка сожмет губки, насупится, так и уходит. Она еще, знаете, очень гордая была, — добавляет Нина таким тоном, словно сообщает о каком-то пороке или физическом недостатке.

И тон этот напоминает мне совсем о другом.

— Кажется, Вера больна была? И путевку ей трудно было достать в этом году летом?

— Кто это вам сказал? — снова оскорбляется Нина. — Да Витя любую путевку ей мог достать! Куда хотите.

— Почему же она не поехала летом?

— Не хотела.

— Может быть, начальник не отпустил?

— Да вы что? Он ее просто упрашивал. Господи, мне бы такого начальника.

— А у вас какой? — улыбаюсь я.

— У меня старый дурак, который без меня давно бы в тюрьму сел, — резко отвечает Нина.

— Ого! Кем же вы работаете?

— Бухгалтером.

— А ваш муж?

— Он экономист, — неожиданно скромно отвечает Нина. — Кончил Плехановский. Я, между прочим, тоже в этом году его кончила. Сейчас ведь без высшего образования нельзя, особенно культурному человеку. И, между прочим, мужчины очень это в женщинах ценят, правда? Тем более и за границу теперь с женами ездят. Мы с Витей в Болгарии были, в Венгрии, в Австрии даже.

Увлекаясь, Нина легко уходит в сторону от разговора. Это вообще, как вы уже заметили, редкая болтушка, кроме всех других ее достоинств, конечно.

— Но почему же все-таки Вера не хотела ехать лечиться летом? — спрашиваю я.

— Я же сказала: не знаю.

Но я ей почему-то не верю.

— Нина, — серьезно говорю я, — мы ведем не пустой разговор. И с моей стороны это не простое любопытство. Ведь мы до сих пор не знаем, что случилось с Верой. Но мы должны это узнать. И вы обязаны нам помочь.

Нина отворачивается и тихо говорит:

— Что случилось, что случилось… Нет ее — вот что случилось. Никогда я ее больше не увижу, не обниму. А как это случилось, уже все равно.

— Нет, не все равно, — возражаю я. — Если в этом кто-то виноват, он должен быть наказан. Так требует закон. И так требует совесть. Но нам надо сначала найти его, этого человека. Если, конечно, он вообще существует.