Женщины его жизни - Ева Модиньяни

– Стало быть, вы хотите получить Бурхвану. Или нет? – Он невольно прижал руку к ноющему от боли животу.

– Я хочу заполучить сокровища Бурхваны, а для этого нужно захватить политическую власть. – Акмаль наконец открыл карты.

– Мы находили прибыльным покупать согласно квотам, установленным Асквиндой, по ценам лондонской биржи, – решительно заявил Хашетт.

– Мы! Мы! Мы! – вскинулся Акмаль, переходя на крик. – Вы забываете, мистер Хашетт, что это «мы» включает и меня тоже. Я вошел в концерн последним, но моя доля не так уж мала. И я вам говорю, что можно заполучить курицу, несущую золотые яйца, а не довольствоваться яичком время от времени.

– Князь Асквинда, – ответил американец, – прочно занимает президентское кресло.

– Этот никчемный зулус, – Акмаль продолжал держать речь, как на митинге, – всегда ухитрялся поставить на своем, но, если кто-нибудь вооружит оппозицию, его трон рухнет.

– Мы не Иностранный легион и не торгуем оружием, – энергично возразил американец.

– Это ваше дело, – заявил Акмаль в ответ. – Каждому свое. Я же не намерен мириться с тем, что бухгалтерские книги Бурхваны остаются в руках Барона. Ведь именно он ведет бухгалтерию Асквинды. С этой минуты Бурхвана выставлена на продажу. И я продам ее тому, кто предложит самую высокую цену.

Американец почувствовал нарастающие рези в желудке и усилием воли удержался от гримасы боли. К чему клонит этот бедуинский отщепенец? На чем основана его уверенность?

– Хороший сюжет для кинематографа, – лениво протянул он, стремясь смягчить драматизм картины, нарисованной арабом. – Какой-нибудь предприимчивый продюсер смог бы сделать фильм на этой основе.

– Вы рассуждаете как дилетант, мистер Хашетт, – съязвил Акмаль.

– А может, это вы одержимы непомерными амбициями, – парировал Хашетт. – Я уверен, фильм получился бы отличный.

– Может быть, этот фильм стал бы пророчеством или вещим сном, – грозно провозгласил Акмаль.

– Вот именно, – согласился американец, решив для виду поддержать игру. – Все может случиться.

Акмаль сделал вид, что отдает должное прозорливости собеседника.

– Впрочем, возможны любые варианты. Например, такой: там, где двое дерутся, добыча достается третьему, тому, кто стоит над схваткой.

– Вам, мистер Акмаль? – засмеялся американец.

– Я вижу, эта перспектива вас забавляет. Что ж, очень рад, – отвечал бедуин. Реакция гостя не вызывала у него ни огорчения, ни обиды.

– Вы бы тоже посмеялись, если бы я вам рассказал такую сказочку, – пояснил американец.

– Если бы вы мне рассказали такую сказочку, – совершенно серьезно согласился Акмаль, – я бы, конечно, посмеялся. Но я не стал бы смеяться, услышав ее от Омара Акмаля. Рассказ Акмаля я бы принял всерьез. Много лет назад, – принялся он вспоминать вслух, – приехав в Абу-Даби с шестью белыми верблюдами, я решил обменять их на два «Рейнджровера». На этих машинах я собирался возить европейских и американских туристов, это давало мне возможность заработать. Я сказал себе, что это будет первый шаг по дороге, по которой я собираюсь идти далеко… очень далеко. Тогда тоже кое-кто смеялся. Но я, отправившись пешком и без гроша в кармане, прибыл туда, где вы видите меня сейчас.

Хашетт поднялся на ноги, делая вид, что все это его не занимает, и прислонился к стойке бара из темного дерева. Он надеялся, переменив положение, утихомирить боли в желудке.

Пришла пора прощаться. Американец вздохнул с облегчением.

НА ПУТИ В УМПОТЕ

«Боинг-747» молочно-белого цвета с изображением зеленого трилистника, эмблемы Барона, на фюзеляже летел над Сахарой на высоте двенадцать тысяч метров со скоростью девятьсот километров в час. Температура за бортом была около сорока градусов ниже нуля. Термометр в кабине показывал двадцать пять градусов.

Самолет, салон которого был переоборудован в 1978 году в Базеле фирмой «Джет-Авиэйшн», представлял собой современный дом на крыльях, позволявший Бруно свободно и с комфортом перемещаться в любую часть света. На борту были оборудованы две спальни, две ванные комнаты, просторная гостиная, кухня, обставленная по последнему слову техники, кабинет, не говоря уже о спальном отсеке и служебных помещениях для экипажа.

Обстановка была скромной и деловой: стены отделаны светлым ясенем, полы затянуты оливково-зеленым ковровым покрытием, напоминавшим клевер-трилистник, диваны и кресла обиты замшей табачного цвета. В каждом помещении был установлен телевизор.

Все постельное белье, полотенца, скатерти и салфетки были украшены тонкой вышивкой с изображением зеленого трилистника.

Экипаж, от командира до стюардов, состоял из американцев сицилийского происхождения, душой и телом преданных Бруно Брайану. Все умели держать язык за зубами: бесценное качество, которое невозможно купить ни за какие деньги.

Кто бы ни обращался к ним с расспросами – журналист или важный деятель, жена или собственная мать, – все получали один и тот же ответ: «I don't know» [25]. Если того требовали обстоятельства, те же слова произносились на выразительном сицилийском диалекте: «Nenti sacci'u» [26].

Тони Москато, командир корабля, человек с лицом профессора философии и стальными нервами, не знающий, что такое стресс, служил у Бруно Брайана вот уже десять лет. До «Боинга» он пилотировал «Мистэр» и «Ди-Си-9», а когда Барон решил приобрести «Джумбо» [27], прошел шестимесячные курсы переподготовки в Сиэтле, чтобы научиться водить новую машину.

Шеф-повар Доменико Макалузо был белой вороной: он никогда не бывал в Америке и не переживал по этому поводу. Он любил Европу и обожал Париж. Сицилиец родом из Энны, он в ранней юности эмигрировал во Францию, нашел работу в столице и, набравшись опыта, был принят в ресторан «У Максима». Начав с нижней ступеньки, он поднялся по профессиональной лестнице до звания Cordon Bleu [28], но без сожаления расстался с прославленным парижским рестораном и перешел на службу к частному лицу, согласившись готовить для одного человека, для его сотрудников, для избранного круга его гостей. То же самое можно было сказать и о Фрэнке Ло Кашио, который начал работать у Бруно, оставив секретарское место у одного из вице-президентов фирмы «Ремингтон».

Ни пилот, ни Фрэнк, ни Доменико, ни все остальные никогда бы не соблазнились посулами более высокого жалованья. Жизнь с Бруно, полная риска, была захватывающим приключением, ни в каком другом месте они не могли бы рассчитывать на столь высокую оценку своего профессионализма и на столь полное уважение к своей личности. Такое вознаграждение ценится выше любых денег.